Девушка, которая принесет тебе это письмо, подобно нам, здесь на чужбине. Но бедняжка Нидия несчастнее нас – она слепа и не свободна. Надеясь смягчить жестокость судьбы, я прошу тебя взять ее к себе. Она добрая, умная и ласковая, хорошо поет и играет на кифаре. Кроме того, она любит цветы, как сама Хлорида[114]. Она надеется, что ты полюбишь ее, Иона. Если же она тебе не понравится, пришли ее назад ко мне.
И еще одно слово. Прости мою дерзость, но почему ты такого высокого мнения об этом мрачном египтянине? Он не похож на честного человека. Мы, греки, умеем узнавать людей. И хотя мы не притворяемся угрюмыми, это не лишает нас серьезности. Наши губы улыбаются, но глаза смотрят строго – они всегда открыты. Арбаку нельзя слепо доверять. Может быть, это он очернил меня? Я думаю так потому, что он остался тогда у тебя; ты сама видела, как бесило его мое присутствие, с тех пор ты не принимаешь меня. Не верь его наветам, а если веришь, скажи прямо, ибо этого, по крайней мере, Главк вправе требовать от Ионы. Прощай! Этого письма коснется твоя рука, твои глаза прочтут эти буквы… Неужели они счастливее того, кто их написал? Еще раз прощай!»
Когда Иона прочла письмо, ей показалось, что она вдруг прозрела. В чем обвиняли Главка? В том, что он не любил ее. А теперь он прямо, недвусмысленно признался ей в своей любви. С этого мгновения он снова овладел ее мыслями. Каждое нежное слово в его письме, столь проникновенном и полном доверчивой страсти, горьким укором отдавалось в ее сердце. Разве она не усомнилась в его верности, не поверила другому? Ведь она не дала ему даже права, которое имеет каждый обвиняемый: знать свою вину, выступить в свою защиту. Слезы покатились у нее из глаз, она поцеловала письмо и спрятала его на груди, потом, повернувшись к Нидии, которая стояла все в той же позе, сказала:
– Присядь, дитя мое, пока я напишу ответ.
– Значит, ты ответишь ему! – молвила Нидия холодно. – Что ж, служанка, которая провожала меня сюда, отнесет твое письмо.
– А ты останешься со мной, – решила Иона. – Поверь, твои обязанности будут легкими.
Нидия наклонила голову.
– Как тебя зовут, прекрасная девушка?
– Нидия.
– Откуда ты?
– Из страны Олимпа – Фессалии.
– Мы будем с тобой друзьями, – ласково сказала Иона. – Ты почти моя соотечественница. Прошу тебя, не стой на этом холодном мраморе… Ну вот, теперь, когда ты села, я могу ненадолго оставить тебя.
«Иона приветствует Главка. Приходи ко мне завтра, Главк, – писала она. – Возможно, я была несправедлива, но теперь я, по крайней мере, объясню тебе, какую вину на тебя возводят. Не бойся больше египтянина… не бойся. Ты пишешь, что сказал слишком много. Увы! Я сказала то же самое в этих коротких строчках. Прощай!»
Когда Иона снова вошла с письмом, не посмев его перечитать (ах, эта обычная поспешность, обычная робость любви!), Нидия встала.
– Ты написала Главку?
– Да.
– Будет ли он признателен тому, кто принесет твое письмо?
Иона забыла, что девушка слепа; она вся вспыхнула и промолчала.
– Я хотела сказать, – добавила Нидия спокойно, – что малейшая холодность опечалит его, а малейшая ласка обрадует. Если письмо твое его огорчит, пусть служанка отнесет его, если же нет, позволь это сделать мне… я вернусь сегодня же вечером.
– А почему, Нидия, ты хочешь сама передать мое письмо? – спросила Иона.
– Значит, я угадала, – решила Нидия. – Да и могло ли быть иначе! У кого хватит жестокости огорчить Главка?
– Дитя мое, – сказала Иона чуть сдержаннее, чем раньше, – ты говоришь так горячо, значит, ты неравнодушна к Главку?
– Благородная Иона! Главк дал мне то, в чем отказали мне боги и судьба: он стал мне другом!
Печальное достоинство, с которым Нидия произнесла эти слова, тронуло красавицу Иону. Она наклонилась и поцеловала девушку.
– Ты умеешь быть благодарной. И я могу не краснея сказать, что Главк достоин твоей благодарности! Иди, милая Нидия, отнеси ему это письмо, но потом возвращайся. Если меня не будет дома – сегодня вечером я должна уйти, – тебе приготовят комнату рядом с моей. Нидия, у меня нет сестры, заменишь ли ты ее?
Нидия поцеловала руку Ионы и сказала с некоторым смущением:
– Могу ли я просить тебя, прекрасная Иона, об одной милости?
– Проси чего угодно, – отвечала неаполитанка.
– Говорят, что твоя красота не имеет равных. Увы! Я не могу видеть то, что восхищает всех. Позволь же мне коснуться твоего лица – только так я могу представить себе красоту и обычно не ошибаюсь.
Не дожидаясь ответа, она медленно и нежно провела рукой по склоненному лицу Ионы. Лишь в одном творении сохраняются теперь для нас его черты – в статуе, изувеченной, но восхищающей всех, которая хранится в родном городе Ионы – Неаполе; это статуя паросского мрамора, перед которой вся красота Венеры Флорентийской ничтожна и низменна[115]. Эту статую, исполненную такой гармонии и юной прелести, одухотворенную и проникнутую мыслью, современные ученые считают изображением Психеи.
Рука Нидии задержалась на перевязанных лентой волосах и гладком лбу, скользнула по мягким румяным щекам с ямочками, по нежным губам, по белоснежной лебединой шее.
– Теперь я знаю, что ты прекрасна, – сказала она. – И в окружающей меня тьме я навеки сохраню твой образ!
Когда Нидия ушла, Иона погрузилась в сладкие мечты. Значит, Главк ее любит, он признался в этом, да, он любит ее. Она снова вынула драгоценное письмо. Она перечитывала каждое слово, целовала каждую строчку. Иона не задавала себе вопроса, почему Главка оклеветали, но была убеждена в этом. Как могла она поверить хоть слову клеветы? Как позволила египтянину порочить Главка? Она почувствовала ледяной холод, снова перечитала предостережение Главка насчет Арбака, и тайный страх перед этим мрачным человеком превратился в ужас. Из этих раздумий ее вывели служанки, которые пришли доложить, что пора идти к Арбаку. Иона вздрогнула – она забыла, что должна быть у него. Первым ее побуждением было остаться дома; вторым – посмеяться над собственным страхом перед самым старым из друзей, который остался у нее на свете. Она торопливо надела украшения и, колеблясь, расспросить ли египтянина более подробно про его обвинение против Главка или сначала, не упоминая имени, рассказать все самому Главку, отправилась к мрачному дому Арбака.
Глава VI. Иона попадает в ловушку. Мышь пытается перегрызть сеть
– Милая Нидия! – воскликнул Главк, прочитав письмо Ионы. – Ты самый добрый вестник на свете, как мне тебя благодарить?
– Я уже вознаграждена, – сказала бедная девушка.
– Завтра! Завтра! Как дожить мне до этого дня!
Влюбленный грек не отпускал Нидию, хотя она несколько раз порывалась уйти. Он заставлял ее снова и снова пересказать ему короткий разговор с Ионой; в тысячный раз, забывая про ее несчастье, он спрашивал, как выглядела его возлюбленная, какое у нее было лицо, потом спешил извиниться и просил девушку начать все сначала, потому что он ее перебил. Эти мучительные для Нидии часы летели для него словно на крыльях радости, и уже спускались сумерки, когда он отпустил девушку к Ионе с новым письмом и с цветами.
Едва она ушла, Клодий и еще несколько веселых приятелей ворвались в дом. Они подшучивали над Главком, потому что он целый день провел как отшельник и не принимал участия в обычных развлечениях, звали его туда, где в любой час дня и ночи можно было повеселиться. В те времена, как, впрочем, и теперь (ибо ни одна страна, потеряв столько древнего величия, не сохранила столько древних обычаев, жители Южной Италии любили собираться по вечерам под портиками храмов или под сенью деревьев, которые росли на улицах, и слушать музыку или рассказы какого-нибудь ловкого выдумщика, встречая луну возлияниями и пением.
Главк был слишком счастлив, чтобы оставаться в одиночестве. Радость, которая его переполняла, требовала выхода. Он охотно принял предложение друзей, и они со смехом отправились в путь по людным и ярко освещенным улицам.
Тем временем Нидия вернулась к дому Ионы, которой уже давно не было. Она равнодушно спросила, куда ушла Иона. Но, услышав ответ, задрожала.
– К Арбаку? К египтянину? Не может быть!
– Это так, девочка, – сказал раб, к которому Нидия обратилась. – Она его давно знает.
– Давно! О боги, и Главк ее любит! – прошептала Нидия. – А часто госпожа у него бывала? – спросила она громко.
– До сих пор – ни разу, – ответил раб. – И если все ужасные слухи, которые ходят про него в Помпеях, правда, то лучше бы ей вовсе туда не ходить. Но бедная моя госпожа не знает ничего, что доходит до нас: разговоры, которые ведут в вестибуле, не слышны в перистиле.
– Ни разу! – повторила Нидия. – Ты уверен в этом?
– Конечно, моя красавица. Но нам-то с тобой какое дело?
Нидия поколебалась, а потом, поставив цветы, которые должна была передать Ионе, кликнула сопровождавшего ее раба и ушла, не сказав больше ни слова.
