Турецкие письма - Келемен Микеш

Что и говорить, прекрасная вещь — неблагодарность! Уже на несколько писем я не получаю ответа, однако же жалуетесь вы, вот ведь как. Это я должен призывать на вашу голову громы и молнии, а вы в это время пишете мне такое обиженное, сердитое письмо, что искры сыплют, когда я его читаю. Распыхтелся наш Герман, полный требует карман [151]. Давайте-ка не будем ссориться, милая кузина, забудьте плохое, и я постараюсь забыть. Но не могу не написать о том, что я думаю, — даже если рискую снова раздуть тот милый гнев, потому как для меня чистая радость читать ваши разгневанные письма. Вы как-то так умеете жаловаться и упрекать меня, что я не могу вас не любить за это еще сильнее, если, конечно, такое возможно. Любезная кузина, вы давно уже знаете, что молодой Берчени уплыл отсюда на корабле еще в июле. И увез с собой около трех сотен солдат, половина из них — венгры, а другая — бог весть каких наций; пожалуй, они сами не могут этого сказать. Суть в том, что у него уже есть полк, а у кого есть полк, тот уже поднялся на первую ступеньку ведущей вверх лестницы, особенно среди чужих.

Уехал и молодой Эстерхази [152], чей отец [153] уже несколько месяцев находится у нас; я скажу, что находится он тут с женой, другие говорят, что не с женой. Наши священники говорят, что у господина Эстерхази брак таков, как у той самаритянки, которой Христос сказал: приведи сюда мужа своего. Женщина призналась, что у нее нет мужа, потому что тот, с кем она тогда жила, не был ей настоящим мужем [154]. Вот и священники говорят, что у господина Эстерхази та, с кем он живет, не настоящая жена. Парой слов скажу вам, милая, в чем тут дело. Господин Эстерхази прибыл в эту страну с другими господами из Польши, и с его женой была одна польская девица, которую он выдал замуж за слугу одного словацкого дворянина. Жена его умерла, и он, сильно тоскуя по той полячке, насильно или по-хорошему, не знаю, но сманил ее от мужа, а потом, обвенчавшись с ней перед священниками, забрал ее себе, и с тех пор они живут, как муж с женой. Наши священники как развод, так и эту женитьбу считают противными церковному закону. Попам виднее, они в этом разбираются лучше, чем я. Я не стану копаться, хорош ли, не хорош ли этот брак, мне достаточно проводить у них время, а остальное их забота. Жена довольно красива, с очень хорошей фигурой, молодая, любит веселиться; нам, в нашем скучном Родошто, такие нужны. Я уже несколько раз плясал с ней польский танец, она немного знает по-венгерски. Можно сказать о ней, что женщина она человечная, и мне не скучно, когда я с ней.

А еще сообщаю вам, что господин Форгач нас оставил: не знаю, наскучило ему здешнее жилье или не смог он жить в одном городе с господином Берчени. И то, и другое могло стать причиной его отъезда. Жить он хочет в Польше. Мне кажется, более приличествовало бы ему страдать вместе со всеми здесь, поскольку никаких ущемлений ему не было. Но каждый судит по своему уму. В прошлом месяце опять мы были на кислых водах; вижу, мы туда то и дело ездим на несколько дней; да я не против, хоть так проходит время. Правда, князь ради времяпрепровождения гостил у одного турецкого сановника, который просил князя приехать к нему, вроде там очень хорошие места для охоты, и имение его в пяти милях отсюда. Но там мы провели только два дня, и все время нельзя было нос высунуть из шатра из-за дождей. Я нигде не видел, чтобы рыбу ловили буйволами, только там. Возле дома есть озеро, туда загнали десятка два буйволов, чтобы те замутили воду, и люди доставали рыбу из ила руками, бедные твари не могли плавать в грязной воде, — такова турецкая рыбалка. Обо всем, что здесь случается, я вам буду сообщать, милая, только вы не сердитесь и заботьтесь о здоровье. Написал бы я и побольше, но как раз бьет барабан к обеду, и корабельщик тоже отправляется обедать. Потому остаюсь и буду вам, милая, самый добрый и дорогой ваш родственник.

Кажется, милая кузина, после того как прожил я в этом городе чуть не два года, надо бы написать о его жителях и обычаях побольше; все равно писать больше не о чем. Однажды я уже написал, что в городе живут четыре нации: греки, армяне, турки, евреи, — и что тут идет большая торговля, как по земле, так и по морю; иной раз в город приезжает триста телег, и бывает это часто, а осенью почти каждый день. То, что привозят на телегах, грузят на суда и везут в Константинополь. По морю тоже сюда приходит много кораблей, которые везут много всего. О жителях могу сказать, что турок здесь больше всего и держатся они тихо, едят самую лучшую пищу, а от христиан живут отдельно, потому что здесь каждая нация живет в своей части города. Город один, но состоит из четырех частей, и они не смешиваются друг с другом, и когда случается чума, редко случается, что она захватывает все четыре нации; иногда она только среди турок, а в других местах ее нет, иногда только среди евреев, среди греков или только среди армян.

У всех четырех наций — один судья, он — турок; судьей он может быть только три года, иногда его смещают и раньше. Но у каждой нации есть и свои судьи, которые занимаются делами, до того как их передают кади (то есть турецкому судье). Кади здесь быстро становится богатым, хотя сам он тоже покупает судейство за большие деньги; приговор, который он выносит, должен быть выполнен, пускай он даже несправедлив. Например, если в городе поймают вора, то ему выносят такой приговор, чтобы не повесить, коли он заплатит судье, а если не заплатит, то будь уверен, шею ему сделают подлиннее [155]. Однако ни виселицы, ни палача