Я только было набрал в грудь воздуху, чтобы все это ей выложить, но она в это время совладала с волнением и смогла заговорить.
– Ну? – произнесла тетя Далия с видом одной из малых пророчиц, собравшейся предать проклятию грехи своего народа. – Разреши занять на минуту твое драгоценное время, чтобы спросить: чем, черт подери, ты занимаешься, бессовестный молодой Берти? Сейчас двадцать минут после полуночи, а с твоей стороны никаких действий. По-твоему, я должна сидеть всю ночь и дожидаться, пока ты соизволишь исполнить простое, элементарное поручение, с которым больной шестилетний ребенок за четверть часа справился бы и умыл ручки? Может быть, для вас, беспутных лондонцев, сейчас самое время для разгула, но мы, деревенские, любим ночью спать. В чем дело? Отчего такая задержка? Что, черт возьми, ты делал все это время, отвратительное ты молодое чудовище?
Я рассмеялся горьким глухим смехом. А она оценила его совсем неправильно и попросила меня не изображать звуки скотного двора, будет еще время. «Спокойствие, – сказал я себе, – полное спокойствие».
– Прежде чем ответить на ваши вопросы, почтенная родственница, – сказал я, сдерживаясь изо всех сил, – позвольте один вопрос задать вам. Не соблаговолите ли объяснить мне в нескольких доступных словах, почему вы заявили, что ваше окно – последнее слева?
– Оно и есть последнее слева.
– Ну уж извините.
– Если смотреть со стороны дома.
– Ах, со стороны дома? – Меня вдруг осенила догадка. – А я думал, если смотреть на дом.
– Если смотреть на дом, то оно будет, конечно… – Не договорив, она испуганно вскрикнула и вытаращилась на меня тоже с безумной догадкой во взоре: – Ты хочешь сказать, что забрался не в ту комнату?
– Более чем просто не в ту.
– В чью же?
– Флоренс Крэй.
Тетя Далия присвистнула. Было ясно, что она поняла всю трагичность положения.
– Флоренс уже лежала в постели?
– В розовом ночном чепце.
– И, проснувшись, увидела тебя?
– Почти сразу же. Я там опрокинул пару столиков.
Моя тетя присвистнула еще раз:
– Тебе придется жениться.
– Вот именно.
– Хотя я думаю, она не согласится.
– А я имею надежную информацию в противоположном смысле.
– Ты что же, все уладил?
– Она все уладила. Мы помолвлены.
– Несмотря на усы?
– Усы ей нравятся.
– Вот как? Странный вкус. А как же Чеддер? Мне казалось, что она обручена с ним?
– Уже нет. Та помолвка расторгнута.
– Они расстались?
– Бесповоротно.
– И теперь она взялась за тебя?
– Да.
Теткино лицо выразило озабоченность. Хотя она по временам довольно грубо со мной обращается и обзывает меня разными смачными именами, но вообще-то она меня любит и принимает мое благополучие близко к сердцу.
– Флоренс, мне кажется, для тебя слишком ученая. Насколько я ее знаю, ты и охнуть не успеешь, как она засадит тебя читать У. X. Одена.
– Она на что-то в этом духе уже намекала, правда, помнится, имя было, кажется, Т. С. Эллиот.
– Хочет тебя перевоспитать?
– Похоже, что так.
– Тебе это не понравится.
– Да уж.
Она сочувственно кивнула:
– Мужчины этого не любят. Я объясняю свой счастливый брак с Томом тем, что ни разу даже пальцем на него не надавила. Агата все время старается перевоспитать Уорплесдона, и муки, которые он испытывает, должно быть, ужасны. Недавно она заставила его бросить курить, в результате он повел себя как рыжий гризли, угодивший лапой в капкан. Тебе Флоренс уже велела бросить курить?
– Нет еще.
– Скоро велит. А дальше придет очередь коктейлей. – Тетя Далия покосилась на меня с глубоким состраданием. Видно было, что ее терзает раскаяние. – Кажется, из-за меня ты попал в переделку, мой карапуз.
– Да ладно, не думайте об этом, престарелая родственница, – сказал я ей. – Мало ли что в жизни случается. Меня гораздо больше беспокоит, что будет с вами. Мы должны непременно спасти вас из моря бед, как выражается Дживс. Все прочее не так уж важно. А о себе в сравнении с этим я забочусь лишь в той пропорции, в какой соотносится вермут с джином в крепком сухом мартини.
Было видно, что она растроганна. Глаза ее, если я не обознался, наполнились непролитыми слезами.
– Как это самоотверженно с твоей стороны, милый Берти!
– Пустяки, уверяю вас.
– Кто бы подумал, глядя на тебя, что в тебе столько благородства! И такое твое отношение делает тебе честь, вот все, что я могу сказать. А теперь за дело. Ступай и перенеси лестницу к правому окну.
– То есть к левому окну.
– Назовем его правильным окном.
Я собрался с духом, чтобы сообщить ей худую весть.
– Но вы упускаете из виду, – говорю, – наверно, потому, что я забыл вам сказать, что имеется одно препятствие, которое грозит свести на нет наши усилия и начинания. Дело в том, что лестницы там нет.
– Где нет?
– Под правым окном, или лучше сказать, под неправильным окном. Когда я выглянул, ее там не было.
– Вздор. Лестницы не тают в воздухе.
– В Бринкли-Корте, что в Бринкли-кум-Снодсфилд-ин-де-Марш, еще как тают, уверяю вас. Про другие места не скажу, не знаю, но в Бринкли-Корте они исчезают, стоит отвести от них взгляд на одно мгновение.
– То есть ты хочешь мне сказать, что лестница пропала?
– Именно это я стараюсь довести до вашего сведения. Она сложила шатры, как арабы, и беззвучно ушла с прежних мест[44].
Тетя Далия залилась фиолетовым румянцем и, я думаю, собралась сгоряча издать какой-то клич из своих охотничьих запасов, поскольку, если ее раззадорить, она за словом в карман не лезет, но в этот момент дверь открылась и вошел дядя Том. Я был слишком взволнован и не мог точно определить степень его возбуждения, но было видно простым глазом, что он охвачен негодованием.
– Далия! – воскликнул он. – Мне показалось, что я слышу ваш голос, и я не ошибся. Почему вы не спите в такой поздний час?
– У Берти разболелась голова, – с ходу сочинила моя почтенная родственница. – Я дала ему аспирина. Как голова, уже лучше, Берти?
– Заметно некоторое улучшение, – успокоил я ее, я ведь и сам здорово быстро соображаю. – А вы что так поздно на ногах, дядя Том?
– Да-да, – подхватила тетя Далия. – Вы-то что расхаживаете по дому за полночь, мой благоверный? По-моему, вы бы должны были уже видеть десятый сон.
Дядя Том сокрушенно покачал головой:
– Какой там сон, моя дорогая! Сегодня ночью мне спать не придется. Я слишком встревожен. Весь дом кишмя кишит грабителями.
– Грабителями? Откуда вы взяли? Я, например, не видела грабителей. А ты, Берти?
– Ни одного. Помню, меня это даже удивило.
– Вы, Том, наверно, видели сову или еще какое-нибудь существо.
– Я видел лестницу, когда перед сном прогуливался в саду. Она была приставлена к окну. Я ее сразу взял и отнес на место. Минута промедления – и по ней бы сотнями полезли в дом грабители.
Мы с тетей Далией переглянулись. У нас обоих отлегло от сердца, поскольку тайна исчезновения лестницы раскрылась. Странная вещь: как бы ты ни любил тайны в книжной форме, когда они вдруг подворачиваются в жизни, это всегда действует на нервы.
Тетя сделала еще одну попытку успокоить мужа:
– Не иначе как один из садовников пользовался этой лестницей, а потом забыл отнести на место. Хотя, с другой стороны, – добавила она озабоченным тоном, решив, должно быть, что не вредно будет подготовить почву, – вполне может случиться, что какой-нибудь взломщик вздумает полезть за моим драгоценным ожерельем. Я это совсем упустила из виду.
– А я нет, – сказал дядя Том. – О нем я подумал прежде всего. Я сразу пошел в вашу комнату, достал ожерелье и положил в сейф, что у нас в холле. Чтобы оттуда его достать, понадобится взломщик семи пядей во лбу, – заключил он не без гордости и ушел, оставив после себя, как выражаются некоторые, чреватую тишину.
Тетка посмотрела на племянника, племянник – на тетку.
– Черт-те что, – промолвила первая, возобновляя переговоры. – Что же нам теперь делать?
Я согласился, что положение сложное. С ходу и не предложишь из него мало-мальски вразумительного выхода.
– Нет ли шансов раздобыть код?
– Ни малейших.
– А Дживс не может взломать сейф?
Тетя Далия сразу повеселела:
– Точно! Дживс может все. Ступай и приведи его.
Я чуть не лопнул от возмущения:
– Где, черт возьми, я вам его достану? Я же не знаю, где его комната. Разве что вы знаете.
– Да нет.
– Не ходить же мне от двери к двери и не будить всех домашних. Кто я, по-вашему? Поль Ревир?[45]
Я замолчал, дожидаясь ответа, стою и молчу, и тут вдруг в комнату входит не кто иной, как Дживс собственной персоной. Даже в такой поздний час Дживс явился в самый подходящий момент.
– Прошу прощения, сэр, – произнес он. – Рад, что не потревожил ваш сон. Я позволил себе прийти, дабы узнать, все ли сошло благополучно. Удалось ли вам ваше предприятие, сэр?
