— Ступай, а я подожду тебя тут, — ответил отец.
Ожидая сына, баронет около получаса расхаживал взад и вперед в темноте; верхушки старых вязов клонились долу, в воздухе трепетали сухие листья; на шепот их откликалось теперь его сердце. Наполнявшая его высокая радость передавалась природе. Сквозь проносившееся над ним дыхание осени, сквозь скорбные стенания Матери-Природы на этой опустошенной земле[32] он слышал звуки, утверждавшие благостность распорядка вселенной, и эта благостность открылась ему в человеческой доброте, в сердце обожаемого им сына, который только что был с ним; она утвердила его веру в конечную победу добра внутри нас, без которой природа теряет гармоничность свою и смысл и становится скалою, камнем, деревом — и больше ничем.
В этом мраке, в то время как сухие листья били его по лицу, родилось новое изречение.
«Существует один-единственный путь, которым душа постигает счастье: ей надо взойти на вершину мудрости, и она увидит оттуда, что все в этом мире имеет свое назначение и служит на благо человеку».
ГЛАВА XI,
повествующая о том, как последний акт Бейквелской комедии находит себе завершение в письме
Из всех главных действующих лиц Бейквелской комедии хуже всего пришлось мастеру Риптону Томсону: он совершенно пал духом в ожидании рокового утра, которое должно было решить судьбу Тома, и не находил себе места от страха. Перед тем как расстаться с ним, Адриен, воспользовавшись удобным случаем, рассказал ему о положении преступников в современной Европе и заверил его, что Международный Договор творит теперь то, что некогда творила Великая Империя, и что среди населяющих острова Атлантического океана варваров каторжнику приходится не легче, чем пленнику в стане скифов.
Очутившись в отцовском доме, под кровом правосудия, и лишенный поддержки своего безрассудного юного вожака, Риптон ужаснулся при мысли о том, какое злодеяние он совершил и какой он теперь преступник. Сейчас только он впервые все это понял.
«Это почти что убийство!» — криком вырвалось из его смятенной души, и он бродил по дому, в то время как по телу его пробегала колючая дрожь. Он стал думать о побеге в Америку; мысли о том, что там можно начать жизнь сначала, как будто ничего не произошло, носились в его разгоряченном мозгу. Он написал другу своему Ричарду, предлагая ему собрать сколько можно денег и, в случае, если Том нарушит свое слово или если все вдруг раскроется, уплыть с ним за океан. Он не решался посвятить в свою тайну родных, ибо вожак строго наказал ему не поддаваться порывам слабости, а так как по натуре Риптон был общителен и прямодушен, для него запрет этот был очень чувствителен, и мальчик впал в уныние. Его мать решила, что сын влюбился. Дочери адвоката поддразнивали его; они думали, что предметом его любви сделалась мисс Клара Фори. Письма, которые он то и дело посылал в Рейнем, его молчание касательно всего, что относилось к этому дому и его обитателям, нервозность его и та легкость, с какой он теперь краснел, домашние его сочли за явные признаки влюбленности. Мисс Летицию Томсон, самую хорошенькую и наименее чопорную из сестер, ее родитель прочил в жены наследнику Рейнема, и, прекрасно понимая, какое блестящее будущее ее ожидает, она в чаянии этого будущего, с тех пор как Риптон уехал туда, старалась получше приодеться и гримасничала перед зеркалом, и понижала голос с таким успехом, что, хоть ей и не было пятнадцати лет, она уже томничала перед своей служанкой и растопила сердце мальчика на посылках. Мисс Летти, чью неуемную жажду выведать все подробности касательно юного наследника Риптон удовлетворить не мог, в отместку непрестанно терзала брата, и однажды дело неожиданно приняло страшный для мальчика оборот. После обеда, когда мистер Томсон, усевшись возле камина, погрузился в чтение газеты и, по обыкновению, готовился ко сну, а миссис Томсон и ее послушные дочери ловкими движениями направляли стремительные взмахи и выверты иглы, без умолку при этом болтая, мисс Летти подкралась к креслу Риптона, где он сидел за раскрытой книгой, и, став у него за спиной, сунула ему под нос листок бумаги, на котором была начертана и разукрашена некая буква, с которой, она была убеждена, и начиналось имя девушки, в которую брат ее влюблен. Неожиданно представшее перед ним изображение этой сверкающей и неотвязной избранницы алфавита, буквы «К», заставило Риптона растерянно откинуться на спинку кресла, в то время как вина, которая никогда не знает, в какой цвет ей себя окрасить, когда ее обнаружат, из красной становилась белой, а из белой — еще раз красной, и удрученное лицо его то пылало, то снова бледнело. Летти торжествующе смеялась. «Клара», слово, которое было у нее на уме, воображение его незамедлительно превратило в другое — «Каторга».
Однако, когда мастеру Риптону принесли письмо, она получила возможность узнать нечто новое и куда более похожее на правду. Едва только погрузившись в чтение упомянутого послания, он пришел в такое смятение, в какое сама эта, хоть и выросшая на томных вздохах, но вполне владеющая собой девица пришла бы разве что от известия о том, что наследник Рейнема просит ее руки. Мальчик сразу же выскочил из-за стола. Мгновенно сообразив, что он не один, он кинулся к себе в комнату. И тут сестра его употребила всю свою хитрость на то, чтобы завладеть письмом. Ей это, разумеется, удалось, ибо охотницу совесть не сдерживала, а дичь оказалась беспечной. В изумлении она прочла непонятную для нее эпистолу.
«Милый Риптон, если бы Тома осудили, я бы застрелил старика Блейза. Знаешь, оказывается, отец мой стоял за нашей спиной в ту ночь, когда кузине Кларе явилось привидение, и слышал весь наш с тобой разговор, перед тем как загорелась скирда. Совершенно бессмысленно от него что-то скрывать. Зная, что ты сейчас ужасно этим расстроен, расскажу тебе, как все было. После того как ты уехал, Риптон, у меня был разговор с Остином, и он уговорил меня пойти к старику Блейзу и попросить его помочь нам вызволить из тюрьмы Тома. Я пошел, я бы, кажется, сделал все что угодно ради Тома, после того что парень этот сказал Остину, и я не хотел, чтобы старый хрыч на нем отыгрался. И вот фермер сказал, что если отец заплатит ему и никто не станет подкупать его свидетелей, он согласится, чтобы Тома освободили, и призвал главного своего свидетеля, по прозванию Коротыш, на мой взгляд, очень похожего на своего хозяина; и, представь себе, этот Коротыш начинает мне вдруг отчаянно подмигивать и при этом говорит, что видел там Тома Бейквела, но что к присяге он не пойдет. Это значит, что он не станет присягать на Библии. Я расхохотался, но поглядел бы ты только, как разъярился старик Блейз. Веселая это была картина. После этого мы совещались у нас дома — Остин, Реди, мой отец, дядя Алджернон, который к нам снова вернулся, и твой друг в радости и в горе Р.Д.Ф. Отец сказал, что пойдет на ферму и даст Блейзу слово джентльмена, что никакого подкупа свидетелей не было, и когда он уже ушел, мы продолжили наш разговор, и тут Реди говорит, что отцу совершенно незачем идти к фермеру. Я убежден, что Коротыша подкупил именно Реди. Ну так вот, я побежал и догнал отца и попросил его не ходить к Блейзу, убедил его, что пойти к нему должен я сам, принести повинную и рассказать ему всю правду. Отец ждал меня на тропе. Не буду говорить о том, что было между мною и стариком Блейзом. Он заставил меня упрашивать себя не прижимать Тома, а потом в довершение всего привел девочку, племянницу свою, и говорит, что она за меня заступается, и велел мне ее поблагодарить. Девочке этой лет двенадцать. Чего это ради она лезет в мои дела! Помни, Риптон, где что дурное бывает, там без девочек не обходится. Она была так дерзка, что обратила внимание на мой печальный вид и стала просить меня не огорчаться. Разумеется, я был с ней учтив, но смотреть мне на нее совсем не хотелось. И вот наступает утро, и Тома должны привести к сэру Майлзу Пепуорту. Помогло то, что у сэра Майлза в тот день обострилась подагра, если бы не это, Тома привели бы к нему раньше, чем мы успели бы что-то сделать. Адриен был против того, чтобы я шел на суд, но отец велел мне идти с ним и все время держал меня за руку. Постараюсь больше никогда в такие истории не попадать. Когда совершишь какой-нибудь хороший поступок, то потом больше о нем и не вспомнишь, но стоит только угодить в полицию или суд, как начинаешь стыдиться самого себя. Сэр Майлз был очень внимателен к отцу и ко мне, к Тому он был безжалостен. Мы сидели с ним, когда Тома ввели. Сэр Майлз заявил отцу, что нет большей низости, чем поджечь чужое добро. Что ты на это скажешь? Я смотрел ему прямо в глаза, и он объявил, что еще окажет мне услугу тем, что осудит Тома и очистит наш край от таких проходимцев… И тут Реди расхохотался. Ненавижу я Реди. Отец сказал, что сын его не торопится вступать в права наследства и становиться владельцем поместий, за которыми придется смотреть, и тогда сэр Майлз в свою очередь рассмеялся. Поначалу я думал, что все раскрылось. Потом стали допрашивать Тома. Первым свидетелем был жестянщик, и он показал, что Том ругал старика Блейза и даже говорил о том, что не худо бы поджечь у него скирду. Хотел бы я встретиться с ним где-нибудь по дороге в Берсли один на один. Местный адвокат, которого мы наняли защищать Тома, стал задавать свидетелю перекрестные вопросы, и тогда тот ответил, что не может привести в точности слова, которые ему говорил Том, и подтвердить их под присягой. Понятно, что не может. Потом явился еще один; тот поклялся, что видел, как Том в ту ночь крадучись пробирался куда-то на угодьях фермера. Третьим был Коротыш, и я видел, как он воззрился на Реди. Я ужасно волновался, и отец все время держал меня за руку. Вообрази только, каково мне было чувствовать, что одно только слово этого парня может сделать меня несчастным на всю жизнь и что ему приходится давать ложные показания для того, чтобы меня выручить. Вот что значит давать волю чувствам. Отец говорит, что позволять себе такое все равно, что продать душу дьяволу. Итак, Коротышу было велено рассказать все, что он видел. Не успел он начать, как сидевший рядом со мною Реди весь затрясся, и я знаю, что его разбирал смех, хотя лицо его оставалось все время таким же серьезным, как у сэра Майлза. Невозможно даже вообразить, какую несусветную чепуху он нес, Рип, но мне было не до смеху. Он сказал, что уверен в том, что видел кого-то возле скирды, и что не знает никого, кто бы таил зло против фермера Блейза, кроме Тома Бейквела, и что если бы виденный им человек был чуть выше ростом, он не стал бы раздумывать и присягнул бы, что это именно Том, потому что был уверен, что это Том; только тот, кого он видел, был меньше ростом, а темно было так, что хоть глаз выколи. Его спросили, в котором часу он видел человека, что крался прочь от скирды, и тогда он принялся чесать затылок и сказал, что это было время ужина. Тогда его спросили, в котором часу он ужинает, и он ответил, что в девять, а нам удалось доказать, что в девять часов Том находился в Берсли, в кабачке, где распивал эль вместе с жестянщиком, и тогда сэр Майлз выругался и сказал, что боится, что не сможет осудить Тома, а когда Том услыхал это, он поглядел на меня, и, знаешь, я должен тебе сказать, он прекрасный парень, и пока я жив, я никому не позволю над ним глумиться. Запомни это. Кончилось тем, что сэр Майлз пригласил нас с ним отобедать; Тома оправдали, и если я захочу, я могу обучить его и взять потом к себе в услужение, что я и не премину сделать. И я дам денег его матери, и она станет богатой, и он никогда не пожалеет о том, что пути наши скрестились. Послушай, Рип. Видел-то Коротыш, должно быть, меня. Это было как раз тогда, когда я прятал спички. В тот вечер мы все вместе возвращались от сэра Майлза домой; у него столько краснощеких дочек, но я не танцевал ни с одной, хоть и играла музыка и все веселились, — я ничего этого вообще и не слышал — так радостно было у меня на душе. Когда мы распрощались с ними и ехали домой, Реди сказал отцу, что Коротыш не такой уж дурак, каким его все считали, отец же ответил, что только не владеющий собой человек способен наградить другого такою кличкой, и тогда Реди прикусил язык, а я от радости пришпорил моего пони. Должно быть, отец догадывается о том, что сделал Реди, и не одобряет его поступок. В самом деле, ему не следовало на это идти, он ведь мог этим все испортить. Я был вынужден попросить его не называть меня больше Ричи, он ведь не договаривает последней буквы, и тогда каждому ясно, что он имеет в виду. Мой милый Остин уезжает в Южную Америку. Мой пони чувствует себя отлично. На свете нет человека умнее и лучше, чем мой отец. Я так счастлив! Надеюсь, мы скоро с тобою увидимся, мой милый Рип, и больше уже никогда не попадем в такую ужасную историю. Остаюсь твоим верным и закадычным другом.
