дух? — спрашивает Стэн Стронг, тот самый человек, который первым вовлек его в спортивные состязания на инвалидных колясках. — О да, этого ему было не занимать. Во всем остальном он был болезненно застенчив. Бывало, выиграет какой-нибудь матч, так мне буквально силком приходится тащить его на банкет, где вручают награду. Но стоит затащить его на спортивную площадку, поставить его лицом к лицу с противником — и тут уж берегись. Быть вторым — такого он не понимал и никогда бы с этим не смирился».
«Вид у него в ту пору был какой-то щенячий, ну понимаете, смотрит на вас насупившись, исподлобья, а ножищи не по возрасту огромные, ну прямо диву даешься. Но он был умен и еще прямо-таки сыпал вопросами, и только попробуй ему перечить. Однажды он предложил мне позавтракать вместе и заявился с очаровательной девицей. Проглотил, словно голодный волчина, свой ленч и говорит: «Ну ладно, я пошел. Надо доделывать гоночную каталку». Сказал, встал и оставил нас двоих за столиком. Я отвез ее домой, а когда мы проезжали мимо балкона его квартиры, он сидел там и мастерил свое кресло. Нет, грубым он не был. Во всяком случае, он никого не хотел обидеть. Девушка была красива, но в первую очередь он должен был доделать кресло».
Питер Брукс много раз имел возможность воочию убедиться, что значит это стремление померяться силами в действии. Брукс — близкий друг Рика. Родом из города Дельта в провинции Британская Колумбия, в настоящее время он вместе с женой Кэндейс Кейбл-Брукс живет в Лос-Анджелесе. У них обоих парализованы ноги, и оба участвуют в гонках на инвалидных колясках, в том числе и в марафоне. Кэндейс входит в число лучших спортсменок мира.
«Рик был королем кольцевых гонок, — говорит Питер. — Если Хансен скрещивал ноги во время гонки, чтобы уменьшить сопротивление воздуха, вслед за ним так делали все канадцы. И он знал себе цену. Да, что-что, а дураком он не был. Иногда это граничило с высокомерием. Но все искупалось тем, что он всегда работал с другими ребятами, помогал им, не скупился на совет. Всегда был готов разделить вечеринку с лучшими из нас, но накануне гонки он замыкался, уходил в себя. Гонки — это бизнес, а во время работы гулянки не приняты».
«Но даже во время вечеринок или отдыха, — вспоминает Марв Хансен, — Рик никогда не забывал о деле. Он постоянно работал над своим торсом, поднимал тяжести, наращивал силу. Я обычно задавал ему взбучку: слишком уж он перегибал палку. Он дошел до того, что мог выжимать вес в двести фунтов семь или восемь раз. Ты что, грыжу хочешь заработать? — ору я ему. Остановись, ради всего святого! А он лишь хмыкнет и продолжает качать штангу.
Даже перед тем, как мы отправлялись на охоту, забирались в самую глушь, он еще дома требовал, чтобы мы затаскивали в машину его трехсотфунтовый тренировочный станок, а потом выгружали его посреди черт знает какой глуши, чтобы, не дай бог, не нарушить его схему упражнений. Каждую осень повторялось одно и то же. Я ему говорю: «Рик, у нас нет места». И каждый год один и тот же ответ: «Ничего, найдется». Брэд и я хотели лишь поохотиться, половить рыбу, пивка попить, погонять на вездеходе и вообще дурака повалять. Но нет, каждый день вынь да положь ему два с половиной часа на этом станке, и это-то в самый разгар охоты на лосей!»
Тим Фрик, друг Хансена, человек со вполне здоровым телом, — его Рик затащил в тренеры волейбольной команды инвалидов-колясочников, и вскоре они оба начали играть в паре против целых команд в полном составе — один на ногах, другой в каталке, — так вот Тим говорит, что Рик вечно разводил суету вокруг своего кресла, так что даже опаздывал или почти опаздывал на соревнования.
«Однажды во время гонки на 800 метров на стартовой линии я накачивал насосом шину каталки — у него был небольшой прокол, — и тут раздался выстрел судьи. Я едва успел отдернуть насос, он рванул вперед и выиграл заезд, причем последние метров 100 или около того шел на спущенной шине.
Но этот вид спорта развивался так быстро, что мы сразу поняли: для победы нужна тщательная подготовка, самое лучшее снаряжение и оптимальное психологическое состояние. Рик постоянно был занят вопросами технического дизайна, а поскольку он во всем стремился к совершенству и был человеком беспокойным, он никогда не успокаивался, все искал какой-нибудь недостаток. Он никогда не бывал подлинно счастлив, потому что в голове у него постоянно вертелась мысль: наверняка можно было каким-то образом сделать кресло еще чуточку лучше или, может быть, как-то изменить технику ведения гонок, чтобы хоть на малую толику повысить результативность. Даже став чемпионом мира, он не прекращал стремиться к самосовершенствованию, и я знаю, что он никогда не успокоится на достигнутом. Таков уж он есть».
P.S. Знакомясь с рукописью этой главы, Хансен заметил: «Слишком часто здесь мелькает глагол «играть»: играет в теннис, играет в бейсбол, играет в волейбол. Я не играю. Я соревнуюсь».
Я вернулся в спортивные состязания с черного хода, и завлекли меня, что называется, «кнутом и пряником» заботливый тренер и пожилой мужчина, у которого, помимо красного открытого автомобиля, еще была мечта.
С того дня, когда я впервые заставил себя вернуться в этот спортзал, Боб Редфорд начал потихоньку вводить меня в суть обратной стороны спорта, какой является тренерская и менеджерская деятельность.
«Эй, почему бы тебе не вылезти из своей берлоги и не помочь мне потренировать этих ребят?» — с подобным предложением он частенько обращался ко мне. Если же я отказывался, он посмотрит, бывало, на меня и говорит: «Это отчего же?» И так во всем, будь то работа тренером или когда потребовалось убеждать меня, что я по-прежнему должен посещать занятия в колледже. Он и еще Джек Бургар, мой прежний тренер по баскетболу, не слезали с меня, и стоило мне засомневаться или уйти в себя, как тут же один из них налетал на меня с их излюбленным: «Это отчего же?» Постепенно я исчерпал все предлоги, и ничего не оставалось, как, засучив рукава, включаться в работу.
Один из наших проектов заключался в тренировке Глена Баррела — с этим пареньком я играл в волейбол и баскетбол
