— Она ведь сама говорила, что не желает брать денег, взятых под залог. Так что лучше и не предлагать ей, — и если разрыдалась бы, то только от злости. Но это не в духе О-Маса. Оскорблённая и осмеянная матерью, она только жалобно плакала. Когда я её приласкал, она сразу успокоилась и уж больше не жаловалась.
Оказалось, что мать ушла, прихватив с собой сто иен. Теперь я пишу об этом спокойно, но в тот вечер, когда открыл ящик стола и не обнаружил там денег, я чуть не лишился чувств. Наконец я позвал жену:
— Послушай, ты не открывала ящик?
— Нет.
— А не знаешь, куда делась пачка денег, взносы, которые перед этим я положил сюда?
— Ой! — вскрикнула жена и побледнела. Я резким движением выдвинул оба ящика и дрожащими руками начал рыться в них. Но денег не было.
— Его открывала мать, когда собиралась писать записку.
— Вон оно что! — У меня подкосились колени. По лицу струился пот. Я испытывал то, что чувствует самоубийца, бросаясь с утёса.
Некоторое время я остолбенело смотрел на ящик, по моим щекам текли слёзы.
— Ужас! — только и смог сказать я. А у жены источник слёз словно иссяк. Она тупо глядела на меня, её посиневшие губы дрожали.
— Неужели мамаша… — но не успела она произнести, как я замахал на неё руками.
— Молчи, молчи! — и, оглядевшись, добавил: — Я иду на Симмати.
— Но…
— Нет, я заставлю её вернуть. Хватит, натерпелся. Раз мать, значит, и молчать надо? Какую же нужно иметь подлую душу!
Я не мог удержать слёз. Наконец расплакалась и жена. А что оставалось делать при нашем положении? Теперь нам было ясно, почему мать швырнула три иены, захотела порвать отношения и удалилась в таком гневе.
— Я иду. Я не могу допустить, чтобы мать воровала. А ты не беспокойся и жди. Вот увидишь, она вернёт деньги.
Я принялся поспешно собираться, вынул из ящика фотокарточку отца и положил в карман.
Стоял погожий осенний вечер. В воскресенье на дороге в Аояма всегда толпы народа. На небе ни облачка, ветерок такой тихий, что не поднимает пыль с дороги. Все куда-то спешили, оживлённо переговариваясь. Только я, несчастный, брёл среди них сам не свой. И теперь, когда я вспоминаю об этом дне, не могу не помянуть столицу недобрым словом.
Возле дворца наследного принца меня кто-то окликнул: «Окава, Окава-кун!» Это был Сайто, один из членов нашего строительного комитета. Улыбаясь, он подошёл ко мне.
— Вот так встреча! Ну, как дела? Взносы все собрали?
При упоминании о взносах я невольно вздрогнул, но всё же нашёл в себе силы ответить:
— Да, почти все, — и тут же отвернулся в сторону.
— Если нужно, я могу к кому-нибудь зайти.
— Спасибо, — ответил я коротко. Заметив моё замешательство, Сайто удивлённо посмотрел на меня, извинился и отошёл. Пройдя несколько шагов, я почувствовал, как он посмотрел мне вслед, и невольно съёжился.
С чего начну, когда увижу мать? Чем ближе я подходил к Симмати, тем больше волновался. Что, если она сама на меня набросится? И я уже воображал себе её разъярённую физиономию. Ноги как будто одеревенели. «А не вернуться ли назад?» — не раз приходила мне в голову мысль, но я собирался с духом и шёл дальше.
Табличка «Окава Томи». Двухэтажный домик с решётчатой дверью. Со стороны похож на дом мелкого чиновника. Если бы не вывеска с женским именем, то можно было даже подумать, что здесь живёт ростовщик. Я ещё раз заколебался. «Не лучше ли вернуться и послать письмо?» Но дело было настолько серьёзным, что я наконец решился и вошёл в дом.
13 мая
В кухне я увидел мать. Она сидела возле хибати. Меня она встретила хмуро. Здесь же в котелке подогревалось сакэ. На втором этаже пили солдаты. Но в доме было тише, чем я предполагал. Доносился смех сестры и мужские голоса. Мать пристально посмотрела на меня, ничего не сказала и только крикнула в проход второго этажа: «О-Мицу, сакэ готово!» — «Иду!» — ответила сестра. Спустившись, она заметила меня и воскликнула: «А, братец!» — но не улыбнулась. Только на лице её изобразилось недоумение. Она была вся в красном, настоящая прислужница из трактира. Заметив, что мать недовольна и что я серьёзен, она только сказала:
— Мама, надо бы и суси [38] взять.
— Сколько?
— Да так, чтобы хватило. И сама приходи скорее.
— Хорошо, — сказала мать, бросив на О-Мицу строгий взгляд. И та, больше не взглянув на меня, поспешила на второй этаж. Я сидел молча и ждал, пока мать что-нибудь скажет.
— Для чего пришёл? — резко спросила она.
— Я хотел извиниться за то, что произошло. — Я изо всех сил старался говорить как можно спокойнее, будто ничего не случилось.
— И напрасно. Я сама доставляла вам много хлопот и извиняюсь за это. Уходя, я предупредила обо всём О-Маса. Разве она тебе не передала?
У неё был холодный, даже злобный тон. Она поднялась.
— Мне нужно заняться гостями. Если у тебя есть дело ко мне, то подожди, — и она вышла из кухни.
Я сидел неподвижно и думал о том, что моя мать настоящая негодяйка. Так безжалостна и так спокойна, что я вряд ли добьюсь от неё чего-нибудь. И даже подумал о том, что, может быть, лучше было бы сообщить куда следует! Но ведь мать украла деньги из стола собственного сына, и пусть эти деньги казённые, ему не подобает затевать дело против матери. Значит, подавать иск нельзя, получить деньги от матери невозможно. Остаётся одно — возместить деньги каким-нибудь тёмным способом. Можно ли из восьми тысяч выкроить сто иен? Но такое дело, если даже и удастся, потом всё равно откроется. От одной только мысли о подделке меня бросило в дрожь. И всё же где добыть деньги?
Чем больше я думал, тем больше приходил в отчаяние. Да, другого выхода нет, надо потребовать деньги у матери. Пока я раздумывал, она вернулась и молча подсела к хибати.
— Ну, что тебе нужно? — и она поднесла ко рту свою длинную трубку.
— Что? — переспросил я, уставившись ей в лицо.
— Если не о чем спрашивать, тем лучше. Но ты сам говорил, что у тебя ко мне дело.
Я вынул три иены и положил их возле хибати.
— Здесь не хватает двух, но вы, пожалуйста, возьмите. Ведь О-Маса с таким трудом достала их, а то…
— Уже не нужны. Да и вряд ли буду вас ещё беспокоить. И вам лучше такую, как я, не считать за мать. Разве не выгодно?
— Отчего вы вдруг так заговорили? — спросил я, глотая слёзы.
— Если для тебя это явилось неожиданностью, извини. Да, конечно, если бы я заявила об этом год назад, вы были бы счастливее.
Она издевалась надо мной. Теперь бы я ей ответил:
— Что ж, очень хорошо! Так вы говорите, чтобы я не считал вас матерью? Тогда и вы забудьте, что я вам сын. Тем более что и вам будет неприятно вспоминать об этом. Дело в том, что сегодня я положил в стол сто иен и они исчезли как раз тогда, когда вы уходили. Что вы на это скажете? Если вы подумали, что это ненужные бумажки, то глубоко ошиблись. А, кстати, не засунули ли вы их в свой рукав? — Теперь я бы не стал мямлить и бил бы прямо в цель.
— Так ты родную мать воровкой называешь! Это тебе даром не пройдёт.
Но я умерил бы её пыл и с усмешкой ответил:
— Позвольте, вы же сами сказали, что порываете родственные связи. И если вы не вернёте, то мне придётся обвинить вас публично.
Если бы мне это удалось, то, пожалуй, мать не устояла бы. Но мне ли было играть такую роль!
Я был сметён градом её насмешек и сидел, сложив руки и не поднимая головы, а по щекам капля за каплей сбегали слёзы.
— Это слишком, — еле выдавил я из себя. А мать с нескрываемым презрением спросила:
— Что это ещё слишком? Ты чем-нибудь недоволен? И перестань распускать нюни. Глядеть противно.
Для меня всё было потеряно. И всё же я, не находя больше слов, собрался с духом, вынул фотографию отца и положил её перед матерью.
— Я прошу вас именем отца. Пожалуйста… верните. Ведь если вы не вернёте… — пролепетал я бессвязно. Но мать тут же встрепенулась.
