– Ну-ка, подите-ка да поищите себе подходящего жениха, – повторяла миссис Гаппи. – Убирайтесь вон!
Но мы не убирались, и это, кажется, пуще всего удивляло и выводило из себя мамашу мистера Гаппи.
– Чего ж вы не уходите? – твердила она. – Нечего вам тут рассиживаться!
– Мамаша, – вмешался ее сын, забежав вперед и отпихнув ее плечом, когда она боком налетела на опекуна, – намерены вы придержать язык или нет?
– Нет, Уильям, – ответила она, – не намерена! Не намерена, пока он не уберется вон отсюда!
Тем не менее мистер Гаппи и мистер Джоблинг вместе взялись за мамашу мистера Гаппи (которая принялась ругаться) и, к великому ее неудовольствию, потащили ее вниз, причем голос ее повышался на одну ступень всякий раз, как она спускалась со ступеньки лестницы, продолжая настаивать, чтобы мы сию же минуту пошли искать подходящего для нас жениха, а самое главное – убрались вон отсюда.
Глава LXV
Начало новой жизни
Началась судебная сессия, и опекун получил уведомление от мистера Кенджа, что дело будет слушаться через два дня. Я все-таки надеялась на завещание и волновалась, думая о том, как оно повлияет на исход дела, поэтому мы с Алленом условились пойти в суд с утра. Ричард был очень возбужден и вдобавок так истощен и слаб, хотя его все еще не считали больным, что моя дорогая девочка поистине нуждалась в поддержке. Но Ада ждала, что скоро – теперь уже очень скоро – получит помощь, на которую так надеялась, и потому никогда не поддавалась унынию.
Дело должно было разбираться в Вестминстере. Надо сознаться, что оно разбиралось там уже раз сто, и все же я не могла отделаться от мысли, что на этот раз судебное разбирательство, может быть, и приведет к какому-нибудь результату. Мы вышли из дому сразу же после первого завтрака, чтобы вовремя попасть в Вестминстер-Холл, и шли по оживленным улицам – так радостно это было и непривычно… идти вдвоем!
По дороге мы советовались, как нам помочь Ричарду и Аде, как вдруг я услышала, что кто-то окликает меня:
– Эстер! Милая Эстер! Эстер!
Оказалось, что это Кедди Джеллиби – она высунула голову из окна маленькой кареты, которую теперь нанимала, чтобы объезжать своих учеников (их было очень много), и тянулась ко мне, словно пытаясь обнять меня на расстоянии в сотню ярдов. Незадолго перед тем я написала ей письмо, в котором рассказывала о том, что сделал для меня опекун, но у меня все не хватало времени навестить ее. Мы, конечно, повернули назад, и моя любящая подруга пришла в такой восторг, с такой радостью вспоминала о том вечере, когда принесла мне цветы, так самозабвенно тискала мои щеки (а заодно и шляпку) и вообще так безумствовала, называя меня всяческими ласкательными именами и рассказывая Аллену о том, сколько я для нее сделала, что мне пришлось сесть рядом с ней и успокоить ее, позволив ей говорить и делать все, что душе угодно. Аллен стоял у дверцы кареты и радовался не меньше Кедди, а я радовалась не меньше их обоих; удивляюсь только, как это мне все-таки удалось от нее оторваться, а выскочив из кареты, я стояла растрепанная, с пылающими щеками, и, смеясь, смотрела вслед Кедди, которая тоже смотрела на нас из окошка, пока не скрылась из виду.
Из-за этого мы опоздали на четверть часа и, подойдя к Вестминстер-Холлу, узнали, что заседание уже началось. Хуже того, в Канцлерском суде сегодня набралось столько народу, что зал был набит битком – в дверь не пройдешь, и мы не могли ни видеть, ни слышать того, что творилось там внутри. Очевидно, происходило что-то смешное – время от времени раздавался хохот, а за ним возглас: «Тише!» Очевидно, происходило что-то интересное – все старались протиснуться поближе. Очевидно, что-то очень потешало джентльменов-юристов, – несколько молодых адвокатов в париках и с бакенбардами стояли кучкой в стороне от толпы, и, когда один из них сказал что-то остальным, те сунули руки в карманы и так расхохотались, что даже согнулись в три погибели от смеха и принялись топать ногами по каменному полу.
Мы спросили у стоявшего возле нас джентльмена, не знает ли он, какая тяжба сейчас разбирается. Он ответил, что «Джарндисы против Джарндисов». Мы спросили, знает ли он, в какой она стадии. Он ответил, что, сказать правду, не знает, да и никто никогда не знал, но, насколько он понял, судебное разбирательство кончено. Кончено на сегодня, то есть отложено до следующего заседания? – спросили мы. Нет, ответил он, совсем кончено.
Кончено!
Выслушав этот неожиданный ответ, мы опешили и переглянулись. Возможно ли, что найденное завещание наконец-то внесло ясность в дело и Ричард с Адой разбогатеют? Нет, это было бы слишком хорошо, – не могло этого случиться. Увы, этого и не случилось!
Нам не пришлось долго ждать объяснений; вскоре толпа пришла в движение, люди хлынули к выходу, красные и разгоряченные, и с ними хлынул наружу спертый воздух. Однако все были очень веселы и скорей напоминали зрителей, только что смотревших фарс или выступление фокусника, чем людей, присутствовавших на заседании суда. Мы стояли в сторонке, высматривая кого-нибудь из знакомых, как вдруг из зала стали выносить громадные кипы бумаг – кипы в мешках и кипы такой величины, что в мешки они не влезали, словом – неохватные груды бумаг в связках всевозможных форматов и совершенно бесформенных, под тяжестью которых тащившие их клерки шатались и, швырнув их до поры до времени на каменный пол зала, бежали за другими бумагами. Хохотали даже эти клерки. Заглянув в бумаги, мы увидели на каждой заголовок «Джарндисы против Джарндисов» и спросили какого-то человека (по-видимому, судейского), стоявшего среди этих бумажных гор, кончилась ли тяжба.
– Да, – сказал он, – наконец-то кончилась! – и тоже расхохотался.
Тут мы увидели мистера Кенджа, который выходил из зала суда и, с самым достойным и любезным видом, слушал, что говорил ему почтительным тоном мистер Воулс, тащивший свой собственный мешок с документами. Мистер Воулс увидел нас первый.
– Взгляните, сэр, вон стоит мисс Саммерсон, – сказал он. – И мистер Вудкорт.
– А, вижу, вижу! Да. Они самые! – отозвался мистер Кендж, снимая передо мною цилиндр с изысканной вежливостью. – Как поживаете? Рад вас видеть. А мистер Джарндис не пришел?
Нет. Он никогда сюда не ходит, напомнила я ему.
– По правде сказать, это хорошо, что он не пришел сюда сегодня, – сказал мистер Кендж, – ибо его – позволительно ли будет сказать это в отсутствие нашего доброго друга? – его столь непоколебимые и своеобразные взгляды, пожалуй, только укрепились бы; без разумных оснований, но укрепились бы.
– Скажите, пожалуйста, что произошло сегодня? – спросил Аллен.
– Простите, что вы изволили сказать? – переспросил его мистер Кендж чрезвычайно вежливым тоном.
– Что произошло сегодня?
– Что произошло? – повторил мистер Кендж. – Именно. Да, ну что ж, произошло немногое… немногое. Перед нами возникло непредвиденное препятствие… мы были вынуждены, я бы сказал, внезапно остановиться… если можно так выразиться… на пороге.
– А найденное завещание, оно признано документом, имеющим законную силу, сэр? – спросил Аллен. – Разъясните нам это, пожалуйста.
– Конечно, разъяснил бы, если бы мог, – ответил мистер Кендж, – но этого вопроса мы не обсуждали… не обсуждали…
– Этого вопроса мы не обсуждали, – как эхо, повторил мистер Воулс своим глухим утробным голосом.
– Вам следует иметь в виду, мистер Вудкорт, – заметил мистер Кендж, убеждающе и успокоительно помахав рукой, точно серебряной лопаточкой, – что тяжба эта была незаурядная, тяжба эта была длительная, тяжба эта была сложная. Тяжбу «Джарндисы против Джарндисов» довольно остроумно называют монументом канцлерской судебной практики.
– На котором с давних пор стояла статуя Терпения, – сказал Аллен.
– Поистине очень удачно сказано, сэр, – отозвался мистер Кендж, снисходительно посмеиваясь, – очень удачно! Далее, вам следует иметь в виду, мистер Вудкорт, – тут внушительный вид мистера Кенджа перешел в почти суровый вид, – что на разбирательство этой сложнейшей тяжбы с ее многочисленными трудностями, непредвиденными случайностями, хитроумными фикциями и формами судебной процедуры была затрачена уйма стараний, способностей, красноречия, знаний, ума, мистер Вудкорт, высокого ума. В течение многих лет… э… я бы сказал, цвет Адвокатуры и… э… осмелюсь добавить, зрелые осенние плоды Судейской мудрости в изобилии предоставлялись тяжбе Джарндисов. Если общество желает, чтобы ему служили, а страна – чтобы ее украшали такие Мастера своего дела, за это надо платить деньгами или чем-нибудь столь же ценным, сэр.
– Мистер Кендж, – сказал Аллен, который, видимо, сразу все понял, – простите меня, но мы спешим. Не значит ли это, что все спорное наследство полностью истрачено на уплату судебных пошлин?
– Хм! Как будто так, – ответил мистер Кендж. – Мистер Воулс, а вы что скажете?
