Ознакомительная версия.
— Понимаешь, Тафтхант, — говорит он, ошалев, — я, провались ты на месте, тебя ненавижу, но я должен рассказать! Я здесь вот уже два месяца, в этой чертовой дыре; в паршивых комнатах, на хлебах в вульгарном семействе, таком же, ей-богу, вульгарном, как ты!
Тафтханту такая манера обращения нравилась куда меньше, чем лорду Синкбарзу, который безудержно хохотал и которому Тафтхант шепнул растерянно:
— Ну, ну, он же пьян!
— Пьян? Нет, сэр, — взревел Брэндон. — Но я схожу с ума, да, с ума схожу от добродетели этой маленькой чертовки, пятнадцатилетней девчонки, на которую я положил уже больше труда, чем потребовалось бы, чтобы обольстить одну за другой всех твоих сестер… ха-ха! Всех мисс Тафтхант, клянусь Ю-юпитером! Мисс Сьюки Тафтхант, мисс Долли Тафтхант, мисс Анну Марию Тафтхант и всех остальных. Ладно, сэр, нечего на меня бычиться, или я вам вышибу мозги вот этим графином (Тафтхант, привставший было, опять развалился на оттоманке). Я столько времени терплю мамашу девчонки, ее отца, ее сестриц; и кухарку в их доме; и негодяя художника, с которым должен драться из-за нее на дуэли; и было бы ради чего? А то ради несчастного письма, в котором говорится: "Джордж, я покончу с собой! Я покончу с собой!" Ха-ха! Этакая чертовочка, и покончит с собой, ха-ха!.. Когда я… я ее обожаю… схожу по ней с ума…
— Охотно верю, что он сошел с ума, — сказал Тафтхант; и Брэндон в эту минуту дал самое недвусмысленное доказательство сумасшествия: уткнулся головою в угол оттоманки и бешено заколотил ногами по подушкам.
— Ты его не понимаешь, Тафти, мой мальчик, — сказал лорд Синкбарз тоном превосходства. — Тебе это недоступно, уверяю тебя. Ей богу, я подозреваю, что ты никогда в жизни не был влюблен. Вот я, сэр, знаю, что это такое. Ну, а Брэндон… Боже ты мой! Я много раз видел его в таком состоянии, когда мы были за границей. Он, когда у него заведется интрига, начинает безумствовать. Помню я, в Баден-Бадене была графиня Фрич, потом какая-то женщина в По; и эта девчонка — в Париже, что ли?.. Нет, в Вене. Из-за каждой из них с ним творилось вот такое; но вот что я скажу, когда мы занимаемся этим делом, мы справляемся с ним легче, а?
И с этими словами милорд скорчил в усмешку свое желтое безбородое личико и, подняв вровень со свечей стакан прескверного бордо, стал рассматривать его на свет. Интрига, как он это именовал, представлялась маленькому человечку первейшим из удовольствий; и пока для него не настало время изведать его самому, он любил поговорить об "интригах" своих друзей.
Ну а Тафтхант — легко себе представить, как возросла симпатия этого джентльмена к Брэндону, после того как тот позволил себе такое грубое с ним обращение! Брэндон продолжал пить и болтать, хотя и не сплошь в том сентиментальном стиле, в какой он ударился, говоря о своих любовных делах и обидах. Так же безумно развеселясь, как был перед тем безумно печален, он рассказал товарищам о своей ссоре с Фитчем, так комично копируя манеру художника и так забавно описав всю его фигуру, что оба слушателя покатывались со смеху. Синкбарз побожился, что утром охотно посмотрит потеху, и если художнику нужен секундант, то он готов взять эту роль на себя — или же уступит ее Тафтханту.
У лорда Синкбарза был, между прочим, очень ловкий слуга, веселый плут, в прошлом всего лишь младший служитель в колледже Крайст-Черч, где виконт оценил его по достоинству и возвел в высокий ранг своего камердинера. Основной обязанностью камердинера было чистить прекрасные полусапожки своего барина, которыми мы так любовались, и укладывать милорда в постель, когда он захмелеет. Камердинер слышал от слова до слова все, что говорилось между молодыми людьми (у него была привычка — и милорд ее поощрял — самому время от времени вмешиваться в разговор); и попозже вечером, ужиная с мсье Доннерветтером и мадемуазель Огюстиной, он от слова и до слова пересказал всю беседу, как она велась выше этажом, причем передразнивал Брэндона так же искусно, как тот передразнивал Фитча.
И вот, потешив всю компанию изображением любовных терзаний Брэндона, мистер Том сообщил своим сотрапезникам, что у джентльмена имеется соперник, с которым ему предстоит завтра утром драться на дуэли, живописец с огромной бородой; и когда он назвал его фамилию — Фитч, — мадемуазель Огюстина, к его удивлению, завизжала от смеха и воскликнула "Фийш, Фийш! G'est notre homme: это он, сэр! Саладин, вы помните мистера Фийш?
— Мисса Фис, мисса Фис, — важно отозвался Саладин. — Осей хоросо знай мвсса Фис! Худозник, больсой борода, даль Саладин кусок резин; миссис лубит мисса Фис!
Это — увы — была правда: наша толстая дама была пресловутой миссис Каррикфергус, и она проделала весь долгий путь из Рима в погоне за обожаемым своим художником.
ГЛАВА IX,
которая грозила смертью, но разрешилась множеством браков
Так как утро вело за собою день, который должен был стать знаменательным в жизни всех героев и героинь нашей повести, будет вполне уместно рассказать и о том, как они накануне провели ночь. Брэндон, подобно англичанам перед битвой при Гастингсе, пропировал и пропьянствовал допоздна; лорд Синкбарз ровно в двенадцать — в свой обычный час после своей обычной меры выпитого — был унесен и уложен в постель слугой, которого держал нарочно для этой цели. Мистер Тафтхавт принял это как намек и пожелал Брэндону спокойной ночи, одновременно пообещав, что они с Синкбарзом не преминут явиться к нему утром в связи с дуэлью.
Надо ли нам признаваться, что теперь, когда возбужденье улеглось, а голова трещала от боли, мистера Брэндона ничуть не радовала мысль о завтрашнем поединке?
"Если я, — размышлял он, — пристрелю этого сумасброда, весь свет завопит: "Убийца!" Если же он пристрелит меня, весь свет станет надо мной смеяться! А все же, черт бы его побрал, он, кажется, так жаждет крови, что встречи не избежать. Во всяком случае, — подумал он затем, — неплохо бы оставить письмо Каролине". Итак, придя домой, он сел и написал весьма прочувствованное письмо, в котором говорилось, что он выходит драться за нее, и если он умрет, его последнее дыхание будет отдано ей. Написав это все, он бросился в постель и во всю ночь не сомкнул глаз.
Если Брэндон провел свою ночь, как англичане, то Фитч свою провел, как норманны: в посту, умерщвлении плоти и раздумий. Бедняга тоже сочинил письмо к Каролине — очень длинное и сильное, со стихотворными вставками и содержавшее в себе те самые слова, которые мы слышали, когда он их выкрикивал в окно. Потом он подумал о том, не составить ли завещание; но он рассудил — и куда как горька была эта мысль для молодого человека, — что никому-то на свете нет до него дела — кроме, правда, вспомнил он, немного поразмыслив, этой бедной миссис Каррикфергус, там, в Риме, "которая меня действительно любила и одна на свете покупала мои картины". Итак, он отказал ей все свои рисунки, навел порядок в скромном своем имуществе, убедился, что у него как раз хватает денег для уплаты прачке; и, сложив с себя таким образом земные заботы, мистер Фитч тоже бросился в постель и тут же заснул крепким сном. Брэндон всю ночь слышал его храп и не находил ни капли облегчения в том, что противник принимает все это дело так беспечно.
И вправду, наш бедный художник не таил в своей груди ни чувства какой-либо вины, ни мстительной злобы на Брэндона — теперь, когда те первые муки оскорбленного тщеславия улеглись. Нелепый и смешной, он все же не был малодушен; а после всего, что случилось утром, — раскрытого им предательства и посыпавшихся на него оскорблений, — дуэль, он понимал, неотвратима. У него было смутное понятие, где-то им почерпнутое, что долгом джентльмена является среди прочего подраться раз-другой на дуэли, и он давно искал к тому случая. "Предположим, я буду убит, — рассуждал он, — какая разница? Каролина все равно меня не любит. Мальчики доктора Уокербарта останутся в эту среду без урока рисования; и больше никто ни словом не помянет бедного Андреа".
А теперь заглянем на чердак. Каролина, бедненькая, вся была поглощена своим горем и, выплакав его на груди верной Бекки, наконец заснула. Но пробило два пополуночи, и три, и после кончившегося отлива начался прилив; и фонари мерцали тусклей и тусклей; и сторож возгласил шесть часов; и солнце встало и позолотило минареты Маргета; и Бекки поднялась и выскребла крыльцо и кухню, приготовила завтрак жильцам; а в половине девятого громко задубасили в дверь, и два господина — один с красного дерева ларцом под мышкой, спросили мистера Брэндона, и удивленная Бекки проводила их в его апартаменты, и мистер Брэндон заказал Бекки завтрак на троих.
Тот громкий стук разбудил и мистера Фитча, который встал и оделся в лучшую свою одежду, подвил щипцами бороду и вообще во всем своем поведении выказал полное хладнокровие. Пробило девять, он завернулся в плащ и спрятал под плащом ту пару рапир, которые он, как было сказано, имел в своем владении, ни в малой мере не умея ими пользоваться. Однако он слышал в Париже и Риме от своих camarades d'atelier [42], что в дуэли лучшее оружие — рапира; и так он вышел из дому.
Ознакомительная версия.
