— Так чего же все-таки пани хочет от нас?
Вдова уселась на стул поудобнее.
— Чтобы вы перестали объявлять об этих бесплатных починках. А если у вас слишком много клиенток, то адресуйте часть из них ко мне. Поделимся. Я тоже, когда наступит сезон, поделюсь клиентками с вами.
Требования вдовы казались мне наглыми и алчными. Обещанию, что в разгар курортного сезона она уступит нам часть клиенток, ни одна из девчат не поверила.
— Даже и речи не может быть об этом! — воскликнула я. — Мы ведь тоже хотим есть… — Я прикусила губы, мною овладел стыд. Чего ради нужно сообщать этой женщине о том, что вчера мы ели болтанку из ржаной муки, а масла вообще никогда не получаем. Охваченная тревогой, она думала только о своих детях, а в нас видела лишь грозных конкуренток. Сидя здесь, на веранде, как на раскаленных углях, она строила из себя любящую мать, а в душе наверняка презирала и ненавидела нас. Во имя того, чтобы добыть деньги на гимназию для дочери и на санаторий для сына, она готова была растоптать нас. А вот теперь она с шумом вытирала нос, бросая в нашу сторону короткие, испытующие взгляды.
— Хорошо, — отозвалась вдруг Гелька. — Обещаем, что мы больше не будем давать объявления.
— И поснимаете с заборов те, что уже висят?
— Поснимаем, — неохотно подтвердила Гелька.
Вдова поднялась со стула. На лице ее была написана благожелательность, глаза едва не светились от счастья.
— А это для паненок, — сообщила она и, раскрыв клеенчатую сумочку, выложила на стол кулек конфет. Глаза у девчат загорелись. Вдова, зорко следившая за нами, тут же предложила елейным голосом:
— Так, может быть, сейчас же пойдем и посрываем?
— Нет, не теперь, — запротестовала Казя с неожиданным раздражением.
Геля взяла кулек с конфетами, взвесила его на ладони и, возвращая вдове, сказала с ехидством:
— А эти конфетки прошу отдать паненкам из вашей мастерской. Они, наверно, не получают у пани никаких сладостей.
Вдова посмотрела с удивлением, задумалась и, тяжело вздохнув, спрятала конфеты в сумочку. В дверях она еще раз обернулась:
— Вы могли бы прийти ко мне в субботу. Разумеется, не все сразу, а так — по три паненки на неделю. Угостила бы вас пирогом с повидлом. Каждую субботу я пеку такой пирог.
Мы пожали плечами, не спеша с благодарностями. Вдова со своим пирогом и своей обеспокоенностью казалась нам смешной и какой-то по-детски несерьезной. Мы чувствовали себя значительно взрослее ее.
— Так что же будем делать? — спросила Владка, когда дверь захлопнулась за гостьей.
Казя махнула рукой:
— Бумажки с объявлениями можно уничтожить: заказов у нас достаточно.
— А манекен?
— Манекен должен быть. Кстати сказать, в отношении манекена мы ей ничего не обещали.
— Не знаю только, откуда мы возьмем столько денег, — разволновалась Гелька. — Хоть бы по крайней мере все девчата прилично чинили. А то вот Зоське не хочется.
— Пусть тогда вносит деньги, — заявила Сабина.
Зоська покраснела под устремленными на нее взглядами.
— Думаете, не сумею заработать? Велико дело! Мне не надо сидеть над дырками…
— Не хочешь чинить вместе с нами — не будешь есть, — холодно прервала ее Геля. — Ест тот, кто работает.
На это Зоська ответила вызывающим тоном, который она приняла теперь после случая с картофелем:
— Не хочу ни латать, ни штопать, а деньги у меня будут!
— Ну что же, через неделю выложишь свою долю из денег, предназначенных на манекен, сюда на стол, в трапезной, или перестанешь есть из нашего котла.
— Так вот чтобы вы знали: выложу! — взвизгнула Зоська, выбегая из трапезной.
Объявления были уничтожены.
Но наши головы по-прежнему были переполнены заботами о том, где взять манекен, в котором мы начали видеть главное условие дальнейшего процветания мастерской.
И вот однажды Казя, раздеваясь перед сном, спокойно сказала:
— Я достану манекен.
— Откуда?.. Каким чудом? — посыпались со всех сторон вопросы.
— Мы возьмем бюст Пия Десятого.[20]
— Казя!
— Ничего не бойтесь. Я уже все обдумала. В ризнице приходского костела есть его статуя. Не целая, а только до половины, и голова немного побита. Но ведь у манекена не бывает головы. Нужно только отбить лишнее, обшить фигуру, или, как это говорится — бюст, материей, и все будет готово. Завтра я попрошу служителя, чтобы он отдал мне статую. Я принесу ее незаметно в мешке и спрячу под хо́рами в старом костеле. Чтобы сестра Алоиза не видела. Там мы обошьем его материей, отобьем остаток головы молотком и после этого принесем в мастерскую.
— А что ты скажешь сестрам? Что манекен свалился нам с неба?
Казя на минуту задумалась.
— Можем сказать, что нам принесла его одна клиентка, когда сестры находились в часовне на молебне. Она, эта клиентка, будто бы имела когда-то свою мастерскую, а теперь уезжает отсюда и этот бюст… то есть я хотела сказать — этот манекен ей больше не нужен. Сестра Юзефа поверит, она никогда не слушает, что говорят. Матушка не разберется в нашей хитрости, а сестру Алоизу мастерская не касается, так что она сюда и не заглянет.
С тревогой в сердце ложились мы спать. Несмелая Зуля решилась, наконец, задать волновавший многих из нас вопрос:
— А это не будет грехом — сделать манекен из статуи святого отца?
— Прежде всего, коль не будет у него головы, так не будет он и святым отцом… Просто-напросто… безголовая фигура, — убежденно ответила Казя.
Зулька вздохнула и ни о чем больше не спрашивала.
Церковный служитель, к которому обратилась на другой день Казя, не оказал ей никакого сопротивления. Он с чувством удовольствия, что избавляется от попорченного бюста, отдал Казе Пия X. Казя заверила служителя, что все сестры будут горячо обрадованы сделанным подарком и благодарны за него. Она сунула бюст в большой заплечный мешок, используемый летом для доставки шишек из леса, и отправилась назад.
Возле забора ее поджидали Владка и Йоася. Они выхватили мешок из Казиных рук и затащили его в старый костел.
Я подошла в тот момент, когда вся тройка, присев на корточки, с любопытством рассматривала будущий манекен.
— И в самом деле, очень хороший, — похвалила я, сразу оценив тот факт, что фигура Пия X имела нормальный размер груди. — Когда обошьем его материей, то будет в самый раз. Надо только отбить молотком оставшуюся половину головы.
— О господи! — содрогнулась Владка. — Я не буду отбивать, не хочу, чтобы у меня рука отсохла.
— Глупая! Давай молоток, а если нет молотка, то камень.
Принесли камень. Я опрокинула фигуру Пия X на спину и била по гипсу до тех пор, пока то, что некогда являлось половиной гипсового черепа, не превратилось в мелкие осколки.
— Ну, нате! — воскликнула я, распрямляя спину и отряхиваясь от пыли. — Подметите теперь пол и прикройте бюст бумагой или старым тряпьем. А потом надо подумать, откуда мы возьмем материю для обшивки.
Я побежала к двери, но вдруг поскользнулась и упала — упала так неудачно, что ободрала себе все колено. Поднимаясь с пола, я заметила, что Владка присматривается ко мне с каким-то странным выражением лица. Прихрамывая, я поплелась к выходу.
* * *
Безвольно опустив натруженные руки, сидела я в часовне на лавке. Вокруг разливался терпкий аромат фиалок. Пахло сырою землей и зеленью. На синем высоком своде часовни, словно мокрые камушки, сверкали звездочки. За неподвижными кустами миртов и олеандров, растущими в деревянных кадках, за рядами кадушечек с гиацинтами, похожими на застывшую пену, виднелись мертвенно-неподвижные белые очертания Мученика.
«Мне должны поставить хотя бы одну кадушечку с цветами, — подумала я, — и за мои мучения».
Ярко представив себе, что бы сказала в ответ на эти богохульные мысли сестра Юзефа, которой я помогала в украшении плащаницы, я направилась за молотком, чтобы прибить к лавке драпировку. У стен, между шпалерами миртовых деревьев, мелькала гибкая тень монахини. Шелестела гофрированная бумага. Под сводом часовни ютились шорохи, словно стекали струйки воды.
Из-за миртов до меня долетел голос:
— Принеси-ка два подсвечника из ризницы и поставь их на пьедестале…
Только я вышла из часовни, как сразу же окунулась в непроглядную темень бокового нефа. Посередине костела на паркетном полу виднелось пятно света. В центре его лежал крест. Возле него ползали на коленях, то припадая к кафельному полу, то вознося руки кверху, темные фигуры, похожие на черные флажки, которые насадили на древко, и они то взлетают к потолку, то вновь распластываются по земле.
«Ужасно печально, — подумала я, — словно во всем свете нет уже ничего, кроме теней. Даже жить не хочется».
