первый базар! — с подсолом окусываться:
— А мы вашу методу блюдём. Вы говорите больному правду о нём? И мы по-вашенски, по вашему руслу поворотили.
— Так я говорю больному, а не его детям, не соседям, не улице!
А между тем стало вязаться что-то такое, чему Таисия Викторовна не могла сразу сложить названия.
Вдруг Грицианов сделался предупредительно учтив, обходителен, мягок, даже любезен.
— Ну к чему, Таисия Викторовна, вам лишние хлопоты? — сочувствующе сказал он и освободил её от ночных дежурств, хотя она и противилась твёрдо.
Месяц спустя уже без слов отвёл её от присутствия, от обязательного ранее присутствия на врачебных обходах.
А седьмого марта, после торжественной пятиминутки, оставил одну, молча плеснул ей приказ об её же увольнении.
По диагонали пробежала она вздрагивающий у неё в руке листок.
— Это… ваш скромный… джентльменский подарок мне к Восьмому марта?
Грицианов, кажется, смутился.
— Расценивайте, как хотите, — сказал он. — А по мне, этот подарочек вам поднёс покойный Нудлер. — Грицианов свёл глаза на приказ. — И подарок, и счёт.
— По приказу, Нудлер отравился борцом. Но у меня никакого Нудлера не было! Это больной Желтоглазовой. Не установила диагноз. Запустила. Болезнь не стала ждать… На кой же мне вешать чужой чёрный орденок?
— Я думаю, с Нудлером мы ещё разберёмся. Выясним, чей он, кто довёл его до кладбищенской кондиции. И даже если Нудлер не ваш, всё равно одна ласточка вам погоды не сделает. Нудлер — последний блёсткий мазок к вашему портрету… Вы прочитали приказ. В приказе по пунктам расписаны все ваши заслуги. Больных кроме четвёртой стадии брали на лютик? Бра-али… Держали у себя настойку? Дер-жа-али… На руки выдавали? Вы-ыда-ва-али…
— И за это всерьёз можно уволить?
— За это можно всерьёз посадить.
Она немного подумала.
Нарочито буднично, однако слегка взадир возразила:
— Леопольд Иваныч, вы непростимо расточительны в своих посулах. Да ведаете ли вы, холодный рыбак, [48] что у меня ни од-но-го выговора, даже ни одного замечания? В нахвале всё бегала. Множень раз отмечали! Всё повышали, повышали и… повесили… Всё росла… Зигзаги роста…
— Увы, всякий рост имеет предел… И растут не только туда, — Грицианов назидательно воздел указательный палец. — Но и туда, — опустил вниз палец ровной палочкой. — Движение… диалектика… Застоя в движении не может быть. Не удержались на небесах… Трабабахнулись на грешную землю… Сабо самой… А будь похитростней… Чего б и дальше не заведовать организационно-методическим отделом? Ну да что об ушедшем поезде?… Черкните на приказе, что ознакомлены, оставьте свой автограф-крючок на память и с Богом.
Она медленно положила приказ на стол.
Пристукнула по приказу ладонкой.
— Никакого и самого маленького крючочка я вам не оставлю. Мне девятого, как намечалось, на конгресс по раку.
— А вот теперь уже и не ехать! — простодушно воскликнул Грицианов. — Отдыхайте!
— А кто поедет?
— А это уж не ваша печаль… Охотников на Москву не со стороны вербовать. А вы, — он весело щёлкнул пальцами, поймал идею! — а вы лично от себя можете поехать. Я возражать не стану. У вас теперь пустого времени чёрт на печку не встащит. Езжайте!
Спотыкаясь о свои слёзы, пришла Таисия Викторовна домой. Едва ноги за порожек завела, начала про приказ, а там и план свой яви:
— Хватит басни расправлять… Надо мелькать… Надо показываться!.. Надо показывать зубки!! Неча, ёлкин дед, слюни в ступке толочь. Девятого с утра в облздрав! В профсоюз!! В суд!!!
— Заче-ем? — детски удивлённо, с ростягом спросил Николай Александрович, помогая ей снять пальто. — Заче-ем? Девушка ты хорошая, но нахваливать я тебя погожу… Забудь… Проплакала и спрячь… — Лепестком платочка он вымакнул светящиеся, лучистые стёжки слёз на её щеках. — Успокойся и запомни простую истину. Медики не спорят. Медики не ходят по судам. Тем более младшие.
— Как младшие, так и молчи в кулачок, пока по маковку не вобьют в грязь? Да они ж готовы одним зубом меня загрызть!
Николай Александрович повесил пальто в ветхий, потемнелый шкаф. Взял зябкие с улицы пальцы жены, наклонился, подышал на них теплом.
— Тая, не преувеличивай. Это непросто… одним зубом… Стандартная неувязка, стандартное недоразумение… Они обидели, они и позовут.
— Через год? Через пять? А я, мякинная головушка, жди?
— Почему жди? Где упала, там и подымайся… Делай, что держала на плане. Собирайся на конгресс.
Таисия Викторовна устало, укоризненно всплеснула руками.
— Один уже посылал, отсмеялся… Грицианов… И ты? Какой ещё конгресс? Бабу с треском турнули с работы по негодной статье! Ни командировки, ни денег… Какой конгресс? Ну не смешно?!
Николай Александрович прижал выстывшие её ладошки себе к щекам.
— Дело! — сказал ободряюще, наливаясь восторгом от пришедшей мысли. — Дело! Давай смеяться, пропадать со смеху. По штату положено! Начальство посмеялось, образцовый подчиненный разве не должен его поддержать? Грицианов, вострокопытный змей, со смешком разливался про конгресс, а ты в сам деле катани. В пику! За нами смех будет последний! Вот!
Он схватил со стола билет. Торопливо сунул ей.
— На самолет… Девятого… В Борске в девять по-местному сядешь и в девять ноль-ноль по Москве будешь в белокаменной. На дорогу ни минуты не теряешь!
— Кроме четырехчасовой разницы между Борском и Москвой. Ну да… Ты брал заранее, не знал про приказ…
— А хоть бы и знал, всё равношко взял. Э-э, крошунька, лезет из тебя, как бы сказал Кребс, о натюрель! Как же крепенько мы возлюбили за государственный счёт свой интеллект растить… Нет командировки — наплевать и растереть! Лети на свои кровные! Послушать столпов, из первых уст узнать последние веяния… Разве это, сердечушко, нужно лично Грицианову? Разве это нужно лично Кребсу? Это прежь всего нужно те-бе самой. Те-бе са-мой!
Мало-помалу Таисия Викторовна притёрлась, притерпелась к мысли, что ехать ей надо и в таком горьком коленкоре, и даже ехать сейчас необходимей, чем когда было всё на работе нормально.
Тугих деньжат на поездку подхватили у соседей, а домашние хлопоты оставшаяся троица раскидала так.
Гоша готовит еду. На Гоше ещё вода, полы, дрова, магазины, мелкая стирка.
Николай Александрович ответственный за Росинку. Росинка — корова.
Он любил с нею возиться, не даст ветру дунуть. Кормить, особенно доить — золотых ему гор не надобно.
Николай Александрович не мог косить. Как махнёт — на палец обязательно воткнёт носок косы в землю, и летними вечерами бегала по городу с литовкой вёрткая Таисия Викторовна. Окашивала все канавки, все бугорки, все ямки. А Николай Александрович лишь сушил да сносил к дому сено.
А уход за котом Мурчиком смело взяла на себя
