Вот тогда-то ЭТО и случилось. Только найти его удалось не миссис Харрис, а мистеру Шрайберу. Как-то раз он пришел домой с довольно странным выражением лица и позвал миссис Харрис в свой кабинет. Его жена была уже там, и супруги явно чувствовали себя не в своей тарелке. Мистер Шрайбер несколько раз кряду прочистил горло и наконец сказал:
— Присядьте, пожалуйста, миссис Харрис, — снова откашлялся с видом человека, собирающегося сообщить дурные вести и наконец сказал: — Н-ну… Боюсь, мы нашли вашего Джорджа Брауна, миссис Харрис.
При этих словах — пусть она и рассчитывала услышать их когда-нибудь, но все же они оказались неожиданностью, — миссис Харрис вскочила с краешка кресла, точно ее ткнули шилом, и воскликнула:
— Боже правый! В самом деле? Кто же он? Где он?
Но мистер и миссис Шрайбер как-то не спешили разделить ее энтузиазм. Они даже не улыбнулись. Мистер Шрайбер с виноватым видом сказал:
— Вы бы лучше сели, миссис Харрис. История довольно диковинная… боюсь, вам придется взять себя в руки.
Только теперь миссис Харрис заметила странности в поведении хозяев и обеспокоенно уставилась на них.
— В чем дело? — спросила она с опаской. — С ним случилось что-то плохое? Он что, в тюрьме?..
Мистер Шрайбер взял со стола нож для бумаг, повертел его, явно не зная, с чего начать, потом перевел взгляд на бумаги, разложенные перед ним. Миссис Харрис тоже посмотрела на них и увидела бланк с эмблемой ВВС, такой же, как тот, на котором получила ответ в свое время; рядом лежала ксерокопия какого-то документа. Мистер Шрайбер мягко сказал:
— Лучше сказать вам сразу. Это… боюсь это человек, которого мы знаем. Это Кентукки Клейборн.
Миссис Харрис, казалось, не поняла смысл услышанного.
— Кентукки Клейборн — отец Генри?.. — переспросила она, не веря своим ушам. И тут смысл фразы ударил ее с силой межконтинентальной ракеты. — Боже! — закричала она. — Этого не может быть! Чтобы ОН оказался отцом Генри!.. Не может быть!..
Но мистер Шрайбер только мрачно посмотрел на нее и подтвердил:
— Мне очень жаль. Мне это нравится ничуть не больше, чем вам. Кентукки Клейборн — просто павиан. Он загубит этого чудного парнишку.
Миссис Харрис, представившую, как ребенок, который только-только оправился от прошлых невзгод, попадает в лапы такого типа, охватил ужас.
— Но… это точно он? — с надеждой спросила она.
— Увы, да. Это все здесь, — мистер Шрайбер согнутым пальцем постучал по лежащим перед ним документам, — в выписке из личного дела. Пенси Котт, малыш Генри и всё прочее.
— Но как вы узнали? Откуда? Кто это раскопал? — в ужасе спрашивала миссис Харрис, все еще надеясь, что сейчас обнаружится ошибка и ужасные новости развеются как дым.
— Раскопал это я, — вздохнул мистер Шрайбер. — Мне бы детективом быть, я всегда это говорил. Шерлоком Холмсом. У меня, знаете, нюх на всякие странные дела. Собственно, это когда мы подписывали контракт…
— У Джоэля светлая голова, — печально подтвердила миссис Шрайбер. Тут эмоции одолели ее, и она воскликнула: — Бедная, бедная миссис Харрис, и бедный, бедный малыш! Мне так жаль!..
— Но я не понимаю, — сказала слабым голосом миссис Харрис. — При чем тут контракт?
— Да как же, — объяснил мистер Шрайбер, — ведь он подписал его своим настоящим именем. Джордж Браун. Кентукки Клейборн — это его сценическое имя.
На самом деле вся эта история потребовала от мистера Шрайбера довольно большой сообразительности и ума, какие сделали бы честь и профессиональному сыщику. Как выяснилось, когда все детали были оговорены и Кентукки Клейборн, его агент мистер Хаймен, мистер Шрайбер и два полка адвокатов, представлявших обе стороны, собрались для подписания исторического контракта, мистер Шрайбер еще раз пробежал текст наметанным глазом и споткнулся об имя «Джордж Браун», напечатанное внизу листа.
— Что это за Джордж Браун? — спросил он.
— Это, — объяснил мистер Хаймен, — настоящее имя Кентукки. Юристы говорят, что он должен подписываться своим подлинным именем на случай каких-нибудь проблем в будущем.
Мистер Шрайбер почувствовал странный холодок в желудке — хотя в тот миг он еще не заподозрил, что этот Джордж Браун и есть тот самый Джордж Браун, отец Генри. Просто у него мелькнула мысль о том, как ужасно было бы, окажись Кентукки тем самым Брауном. Но вероятность такого чудовищного совпадения была один на миллион, и он спокойно подписал бумаги, а затем Кентукки Клейборн, он же, как выяснилось, Джордж Браун вытащил руку из кармана своих вечных грязных джинсов, чтобы поставить свой росчерк стоимостью в десять миллионов долларов. И тогда мистер Шрайбер увидал на его запястье вытатуированный номер AF28636794.
— Что это у вас за номер, Кентукки? — спросил он как бы между прочим.
— А, — ответил певец, глуповато ухмыляясь, — это мой номер. Когда я служил в треклятых ВВС. Никак не мог запомнить его, вот и наколол на руке.
Мистер Шрайбер тут же занес номер в память, что сделало бы честь Джеймсу Бонду, Бульдогу Драммонду или любому другому сказочному разведчику, а когда все разошлись, записал его и тут же велел секретарше запросить по нему штаб ВВС в Пентагоне, Вашингтон. Через три дня пришел ответ — фотокопия страниц досье из архивов ВВС, согласно которому Кентукки Клейборн, вне всякого сомнения, был тем самым Джорджем Брауном, который женился на мисс Пенси Амелии Котт в Торнбридже 14 апреля 1950 года, и у которого 2 сентября того же года родился сын, зарегистрированный как Генри Сэмпл Браун. Чтобы не осталось никакой надежды, досье включало отпечатки пальцев и фотографию рядового с раздраженным выражением лица — несомненно, Кентукки Клейборна, на десяток лет моложе, без бачков и гитары.
Миссис Харрис изучала документы, медленно осознавая масштабы обрушившейся катастрофы. Только одно могло быть хуже для Генри, чем вырасти в нищем и злобном семействе Гассетов — это оказаться в руках невежественного, самовлюбленного хама, презиравшего всё «иностранное», почти алкоголика, невзлюбившего Генри с первого же взгляда, думающего только о своей карьере и своих желаниях и теперь получившего большие деньги, чтобы эти желания удовлетворять.
Миссис Харрис в своих романтических мечтаниях о неведомом отце Генри представляла себе богатого человека, который сможет обеспечить Генри надлежащее образование и приличные условия. Но большие деньги в руках такого типа, как Клейборн, как она прекрасно понимала, были хуже яда — не только для него самого, но и для мальчика. И такому-то человеку, в такие-то условия она — она сама! — бросала Генри, попытавшись спасти его от гнусных Гассетов! Зачем только взбрело ей в голову привезти Генри в Америку? Останься мальчик по ту сторону океана, он был бы сейчас в относительной безопасности.
Миссис Харрис наконец оторвалась от документов и опустилась обратно в кресло, потому что ноги отказывались держать ее.
— Боже мой, — повторяла она, — Боже мой… Что теперь делать? — и хрипло спросила: — Вы уже сказали ему?
— Нет еще, — покачал головой мистер Шрайбер. — Я решил, что вам захочется сначала обдумать ситуацию. Ведь это вы привезли мальчика в Америку. Мы, право, просто не можем решать за вас.
По крайней мере было время подумать.
— Спасибо, сэр, — проговорила миссис Харрис. — Мне в самом деле надо подумать. — Она тяжело поднялась и медленно вышла из кабинета.
Когда она вошла на кухню, миссис Баттерфильд испуганно вскрикнула.
— Боже правый, Ада! Ты белее своего передника! Случилось что-то плохое?
— Да, — отвечала миссис Харрис.
— Они нашли отца Генри?
— Да.
— Он… умер?
— Нет, — сказала миссис Харрис угрюмо, и неожиданно выдала целый залп слов, которые мы не решаемся воспроизвести здесь. — В том-то и беда! Он жив, чтоб ему лопнуть. Отец Генри — этот (еще одна серия эпитетов) Кентукки Клейборн!
Миссис Харрис была ввергнута в такую бездну отчаяния очевидной непоправимостью ситуации и мыслями о грузе, который она взвалила на плечи хороших людей, о неразберихе, которую она устроила и в особенности — о том, что ожидает Генри, что она обратилась к самому заветному своему талисману, самой большой своей драгоценности — платью от Диора, чего не делала уже очень давно. Она достала платье из шкафа, положила его на постель и встала рядом, разглядывая платье, дергая себя за губу и пытаясь уловить какой-нибудь знак или совет.
Когда-то это платье было для нее самым недосягаемым и самым желанным предметом в мире. Она заполучила его — вот оно, лежит перед ней на кровати, почти такое же пышное и свежее, каким когда-то было упаковано для нее в Париже.
Некогда это платье тоже поставило перед нею, казалось бы, неразрешимую проблему — но вот же оно, здесь, потому что та проблема была в конце концов успешно решена.
