мы должны быть готовы пожертвовать самой жизнью ради их получения и паче всего почитать их значение. Ведь в этом же престиж нашего государства за границей!
На все это хаджи-хан заметил:
— Баба, что за мысли! Вы, верно, не знаете, что хаджи Мухаммад Багир Каркирук три или четыре раза ездил путешествовать в Россию и Германию и каждый раз брал с собой тридцать-сорок орденов разной степени с чистыми бланками, скрепленными печатями. Я сам видел, как он в России продавал эти ордена, от шестисот до тысячи рублей за штуку.
— Так что же, об этом не знает падишах?
— А что вообще знает этот несчастный? Он настолько занят собой, что совершенно потерял голову. А орденами торгуют и министр иностранных дел, и садр-азам.
Тут уж я не в силах был сдерживаться и громко зарыдал; в голову мне пришли два бейта [109] из песни, которую сочинил один горячий патриот. Поскольку они подходят к моменту, я их приведу здесь:
Отрады сердцу нет иной, чем ты, земля родная,
В сиянии твоей красы бледнеют краски рая.
Того, кто честь твою не спас, себя оберегая,
Пусть шапки навсегда лишит разгневанный аллах.
Да поразит и отринет господь того, кто не встанет грудью на защиту чести своего государства и своего народа, кто унизит высокое достоинство отчизны и нации!
Придя в себя, я глянул на часы и заметил, что время перевалило за полночь.
— Разрешите нам удалиться, — сказал я, — боюсь, как бы нас в дороге не забрала полиция.
— Я пошлю с вами своего человека, его здесь все знают, — сказал хозяин и позвал громко:
— Гулам Али, приготовь фонарь!
Гулам Али оказался тем самым грязным стариком, который открыл нам дверь — он служил в доме поваром. Я заметил, что он, засветив фонарь, засунул себе за пояс большой кинжал — можно было подумать, что он вновь обратился в молодца!
Он проводил нас до самых дверей караван-сарая. Мы постучали, дверь открылась. Я дал два крана Гулам Али.
— Да продлит господь жизнь хану! — поблагодарил он.
— Дядюшка, какой же я хан!
— Ой, в Тегеране такая дешевизна, а ты до сих пор не стал ханом! Когда же ты будешь им?
Я посмеялся над его словами, и он ушел.
Очутившись дома, мы сразу же улеглись в постели и уснули.
Поутру я встал, сотворил намаз и напился чаю. Настроение мое было крайне подавленное, ночь я провел в кошмарах.
Когда пробило четыре часа, я увидел, что к дому приближается Мешеди Хасан. Он хотел было подняться, но я остановил его.
— Подождите, сейчас я к вам спущусь. Я надел аба, и мы тронулись в путь.
— Итак, — сказал я, — мне хотелось бы, чтобы вы провели меня в дом министра внутренних дел, а оттуда к министру иностранных дел и к военному министру. Хаджи-хан все устроил.
— Хорошо, — отозвался Мешеди Хасан.
Итак, мы направились к дому министра внутренних дел. Не буду описывать здесь это здание, не то наш рассказ сильно затянется. Первым делом я стал разыскивать Риза-хана. Мне указали, где его найти. Я подошел к нему, поздоровался и протянул письмо хаджи-хана. Риза-хан пробежал его, хмуро отложил в сторону и заявил:
— Сегодня это невозможно.
Я придвинулся поближе и вложил ему в руку империал. Он в раздумье глянул на меня, еще помедлил, затем сказал:
— Обождите немного, — и вышел.
Минут через пять он вернулся и сказал, что можно пройти.
Я вошел в комнату министра и отвесил низкий поклон. Вижу, его превосходительство министр восседает со всей торжественностью, облачившись в кафтан, подпоясанный алой кашмирской шалью.
Я остановился.
— Ну, что скажешь? — спросил он.
— Да стану я жертвой за вас! Разрешите к вам обратиться.
— Говори!
— Мой рассказ будет долог. Сам я чужеземец в этой стране, но да простит мою смелость великий и щедрый господин, если я попрошу его распространить свою милость настолько, чтобы разрешить мне вести речи, сидя у его светлейших ног.
После минуты колебания министр сказал:
— Хорошо, садись и рассказывай!
Я рассыпался в бесчисленных благодарностях, сел и начал:
— Я приехал издалека, в этой стране я чужестранец, но по вере я — шиит, [110] а по крови — иранец. Первая моя просьба к вашей светлости, чтобы вы выслушали меня до конца. А после этого — велите или казнить или миловать.
— Говори! — повторил он. Я продолжал:
— Еще будучи за границей, я неоднократно слышал, а сейчас увидел воочию, что Иран по сравнению с другими государствами — страна до крайности отсталая. Ваше превосходительство, являя в своем лице министерство внутренних дел, вы, согласно обязанностям и требованиям сего высокого сана, конечно, осведомлены о всех важных делах, происходящих в стране. Я не сомневаюсь, что все свои силы вы тратите на благо страны и на такие полезные дела, кои способствуют возвеличению нации и благоденствию народа. Так вот, скажите мне, в каком из городов этой бескрайной страны вы построили больницу или богадельню, или приют для сирот, или ремесленную школу для обучения беспризорных детей? В каком селении вы проложили шоссейную дорогу для облегчения всякого рода перевозок, где вы ввели орудия, помогающие земледельцу в его тяжком труде, который составляет основу жизни всего народа? Какие полезные меры вы приняли во имя развития торговли, о которой ежеминутно пекутся все крупные государства, на расширение которой они тратят миллионные суммы, а в случае необходимости идут и на кровопролитие? Знаете ли вы, какое именно количество иранских товаров ежегодно вывозится за границу и сколько разных товаров ввозится в эту страну? Помилуй бог! Разве вам не приходилось никогда задумываться над тем, что количество отечественных товаров, идущих за границу, должно быть больше того, что поступает сюда из-за границы, дабы доход государства превышал его расход? Тогда и народ станет зажиточнее, и государственная казна обогатится. Да и. зачем иранскому народу за всякой мелочью, необходимой для жизни, обращаться за границу? Разве стеариновые свечи делают там не человеческие руки, а сам господь бог своим совершенным могуществом? Разве сахар слетает там к людям с небес? Потрясающе! Или, может быть, иранская земля не в состоянии взращивать свеклу и сахарный тростник? Или сало иранских коров и овец нельзя очистить так же, как сало того скота, что за границей? Может быть, иранский
