Съ этими словами Ойэнъ ушелъ.
Гольдевинъ крикнулъ ему вслѣдъ:
"Но сегодня вѣдь 17-е мая!"
Ойэнъ обернулся и посмотрѣлъ удивленно.
"Да, ну такъ что же?" спросилъ онъ.
Тогда Гольдевинъ покачалъ головой и усмѣхнулся:
"Ничего, ничего, я только хотѣлъ знать, помните ли вы это? А вы это очень хорошо помните?"
"Да," сказалъ: Ойэнъ: "вѣдь не совсѣмъ забываешь то, что въ дѣтствѣ училъ".
И съ этимъ онъ снова зашагалъ дальше.
Гольдевинъ стоялъ и смотрѣлъ ему вслѣдъ, потомъ онъ тоже пошелъ, онъ ждалъ, когда городъ будетъ на ногахъ и начнутся процессіи. Его платье начинало лосниться отъ долгой носки, оно было вычищено, но поношено; на лѣвомъ отворотѣ у него была маленькая хорошенькая шелковая ленточка норвежскихъ цвѣтовъ; этотъ бантъ онъ прикрѣпилъ булавкой, чтобъ его не потерять.
Ему было холодно, было еще свѣжо. Онъ зашагалъ скорѣе, чтобы попасть въ гавань, откуда до него доносился шумъ цѣпей. Онъ проходилъ мимо многихъ улицъ, смотрѣлъ на выставленные флаги, кивалъ или говорилъ съ ними и слѣдилъ за ихъ движеніями на фонѣ неба. Нѣсколько блѣдныхъ, скромныхъ театральныхъ афишъ были расклеены на колоннахъ, онъ подходилъ то къ одной, то къ другой и читалъ: великія знаменитыя имена трагедіи, картинки нравовъ, извѣстныя произведенія прошлой эпохи. Онъ вспомнилъ лирическую драму Иргенса, сталъ искать ее, но не нашелъ; потомъ онъ направилъ свои шаги внизъ, къ морю; шумъ цѣпей все еще звучалъ у него въ ушахъ.
Корабли были покрыты флагами, вся гавань казалась въ движеніи благодаря этимъ многочисленнымъ краснымъ лоскуткамъ въ воздухѣ. Гольдевинъ глубоко вздохнулъ и остановился. Запахъ угля и дегтя, вина и фруктовъ, рыбы и ворвани, шумъ машинъ, крики людей, стукъ деревянныхъ башмаковъ о палубу, пѣсня молодого матроса, стоявшаго въ рубашкѣ и чистившаго сапоги, — все это приводило его въ такой восторгъ, что ему хотѣлось плакать. Какая сила была во всемъ этомъ движеніи, какіе корабли! А небо горѣло. Тамъ вдали стоялъ маленькій катеръ фрекенъ Агаты, позолоченныя верхушки мачтъ котораго вырисовывались на небѣ.
И онъ весь ушелъ въ разсматриваніе кораблей, флаговъ, людей и товаровъ; время шло, онъ спустился въ погребъ, гдѣ открыли ставни, тамъ онъ потребовалъ на завтракъ себѣ бутербродъ. Когда онъ вскорѣ затѣмъ вышелъ изъ погреба, на улицахъ было уже много народу; приближалось время, когда должна была тронуться процессія маленькихъ мальчиковъ; нужно было быть на мѣстѣ; онъ не хотѣлъ пропустить процессію.
Гольдевинъ вдругъ вспомнилъ, что онъ не можетъ терять времени; онъ быстро зашагалъ, чтобы не опоздать къ первой процессіи.
Къ тремъ часамъ нѣсколько человѣкъ изъ извѣстной намъ компаніи остановились на "углу", чтобы видѣть, какъ пройдетъ ко дворцу большая процессія съ флагами; никто изъ нихъ не принималъ участія въ процессіи. Одинъ изъ нихъ шепнулъ:
"Посмотрите, вотъ и Гольдевинъ".
Тотъ шелъ то подъ однимъ флагомъ, то подъ другимъ; какъ будто онъ хотѣлъ всѣмъ принадлежатъ; онъ даже черезчуръ усердно придерживался такта. Адвокатъ Гранде отошелъ отъ угла, пересѣкъ улицу и также присоединился къ процессіи. Онъ догналъ Гольдевина и поклонился ему.
Они начали разговаривать.
"А гдѣ же молодая Норвегія", сказалъ Гольдевинъ: поэты, художники, развѣ они не присоединяются? Это не помѣшало бы имъ и не повредило бы ихъ таланту. Можетъ быть, это и не придало бы имъ силъ, я не знаю, но во всякомъ случаѣ, не причинило бы имъ вреда. Дѣло въ томъ, что они совсѣмъ объ этомъ и не безпокоятся, они совсѣмъ равнодушны. По-моему непростительно такъ равнодушно къ этому относиться".
Гольдевинъ былъ еще недовольнѣе, чѣмъ прежде, хотя онъ говорилъ тихо и задумчиво; онъ сдѣлался рѣзкимъ, употреблялъ сильныя выраженія, перешелъ на женскій вопросъ и утверждалъ что-то въ родѣ того, что женщина должна приносить пользу прежде всего у себя дома. Это ложный взглядъ, что женщины теперь все меньше и меньше любятъ свой домъ, мужа и дѣтей, онѣ готовы снятъ чердакъ, жить отдѣльно, только для того, чтобы быть, какъ онѣ называютъ, "самостоятельными". Имъ непремѣнно нужно завести и лорнетъ; и если другое недоступно, такъ хоть курсы по торговлѣ онѣ должны посѣщать. А на этихъ торговыхъ курсахъ онѣ такъ устраиваютъ свои дѣла, что откладываютъ экзамены, и если имъ повезетъ, то въ концѣ концовъ получаютъ мѣсто въ 20 кронъ въ мѣсяцъ. Хорошо! Но имъ нужно платитъ 27 кронъ за комнату и за ѣду. Вотъ какова ихъ самостоятельность.
"Да., но вѣдь женщины не виноваты въ томъ, что ихъ трудъ оплачивается хуже, чѣмъ трудъ мужчины", вставилъ адвокатъ, женатый гражданскимъ бракомъ.
"Да, да, эти воззрѣнія извѣстны, они стары и хороши. И на это уже отвѣчали; да, на это тысячу разъ отвѣчали, но тѣмъ не менѣе… Самое скверное въ этомъ то, что исчезаетъ семейный очагъ", подчеркнулъ Гольдевинъ. — Здѣсь, въ городѣ, получается впечатлѣніе, что жизнь многихъ людей проходитъ въ ресторанѣ. Онъ очень часто не находилъ людей дома; онъ разыскивалъ нѣкоторыхъ своихъ знакомыхъ и не могъ ихъ нигдѣ встрѣтить, кромѣ какъ въ кафе. Про писателей и художниковъ и говоритъ нечего: у нихъ нѣтъ и не будетъ никогда другого очага, кромѣ кафе, и онъ не понимаетъ, когда они работаютъ… Нѣтъ, все находится въ связи одно съ другимъ; женщины теперь не имѣютъ ни настоящаго честолюбія, ни сердца, теперь вѣдь модно "шататься", и вотъ онѣ отправляются въ кафе. Что дѣлали женщины прежде? У нихъ были свои комнаты, свои гостиныя… теперь же онѣ шатаются, и у нихъ такъ мало честолюбія и такта, что онѣ прекрасно себя чувствуютъ въ томъ смѣшанномъ обществѣ, съ которымъ онѣ тамъ встрѣчаются. Теперь онѣ не принадлежатъ ни къ тѣмъ, ни къ другимъ, ничто не можетъ ихъ всецѣло захватить. Боже, какъ рѣдко видишь въ наши дни расу…
Въ процессіи раздались крики ура. Гольдевинъ кричалъ изъ всѣхъ силъ ура, онъ остановился и кричалъ, хотя и не зналъ, по поводу чего кричали. Онъ сердито посмотрѣлъ внизъ на ряды и махнулъ шляпой, чтобы побудить ихъ громче кричать.
"Эти люди не даютъ даже себѣ труда ура крикнуть", сказалъ онъ; "они что-то шепчутъ, ихъ даже не слышно. Помогите мнѣ, господинъ адвокатъ, придать немного жизни".
Это занимало адвоката, онъ тоже кричалъ и способствовалъ тому, чтобы замирающее ура перешло въ новый взрывъ.
"Еще разъ", сказалъ Гольдевинъ съ блестящими глазами.
И снова прогремѣло ура по рядамъ внизъ.
Тогда адвокатъ сказалъ улыбаясь:
"А любите вы это".
Гольдевинъ посмотрѣлъ на него и сказалъ серьезно:
"Не нужно такъ говоритъ. Мы всѣ должны это дѣлать. Конечно, процессія не имѣетъ большого значенія, но, кто знаетъ, можетъ быть будетъ провозглашенъ тостъ за Норвегію, тогда мы должны бытъ на мѣстахъ; можетъ быть будетъ сказано серьезное слово сегодня въ Стортингѣ. Есть надежда, что Стортингу напомнятъ о томъ, что онъ совсѣмъ забылъ, — о силѣ, о вѣрности, это могло бы срособствоватъ. Да, не нужно быть такимъ равнодушнымъ, именно молодежь должна была бы бытъ другой; кто знаетъ если бы молодежь сплотилась и промаршировала бы сомкнутыми рядами, покричала бы немного ура, можетъ бытъ Стортингъ иначе рѣшилъ бы нѣкоторые послѣдніе вопросы. И дѣйствительно, если дать себѣ трудъ спуститься въ гавань и посмотрѣть на кипящую жизнь тамъ внизу, тогда чувствуете, что страна достойна нашего "ура"…
Адвокатъ увидѣлъ Ойэна на верху, на тротуарѣ, онъ быстро простился съ Гольдевиномъ и вышелъ изъ процессіи. Нѣсколько времени спустя онъ обернулся, Гольдевинъ перемѣнилъ уже свое мѣсто и шелъ теперь подъ флагомъ торговаго сословія, прямой, съ сѣдой бородой, потертый, съ шелковымъ бантомъ норвежскихъ цвѣтовъ въ петличкѣ.
Ойэнъ былъ съ актеромъ Норемъ и обоими стрижеными поэтами, которые опять появились. На обоихъ были сѣрые весенніе костюмы, хотя и прошлогодніе; у обоихъ были толстыя палки, на которыя они опирались, когда шли.
"Ты говорилъ съ Гольдевиномъ?" спросилъ Ойэнъ адвоката, когда тотъ подошелъ. "Что онъ тамъ разсказывалъ?"
"О, разныя вещи. У этого человѣка много интересовъ, онъ можетъ быть не такъ ужъ глупъ, но онъ немного ненормаленъ, онъ перевернулъ все вверхъ дномъ и смотритъ на все свысока. Но въ общемъ онъ иногда бываетъ очень занимателенъ. Ты долженъ былъ его послушать какъ-то вечеромъ въ Тиволи; я притащилъ его съ собой и принялся за него; онъ положительно насъ всѣхъ занималъ. Но потомъ онъ перешелъ границы и зашелъ черезчуръ далеко… А теперь онъ выдумалъ, что подрываются семейныя основы, люди постоянно въ кафе, люди не бываютъ дома, люди всю жизнь проводять въ ресторанахъ, тамъ ихъ нужно искать"…
"Ерунда… я встрѣтилъ его сегодня утромъ рано, когда я шелъ домой. Мы поклонились другъ другу, какъ поживаете, очень радъ я т. д. Вдругъ онъ говорить: итакъ, вы были въ деревнѣ, и ваша хроническая слабость констатирована. Я посмотрѣлъ на него и объяснилъ ему, что моя хроническая слабость не очень велика, потому что тамъ на верху въ лѣсахъ я написалъ очень длинное стихотвореніе въ прозѣ. Да, тогда ему пришлось ретироваться. Между прочимъ, ты слышалъ это стихотвореніе, Гранде? Я послалъ его Олэ Генрихсену, чтобы узаконить мою просьбу къ нему о деньгахъ для путешествія".
