Эрих Ремарк - Время жить и время умирать

Ознакомительная версия.

— И тут уж образовались свои привычки?

— Да. А разве у вас на фронте их нет?

— Есть.

Они проходили по улице, где не было ни одного уцелевшего здания. Сквозь волокнистые облака просачивался неверный лунный свет, и в развалинах шевелились какие-то тени, словно фантастические спруты, убегающие от луны.

Вдруг они услышали стук посуды.

— Слава богу! — сказал Гребер. — Тут есть люди, которые едят или пьют кофе. Они хоть живы.

— Вероятно, они пьют кофе. Сегодня выдавали кофе. И даже настоящий. Бомбежный кофе.

— Бомбежный?

— Ну да. Бомбежный или налетный кофе. Так его прозвали. Это добавок, который мы получаем в экстренных случаях, после особенно тяжелых бомбежек. Иногда выдают сахар, или шоколад, или по пачке сигарет.

— Как на передовой. Там перед наступлением дают водку и табак. В сущности, это просто смешно, правда? Двести граммов кофе за один час смертельного страха.

— Сто граммов.

Они продолжали свой путь. Через некоторое время Гребер остановился. — Знаешь, Элизабет, ходить по улицам еще мучительнее, чем сидеть дома. Напрасно мы не взяли с собой водку. Мне необходимо подбодрить себя. И тебе тоже. Где тут пивная?

— Не пойду я в пивную. Там как в бомбоубежище. Все затемнено и окна занавешены.

— Тогда дойдем до моей казармы. У меня есть еще бутылка. Я поднимусь наверх и возьму. Мы ее разопьем под открытым небом.

— Хорошо.

Вдруг тишину нарушил стук колес, и они увидели лошадь, несшуюся галопом. Пугаясь теней, лошадь то и дело шарахалась в сторону, глаза у нее были полны ужаса, широкие ноздри раздувались. В тусклом свете она казалась призраком. Правивший дернул вожжи. Лошадь взвилась на дыбы. Клочья пены слетали с ее губ. Греберу и его спутнице пришлось взобраться на развалины, чтобы пропустить ее. Элизабет вспрыгнула на какую-то стену, иначе лошадь задела бы ее; на миг Греберу представилось, что она хочет вскочить на эту храпящую лошадь и вместе с ней ускакать; но лошадь промчалась, а девушка продолжала стоять, выделяясь на фоне огромного и пустого, взволнованного неба.

— У тебя был такой вид, точно ты сейчас сядешь на этого коня и умчишься, — заметил Гребер.

— Если б можно было! Но куда? Ведь война везде!

— Это правда. Везде. Даже в странах вечного мира — в Океании и Индии. От нее никуда не уйдешь.

Они подошли к казарме. — Жди меня тут, Элизабет. Я схожу за водкой. Это недолго.

Гребер прошел через двор казармы и поднялся по гулкой лестнице в сорок восьмой номер. Комната сотрясалась от мощного храпа — добрая половина ее обитателей спала. Над столом горела затемненная лампочка. Игроки в скат еще бодрствовали. Рейтер сидел подле них и читал.

— Где Бэтхер? — спросил Гребер.

Рейтер захлопнул книгу. — Он велел передать тебе, что сегодня у него сплошные неудачи. Он налетел на какую-то стену и сломал велосипед. Знаешь поговорку: беда никогда не приходит одна. Завтра ему опять шагать на своих на двоих. Поэтому он сегодня вечером засел в пивной и утешается. А с тобой что приключилось? На тебе лица нет.

— Ничего не приключилось. Я сейчас опять ухожу. Мне только нужно взять кое-что.

Гребер стал шарить в своем ранце. Он привез бутылку джина и бутылку водки. Да у него еще был арманьяк Биндинга.

— Возьми джин или арманьяк, — сказал Рейтер. — Водки уже нет.

— Как нет?

— А мы выпили ее. Тебе следовало добровольно ее пожертвовать. Приехал из России, так нечего вести себя как капиталист. Надо и с товарищами поделиться! Отличная была водка.

Гребер вытащил из ранца оставшиеся две бутылки. Арманьяк он сунул в карман, а джин отдал Рейтеру.

— Ты прав. На, возьми, это помогает от подагры. Но не будь и ты капиталистом. Поделись с другими.

— Мерси! — Рейтер заковылял к своему вещевому шкафчику и достал штопор.

— Полагаю, что ты намерен прибегнуть к самому примитивному способу обольщения, а именно, — с помощью опьяняющих напитков. В таких случаях обычно забывают откупорить бутылку. А если отбить горлышко, в волнении можно легко порезать себе морду. На, будь предусмотрительным кавалером!

— Иди к черту! Бутылка откупорена.

Рейтер откупорил джин. — Как это ты раздобыл в России голландскую водку?

— Купил. Есть еще вопросы?

Рейтер усмехнулся.

— Нет. Проваливай со своим арманьяком, ты, юный Казанова. А главное, не стесняйся. Ведь у тебя есть смягчающие вину обстоятельства: нехватка времени. Отпуск короток, а война долгая.

Фельдман поднялся и сел на своей кровати.

— Может, тебе нужен презерватив, Гребер? У меня в бумажнике есть несколько штук. Мне они не нужны: тот, кто спит, сифилиса не подцепит.

— Ну, это как сказать, — возразил Рейтер. — Говорят, и здесь может произойти нечто вроде непорочного зачатия. Но у Гребера натура неиспорченная. Он племенной ариец с двенадцатью чистокровными предками. И уж тут презервативы — преступление против отечества.

Гребер откупорил арманьяк, сделал глоток и снова сунул бутылку в карман.

— Романтики окаянные, — сказал он. — Чем в чужие дела нос совать, лучше займитесь своими собственными.

Рейтер помахал ему. — Иди с миром, сын мой! Забудь про строевой устав и попытайся быть человеком. Умереть проще, чем жить — особенно для вас, героическая молодежь и цвет нации!

Гребер прихватил еще пачку сигарет и стакан. Уже уходя, он заметил, что Руммель продолжает выигрывать. Перед ним лежала груда денег. Лицо его оставалось бесстрастным; но теперь по нему светлыми каплями струился пот.

Лестницы казармы были безлюдны, как обычно после вечерней зори. Гребер шел по коридорам, стены гулко отбрасывали эхо его шагов. Потом он пересек широкий плац. Элизабет у ворот уже не было. «Она ушла», — решил Гребер. Он почти предвидел это. Да и ради чего она будет ждать его?

— Дамочка твоя вон там, — сказал часовой. — Как это ты, шляпа, заполучил такую девушку? Этакие птички — специально для офицеров.

Теперь и Гребер увидел Элизабет. Она стояла, прислонясь к стене. Он похлопал часового по плечу.

— Есть новое постановление, сынок. Таких краль выдают теперь вместо ордена, если ты пробыл на фронте четыре года. И все — генеральские дочки. Поди доложись по начальству, недоносок! Разве ты не знаешь, что часовому на посту разговаривать не положено?

Гребер направился к Элизабет.

— Сам недоносок, — бросил ему вслед часовой, впрочем, несколько озадаченный.

На холме за казармой они нашли скамью. Она стояла под каштанами, и оттуда был виден весь город. Нигде ни огонька. Только воды реки мерцали в лучах месяца.

Гребер вынул пробку и налил стакан до половины. Арманьяк поблескивал в нем, точно жидкий янтарь. Он протянул стакан Элизабет:

— Выпей все, — сказал он.

Она сделала только глоток.

— Нет, выпей все, — повторил он. — Уж сегодня такой вечер. Выпей за что-нибудь, ну хоть за нашу треклятую жизнь или за то, что мы еще живы. Главное — выпей! Нам необходимо выпить, ведь мы прошли через мертвый город. Да и вообще это сегодня необходимо.

— Хорошо. Тогда за все вместе.

Од снова налил стакан и выпил сам. И сразу же ощутил, как по телу разлилось тепло. Но вместе с тем почувствовал, насколько он опустошен. Это была пустота без боли.

Он еще раз налил полстакана и отпил около половины. Затем поставил его между ними на скамью. Элизабет сидела, подняв колени и обхватив их руками. Молодая листва каштанов над их головой, поблескивавшая в лунном свете, казалась почти белой — словно в нее залетела стайка ранних весенних мотыльков.

— Какой он черный, — сказала она, указывая на город. — Точно выгоревшие угольные шахты…

— Не смотри туда. Повернись. На той стороне совсем другое.

Скамья стояла на самой вершине холма, противоположный склон ее мягко опускался, и взору открывались поля, озаренные луною дороги, аллеи, обсаженные тополями, деревенская колокольня, вдали — лес, на горизонте — синяя гряда гор.

— До чего здесь все дышит миром, — заметил Гребер. — И как все это просто, верно?

— Просто, если можешь вот так повернуться на другую сторону и о той больше не думать.

— Этому научиться нетрудно.

— А ты научился?

— Конечно, — сказал Гребер. — Иначе меня бы уже не было на свете.

— Как бы и мне хотелось!

— Ты уже давно умеешь. Об этом позаботилась сама жизнь. Она ищет подкреплений, где может. А когда надвигается опасность, жизнь не знает ни слабости, ни чувствительности. — Он пододвинул стакан к Элизабет.

— Пить вино — это тоже смотреть в другую сторону?

— Да, — сказал он, — сегодня вечером, во всяком случае.

— Она поднесла стакан к губам.

— Давай на некоторое время совсем не будем говорить о войне, — предложил он.

— Давай совсем ни о чем не говорить, — сказала Элизабет, откидываясь на спинку скамьи.

— Ладно…

И вот они сидели и молчали. Всюду стояла тишина, и постепенно эту тишину начали оживлять мирные ночные звуки. Они не нарушали ее, а только делали глубже — то тихий ветерок, словно это вздыхал лес, то крик совы, то шорох в траве и бесконечная игра облаков и лунного света. Тишина поднималась с земли, ширилась и охватывала их, она проникала в них — с каждым вздохом все глубже, — самое их дыхание сливалось с тишиной, оно исцеляло и освобождало, становилось все мягче, глубже и спокойнее и было уже не врагом, а далекой благодатной дремотой…

Ознакомительная версия.