Ознакомительная версия.
Она точно сожалела, что избавилась от смерти, находилась в доме.
— Я вас стесняю, — говорила она иногда Жорису, — мы несчастны. Лучше бы, если бы я умерла.
Жорис вздрагивал; она, впрочем, ничего не подозревала о его любви к Годеливе, оставшейся скрытой и замкнутой в глубине его души. Но разве инстинкт иногда не угадывает?.Жорис отгонял эту мысль, внушавшую ему страх и напоминавшую ему о том, о чем он не хотел думать.
Напротив, если Барбара была больна, надо было ухаживать за. ней, лечить ее. Он пригласил доктора, предварительно переговорив с ним. Болезнь была ясна: малокровие и нервное расстройство, упадок древней крови, болезнь века, свирепствующая даже в таких отдаленных городах. У Барбары она была наследственною. Как избавиться от нее? С годами может наступить улучшение… В ожидании этого необходим некоторый курс водяного лечения, горный воздух, который умиротворяет и успокаивает. Кстати, Барбара была очень дружна со своими кузинами, жившими на водах, в небольшом немецком городке, где она бывала раньше. Она не отказывалась поехать туда. Но она хотела отправиться одна, желая как бы на время порвать с своею жизнью, уничтожить все связи, соединяющие ее со своими домашними, утратить всякое воспоминание о своем доме, где она провела такие мрачные дни, отправиться путешествовать, словно начать новую жизнь… Не было ли это раздражение, в особенности, против близких людей, одною из форм ее болезненного состояния? Она не захотела ехать с ними, отправилась одна, через несколько дней. Напрасно Жорис предлагал сопровождать ее. Годелива, со своей стороны, в особенности настаивала на том, чтобы ехать ей вместе с сестрой, намекала, находила серьезные причины, обещала молчать, быть нежной и ни в чем не препятствовать!
Годелива боялась, ужасалась остаться одной с Жорисом. Барбара, уезжая, поселила среди них опасность. Когда она была дома, Годелива чувствовала себя в безопасности. Разумеется, она могла уничтожить в своем сердце любовь к Жорису, так как она всегда любила его и даже показала ему это. Она думала без стыда о тех маленьких счастливых минутах, которые они дарили друг другу, или, так сказать, срывали тайком, как только находились вдвоем, как бы случайно: о быстрых объятиях, продолжительном пожатии руки, едва прильнувших устах, об этой любви, еще почти не получившей чувственной окраски, заключавшейся скорее в слиянии душ.
Годелива соглашалась на эти невинные поцелуи, которые казалось, ничем не отличались от поцелуев сестры и в которых она могла признаться, — если бы не внутреннее волнение, с ними связанное, точно божественное потрясение всего ее существа, как будто облатка с лицом Жориса нисходила в нее.
Разве это не было добрым делом, долгом семейного милосердия и человеческого сострадания — желать дать Жорису успокоение с помощью своей нежности, смягчить своими молодыми устами его сухую и душную жизнь? Нет! У нее не было основания краснеть за свою любовь, о которой она осмеливалась беседовать с Богом. Но теперь, когда уехала Барбара, она стала смутно подозревать, что все изменится: окончится безопасность, невинная близость, простительные вольности, незапятнанная любовь, которая могла продолжаться до конца их жизни. Они должны были остаться одни, следовательно, быть свободными и подвергаться дурному искушению.
Вечером, за столом, ужиная вдвоем, они испытывали смущение. Годелива покраснела, занимая место, она поняла, что отныне всегда будет краснеть в присутствий Жориеа. Последний улыбался, радовался, удивленный и взволнованный. Неужели случайность захотела, но крайней мере, на время изменить их судьбу? В их доме они были вдвоем, вполне вдвоем, вокруг лампы как двое счастливых супругов. Это могло бы случиться, и случилось на один миг!..
Вечер, проведенный в близости, почти супружеской! Жорис стал откровенным, излил всю свою душу. Годелива слушала, соглашалась… Она села за свое кружево, играла коклюшками, часто рассеянная, но успокоенная игрой нитей, которыми она долгое время занимала свои руки, боясь, чтобы Жорис не завладел ими…
Любовь расцвела в их сердцах, как весна! Достаточно было одного солнечного дня, чтобы покраснели все персики, покрылись листьями старые стены. Их предрассудки, опасения, сомнения мгновенно исчезли под этим расцветом, этим поднимающимся весенним ароматом. Они поняли, что не следует более упорствовать. Наступило наконец ожидаемое время, неизбежное событие! Это было естественное проявление природы, их воли, торжествующей после стольких испытаний и ожиданий! Они были давно обрученной четой, разлученной временем и морем, снова соединяющейся после того, как они заслужили это. Не надо было благословлять за это случай. Более таинственные причины все устроили: постоянно усиливавшаяся нервность Барбары, разрыв их семейной жизни, этот одинокий отъезд, оставивший их вдвоем, во власти друг друга. В действительности, закон их жизни снова вступал в свои права, или она начинала течь по своему руслу, после того как на одну минуту она исчезла в камнях и под землею. Все то время когда они не могли видеть в ней друг друга, она точно потерялась. Теперь они снова находили свои лица отраженными в течении своей жизни.
Казалось, что все остальное было так коротко, так несущественно, так мало реально и уже скрылось!.. Не прошло еще двух дней, как уехала Барбара, и они очутились вдвоем, им уже стало казаться, что они всегда жили вместе. Примерная супружеская жизнь! Чета, трепещущая до конца своих дней, как в минуту первого экстаза! Взаимное понимание, неомраченное никогда никакими раздорами! Жорис все еще очаровывался прелестью Годеливы, ее ангельским настроением, всегда ровным, как будто ее душа была под стеклом и до нее не доходили и не могли оказать на нее воздействия ни расстроенные нервы, ни слова, ни ветер, ни какая-нибудь житейская пыль…
Ах! какую уверенность дает близость такого человека в цоме, любовь которого является неугасимою лампадою!
Жорис сравнивал, вспоминал еще иногда безумный огонь, каким являлась Барбара, казавшаяся ему всегда обжогом или полумраком… Как тяжело было ему сознавать что он обманулся, послушался дурных советов колокола, был так мало предусмотрителен, когда спускался с башни!
Он теперь думал о том, каким чудным существованием была бы его жизнь, в случае, если бы он избрал Годеливу! И это могло бы быть, это было бы, если бы Барбара, вмешавшись, не уничтожила и не разрушила мгновенно всего их будущего одним неизгладимым поцелуем.
Но теперь ошибка исправлялась сама собой. Обстоятельства являлись сообщниками. Сам Бог, казалось, искушал их.
Настал час, чтобы изменить их судьбу.
В продолжение целого дня они наслаждались отрадною иллюзнею, что ничего не случилось из того, что произошло. За столом, когда они были в двоем, у них ни разу не было ощущения пустого места, и никогда отсутствующая Барбара не становилась между ними.
Только вечером, при приближении времени сна, Жорис начал приходить в смущение, волноваться; он молчал, предоставлял себе Годеливу в ее комнате, среди белых тканей. Он воображал ее себе, вспоминая тот вид, который она имела когда-то, едва причесанная, в домашнем утреннем платье, когда она еще не подозревала, что все это могло действовать на него возбуждающим образом и подготовлять будущие видения. Жорис представлял ее себе розовой на подушке, окруженной светлым потоком ее волос, точно орнаменты вокруг ее головы. Он так хотел увидеть ее спящей!
Вечер тянулся. Никто не осмеливался подать знак к разлуке. Казалось даже почти ненормальным покинуть друг друга. Они проводили целый день вдвоем, только вдвоем, как восторженная чета, идеальные возлюбленные, напоминающие друг друга, думающие одно и то же, не говоря друг другу об этом, настолько единодушные, что они даже молчат вдвоем, чтобы дать своим душам вступить в общение. Это продолжалось давно, всегда, с той далекой поры, когда их души были обручены. В этот вечер Жорис был более чем когда-либо взволнован, более нежен. Он проводил Годеливу в коридор, по лестнице, когда она уходила в свою комнату. На пороге он хотел проститься, взял ее за руку, прильнув своим лицом к ее личику. Он представлял себе их прошлое. Годелива сейчас же полюбила его, а он в сущности любил только ее. Это была вина Судьбы. Но Судьба теперь уступает, отдает их друг другу. Будут ли они теперь бороться сами с собой?..
Годелива, такая чистая, не была все же наивной. Она отгадала, поняла нежную мольбу Жориса, вся дрожа от его слов, ласк, волнения, пламенного, ставшего снова юношеским лица. В то же время она испугалась той великой тайны, которой она не знала, и спросила изменившимся голосом:
— Чего недостает нашему счастью? Жорис заглушил ее слова поцелуем. Годелива прошептала еще раз:
— Было бы так хорошо, если бы все оставалось по-прежнему.
Ознакомительная версия.
