«Несчастный был человек», — сказал автор и ничего не добавил. Он и сам был такой же несчастный.
Окава назвал свой дневник «Дневником пьяницы». Уже сам заголовок трагичен. И он в самом деле брался за кисть только в пьяном виде. Читая этот дневник, не забывайте о том, что всё это правда.
О-Маса с сыном умерли раньше, а О-Цую осталась с его ребёнком. Но кто из них несчастнее? Чья участь трагичнее?
1902
ФАТАЛИСТ
1
Осень была на исходе. Чувствовалось приближение зимы. В эту пору морское побережье выглядит печально. Грустно было и в Камакура [40]. На берегу можно встретить только деревенских, приморских жителей или рыбаков, иногда бродячего торговца. Горожане же, если не считать таких, как я, живущих здесь круглый год, встречаются здесь редко.
Однажды по обыкновению я отправился на прогулку к берегу реки Намэригава и поднялся на холм, но там дул такой резкий северный ветер, что мне пришлось поспешно спуститься вниз и отыскивать уютный уголок, где можно было бы растянуться и почитать в своё удовольствие. Мне пришлось немало побродить, прежде чем я нашёл подходящее место. Холм был крут, и корни травы удерживали песок от осыпания. У подножия образовался обрыв. Здесь можно было сесть, прислонившись спиной, вытянуть ноги и облокотиться правой рукой на бугорок. Место было удобное, словно софа. Я достал книгу, которую прихватил с собой, и принялся читать. Солнце пригревало, высоко над головой раскинулось голубое небо. Отсюда не было видно моря, не было слышно человеческих голосов; доносилось лишь приглушённое шуршание волн. Кругом царил покой, и вскоре я углубился в книгу.
Вдруг послышались шаги. Я поднял голову и с удивлением увидел, что в нескольких шагах от меня стоит человек. Он словно вырос из-под земли. Я не заметил, когда и откуда он появился. Это был молодой человек лет тридцати, стройный, худощавый, с крупными чертами лица, судя по одежде и по манере держаться — кто-нибудь из здешних дачников или проезжий из гостиницы.
Он стоял неподвижно, уставившись на меня. Мне стало не по себе. Глаза его светились бессильной злобой, словно перед ним был его заклятый враг. Взгляд был мутным и подозрительным. Так не смотрят на человека, к которому относятся равнодушно.
«Вот странный тип», — подумал я, рассматривая его. Вскоре он уткнулся глазами в песок и потихоньку отошёл. Но не ушёл совсем, а продолжал ходить поблизости, то и дело бросая в мою сторону недружелюбные взгляды. Всё это было очень странным, настроение у меня испортилось, я решил переменить место и встал. Поднявшись по склону, я оглянулся. Этот странный человек уже был там, откуда я только что ушёл. Он даже не дождался, пока я скроюсь, и уселся, обхватив руками колени и опустив на них голову.
Это было так необычно, что я заинтересовался. Расположившись на сухой траве в тени, я начал читать книгу, изредка поглядывая из-под неё на незнакомца.
Он всё ещё не поднимал головы и только минут через десять выпрямился. Теперь он походил на больного, измождённого человека. Мне показалось, что он хочет встать, но он только повернулся лицом к холму и принялся разгребать песок правой рукой.
Вскоре он извлёк большую бутылку, достал из рукава платок и обтёр её, вынул небольшую рюмку, выдернул пробку и начал раз за разом наливать и пить. Затем осторожно опустил бутылку на землю и, не выпуская рюмки из рук, задрал голову и стал смотреть на небо.
Выпив ещё одну рюмку, он вдруг обернулся в мою сторону, вскочил на ноги и решительно направился ко мне с рюмкой в руке. Теперь вид у него был воинственный.
Я не на шутку струсил, хотел было даже бежать, но передумал и остался на месте. Незнакомец подошёл и, как-то странно улыбаясь, спросил:
— Вы видели то, что я сейчас делал? — У него был слегка охрипший голос.
— Видел, — прямо ответил я.
— Вы что же, считаете, что подглядывать чужие тайны хорошо? — его улыбающиеся губы ещё больше исказились.
— Нет, не думаю.
— Так почему же подсматривали?
— А разве я не имею права читать здесь?
— Я не об этом говорю. — Он бросил взгляд на мою книгу.
— Почему не об этом? И вы, и я — мы оба вольны делать что нам угодно, если это не во вред другому. Если у вас есть тайна, вы сами должны сохранять её.
Он нервно взъерошил волосы левой рукой, словно хотел выдрать их.
— Да, да. Я должен сохранять её. — Он некоторое время молчал, потом, собравшись с мыслями, сказал:
— Я напрасно вас обидел… Но очень прошу держать в тайне всё, что вы здесь видели.
— Если вы просите, почему бы и нет? Ведь это меня не касается.
— Благодарю. Теперь я спокоен. Я виноват перед вами, но у меня это получилось невольно… — От его воинственного вида не осталось и следа. Он так виновато извинялся, что мне стало жаль его.
— Да что вы, пустяки! Мне просто показалось странным, что вы так с самого начала смотрели на меня, и я перешёл сюда и действительно следил за вами. Но вам нечего беспокоиться. Если это и есть ваша тайна, то я никому её не выдам.
Он молча посмотрел на меня, затем сказал дрожащим голосом:
— Да, вы никому не расскажете. А не выпьете ли и вы рюмочку?
— Сакэ? Нет, сакэ я предпочитаю не пить.
— Вы не пьёте! Не пьёте! Да, конечно. О, вот если бы мне удалось не пить! И ведь мне нельзя… Но я пью. Это и есть моя тайна. Но то, что мы с вами вот так встретились, это судьба, удивительная судьба, и я прошу вас выпить рюмочку этой моей «тайны». А? Ну, пожалуйста.
Во всём его облике — и в том, как он говорил, и в звуке его голоса, и в глазах, и в лице, — казалось, скрывается какая-то большая и тяжёлая тайна.
— Хорошо! Но не больше одной.
Как только я ответил, он направился на своё прежнее место, и мне ничего не оставалось делать, как последовать за ним.
2
— Первоклассное бренди. Я достал его недавно в Токио, на Гиндза [41], в магазине Мамэя, высший сорт. Я тайком купил три бутылки и спрятал здесь. Одну уже выпил и выбросил в реку. Это вторая. Одна ещё зарыта в песке. Кончатся, ещё куплю.
Я взял предложенную мне рюмку и, потягивая вино, слушал. С каждым его словом удивление моё возрастало. Но у меня и мысли не было проникнуть в его тайну.
— А сегодня я пришёл к своему заветному местечку и вдруг вижу — вы уже заняли его. Ну, я, конечно, перепугался. Я почему-то решил — ведь всякие бывают люди, — что вы обнаружили мой винный склад, выпили за моё здоровье и теперь преспокойно почитываете книжечку. Вот поэтому-то я смотрел так на вас и не уходил отсюда.
Он горько улыбнулся. По его глазам было видно, что в душе он добрый и честный человек. Жалость к нему вновь поднялась во мне, и я, улыбнувшись, ответил:
— Так вот в чём дело! Значит, если бы не ваше подозрение, вы не смотрели бы на меня так враждебно, с такой ненавистью?
— Нет, не с ненавистью, скорее с отчаянием. Я просто проклинал свою судьбу, ведь надо же было расположиться чужому человеку как раз на том месте, где я спрятал вино. Проклинал — может быть, это слишком громко сказано, ведь у меня и на это не хватит духа. Это судьба прокляла меня… А вы верите в судьбу? Да, в судьбу. Как, ещё рюмочку? — Он поднял бутылку.
— Нет, не нужно, — ответил я и вернул ему рюмку. — В судьбу? Нет, я не фаталист.
Он выпил ещё. От него запахло вином.
— Так вы, значит, верите в случайность?
— Я верю только в закон причины и следствия.
— Но причина не всегда зависит от человека, а следствие не всегда обрушивается на него. Часто бывает и так, что человек становится жертвой следствия, порождённого причиной, не зависящей от его воли. Разве вы не признаёте, что бывают вещи, не зависящие от человека? Это и есть судьба.
— Признаю. Но это не что иное, как силы природы. Я убеждён, что в мире природы всё происходит по закону причины и следствия, и поэтому я не могу давать этой естественной силе таинственные названия вроде судьбы.
