Вскинув руку в подобии фашистского салюта и энергично покивав, Карлайл пустился на розыски желанного предмета.
Лестница — не из тех вещей, что попадаются на каждом шагу. Розыски пришлось вести тщательные и напряженные. Наконец он углядел одну у отдаленного сарая, однако оказалось, что она слишком тяжелая, в одиночку не дотащить. Возвратясь с тошнотворной головоломной задачей — объяснить пантомимой возникшее затруднение, Карлайл получил новый шок.
Подоконник, на котором всего десять минут назад так явственно сидел Слаттери, теперь был пуст. Гордон готов был поверить в чудеса. Единственная теория, под которую подпадали факты, — его друг внезапно воспарил в воздух как птица. На землю он не свалился — единственный валявшийся под окном труп принадлежал маленькой улитке.
Но тут, очень своевременно — рассудок его уже готов был рухнуть — Карлайл заметил крепкую водосточную трубу, бегущую вблизи от окна, и, сложив два и два, пришел к дедуктивному выводу: за его отсутствие Слаттери, по-видимому, тоже обнаружил трубу. Раз он не заметил ее раньше, значит, он сел на подоконник, когда мир был окутан тьмой. Это, если вдуматься, тоже загадка. Рассудок Карлайла, единожды спасенный на краешке гибели, снова дал крен.
К счастью для его профессионального будущего — ведь аферисту никак нельзя рассчитывать на победу в своем остро конкурентном бизнесе, если мозги у него набекрень, — случилось нечто, пролившее свет на загадку. Открылось окно, и показался сенатор Опэл, в оранжевой пижаме, с револьвером в руке, изумленный и недоумевающий. Углядев внизу Карлайла, он громовым голосом потребовал сведений.
— Куда подевался мой грабитель?
Ответить на это было нечего. Тон сенатора стал еще раздражительнее.
— Эй, вы там, внизу… герцог… Не видали моего грабителя?
Карлайл опомнился, надо было поскорее собраться.
— Ah, non, — с музыкальным прононсом, соответствующим образу герцога де Пон-Андемера, откликнулся он.
— А — чего?
— А — нет!
— Долго вы там стоите?
— Сию минуту пришел.
— Человека на моем подоконнике видели?
— Нет. На подоконнике? О, нет!
— Черт! — завопил сенатор.
Если ведешь беседу ранним утром, перекрикиваясь с собеседником, стоящим внизу, да еще завершаешь ее громоподобным «Черт!», похожим на взрыв боеприпасов на военном складе, то уж непременно перебудишь всех спящих по соседству. Из окна налево высунулась голова Геджа.
— В чем дело?
— Грабителя потерял!
— А где вы видели его в последний раз? — полюбопытствовал Гедж.
Не успел сенатор ответить на этот вполне уместный вопрос, как в окне справа показалось недоумевающее личико Джейн. В голубеньком пеньюаре она была просто очаровательной.
— Папа, что такое?
— Оставил тут, понимаешь, грабителя на подоконнике, а он испарился куда-то! — пожаловался сенатор, точно домовладелец, сетующий на пропажу бутылки молока.
— Как это, на подоконнике оставил? Какого грабителя?
— А вот так. Наткнулся ночью на грабителя у себя в спальне, но мне не захотелось суетиться, в полицию звонить — пропал бы тогда мой сон. Я и высадил его на подоконник, намереваясь забрать утром.
— Папа, тебе, наверное, сон приснился…
— Какой там сон!
— Погодите-ка, послушайте, — явно намереваясь поболтать всласть, вмешался Гедж. — Мне самому приснился престранный сон. Будто я в Билтмори, в Лос-Анджелесе, подходит официант взять у меня заказ… и представляете, кто это? Скелет! Да-с, сэр, скелет! В розовой матросской блузе!
Нерасположенность выслушивать чужие сны — черта, присущая почти всем. Сенатор Опэл к редким исключениям не принадлежал.
— Ладно, хватит!
— О, папа!
— А что «О, папа»? Нет, что «О, папа!» Куда он запропастился? Вот что я хотел бы знать!
— Никогда ничего подобного не слыхала! — чопорно заметила Джейн. — Высаживать грабителя на подоконник!
— Ну вот, теперь услыхала.
— Почему ты просто не…
— Я тебе уже объяснил, почему я просто не… Ты что думаешь, я буду лишаться ночного отдыха только из-за того, что какой-то окаянный грабитель влез ко мне в спальню?
— Вероятно, — вмешался в семейную перепалку Карлайл, — этот человек спустился по водосточной трубе.
— По трубе? — в ошеломлении разинул рот сенатор. — Вы что, хотите сказать?.. Господи! И точно — труба! Такая темнотища стояла, я и не заметил ее!
— Так тебе и надо! — заключила Джейн, которая, подобно всем женщинам, жаждала, чтобы последнее слово осталось за ней, пусть бы хоть все лето пришлось спорить. — Ушлый какой!
— Ка-кой? — прогрохотал сенатор, вздрогнув от оскорбительного словечка.
— Ушлый, — твердо повторила Джейн. — Высаживать грабителей на подоконник! Нет чтобы поступить, как все другие! Ты у нас чересчур умный! Очень рада, что он сбежал! Тебе это послужит уроком!
И кинув на родителя суровый взгляд, Джейн унырнула в комнату, закрыв за собой окно. Сердечко у нее было доброе, но, как и всякая современная девица, почтительность к родителям она считала большой глупостью. Если родители поступают как слабоумные, им и надо сообщить об этом прямо в глаза — спокойно, не раздраженно, но все-таки указать, и уж пусть каждый, в меру своей сообразительности, додумывает остальное.
После ухода дочки сенатор Опэл от критики не избавился. Он еще пыхтел и играл бровями, когда критика донеслась и с другой стороны.
— А ведь она абсолютно права, — сказал Гедж, высовываясь из своего окошка, будто улитка из раковины. — Да-с, сэр! Абсолютно права! Думаю, у человека должно быть побольше ума.
Геджу, как уже отмечалось в этой повести, была присуща некоторая природная сообразительность, и теперь ему пришло на ум — вот он, отличнейший случай, посланный Провидением, обострить враждебность к себе у этого фыркающего человека. Чем в большее бешенство он приведет сенатора Опэла, тем сильнее укрепится его и без того твердая решимость употребить все свое влияние, чтобы Дж. Веллингтона Геджа не назначили послом во Франции.
С удовлетворением отметив, что находятся они друг от Друга на почтительном расстоянии и наброситься на него с кулаками у сенатора возможности нет, Гедж продолжал развивать свои взгляды. Это было все равно, что дразнить человека по телефону, а по телефону Гедж был всегда настоящий лев.
Так что разглагольствовал он сильно, красноречиво, и дебаты были в разгаре, когда Пэки, разбуженный голосами, накинув халат, высунулся посмотреть, а что, собственно, творится.
Понять, однако, он ничего не сумел. Очевидно, между Геджем и сенатором Опэлом разгорелся какой-то спор, но так как кричали оба одновременно и во всю мощь легких, то уследить за выпадами и парирующими ударами было мудрено. И Пэки обратился к герцогу Пон-Андемеру, разумному и постороннему человеку.
— Что за суета?
К его удивлению, сторонний наблюдатель, которого минутой раньше он считал безопасным и разумным на этом состязании безумцев, уставился на него определенно тупым взглядом. Пэки знал про себя, что сам он, пока не побреется — не красавец, но все-таки не мог понять, что такого особенного в его внешности, отчего этот невозмутимый аристократ таращится на него с явным, загадочным ужасом.
Объяснение Карлайл мог бы дать, но давать не стал. Поспешно, без единого слова, резко развернувшись, невозмутимый аристократ двинулся в долгий путь, ведущий к отелю «Дез Этранжэ». Ему требовалось безотлагательно перекинуться словечком с Супом Слаттери.
4
А поразило Карлайла в Пэки то, что тот был целехонек, без царапинки. Крик в ночи убедил его, что Слаттери действует согласно плану: проник в спальню этого типа и отдубасил его в своей неповторимой манере. И нате вам! Этот тип — в окошке, цел-целехонек, даже без синяка под глазом.
Это и привело Карлайла в полное остолбенение. Накануне Суп прямо полыхал праведным гневом, и ясно намекнул, что карательная экспедиция намечается самая суровая. И вот — совершенно ясно, что он ничего не предпринял!
В крайнем ужасе Гордон ворвался в отель. Искомую жертву ему удалось обнаружить в большом обеденном зале, где она, ослабленная после ночи на открытом воздухе, подкрепляла силы завтраком.
Обычный континентальный завтрак состоит из пойла, которое французы, видимо, в насмешку, именуют кофе, трех малюсеньких кусочков масла, булочки в форме булочки и еще одной в форме подковки. Слаттери внес некоторые вариации собственного изобретения. Он только что прикончил omelette fines herbes,[11] двойную порцию ветчины с яйцами и маленький бифштекс, а когда в зал ворвался Карлайл, вопросительно поднял на него глаза, пережевывая тост с джемом.
— А-а, — произнес он, проглатывая загруженные припасы, и повернулся к крутившемуся поблизости официанту. — Encore de coffee.[12]
