Мысль о сложных препятствиях на пути к уже предвкушаемому наслаждению заставила его, по контрасту, вспомнить о его любовнице. То была актрисочка в Руане, которую он содержал; и одно воспоминание о ней вызвало в нем оскомину.
«Да, госпожа Бовари гораздо красивее, — думал он, — а главное, свежее. Виржини положительно не в меру толстеет. И как она надоедает своими восторгами! Притом, эти креветки: она любит их прямо до какой-то мании!»
На лугу никого не было, и Родольф слышал только шелест густой травы под ногами да стрекотание кузнечиков, притаившихся поодаль, в овсах. Опять представлялась ему Эмма в том платье, как она была в приемной, и он раздевал ее.
— О, она будет моею! — воскликнул он, разбивая кочку ударом палки. И тотчас начал обдумывать тактику дела.
«Где встречаться? — спрашивал он себя. — Каким способом? Все время будут у тебя на шее ребенок, нянька, соседи, муж; хлопот и возни не оберешься. А времени-то сколько на это ухлопаешь! Не стоит. — И размышлял сызнова: — Глаза хороши! Как буравом сверлят! А лицо бледное!.. Обожаю бледных женщин!»
Когда он оказался на Аргельском склоне, решение было принято.
— Остается ждать удобного случая. Ну что ж, буду иногда заходить к ним, пошлю им как-нибудь дичи, домашней птицы; велю себе кровь пустить, если уж будет нужно; заведем знакомство, приглашу их к себе… Ах, черт возьми, — прибавил он, — да ведь скоро съезд; она на нем будет, я ее увижу. К делу, и смелее, — смелость города берет!
Он настал наконец, знаменитый съезд! С утра в этот торжественный день все обитатели Ионвили, стоя у дверей домов, толковали о приготовлениях; гирлянды плюша обвивали портик мэрии; на лугу воздвигнута была палатка для торжественного угощения, а на площади перед церковью стояла пушка: пальба должна была возвестить прибытие префекта и сопровождать оглашение имен земледельцев, удостоенных награды. Национальная гвардия из Бюши (в Ионвиле ее не было) соединилась с отрядом пожарных, предводимых Бинэ. В этот день на Бинэ воротник был еще выше обычного, а туловище, туго затянутое в мундир, было так прямо и неподвижно, что вся жизненная энергия его, казалось, сосредоточилась в ногах, поднимавшихся в такт и отбивавших военный шаг. Так как между сборщиком податей и полковником пылало соперничество, тот и другой, дабы самостоятельно проявить свои дарования, заставляли подчиненные им команды парадировать особо. Попеременно двигались взад и вперед красные погоны и черные нагрудники; этому не было конца, шествие начиналось снова и снова! Никогда не было видано столько пышности! Многие обыватели еще накануне вымыли снаружи свои дома; трехцветные флаги свешивались из полуоткрытых окон; все кабаки были переполнены; и при стоявшей в тот день ясной погоде белоснежные крахмальные чепцы, золотые сверкавшие на солнце крестики и цветные косынки женщин, пестрея повсюду, оттеняли яркими пятнами сумрачное однообразие черных сюртуков и синих блуз. Фермерши соседней округи, вылезая из тележек, вытаскивали толстую булавку, которою было заколото вокруг талии приподнятое от грязи платье, а их мужья, напротив, оберегая шляпы, оставляли их под зашитою носовых платков, один конец которых придерживали зубами.
Толпа приливала на главную улицу с двух концов. Она двигалась из переулков, из проходов между домами, из домов, и время от времени слышен был стук молотка у дверей, захлопывавшихся за мещанками в нитяных перчатках, вышедшими посмотреть на торжество. Особенное внимание привлекали два высоких столба с треугольниками из плошек, водруженные по обе стороны эстрады для властей. Сверх того, у четырех колонн мэрии развевались на четырех шестах штандарты из зеленоватого холста, и на них горели надписи золотыми буквами: на одном было написано «Торговля», на другом — «Земледелие», на третьем «Промышленность», а на четвертом «Изящные искусства».
Но праздничное ликование, которым расцветали все лица, как будто омрачало трактирщицу Лефрансуа. Стоя на ступеньках кухни, она бормотала себе под нос:
— Что за глупость! Что за нелепая глупость, этот парусинный балаган! Неужто они думают, что префекту будет приятно обедать под холстиной, как скомороху? И эти затеи они называют заботами о благе края! Стоило выписывать пачкуна повара из Невшателя! И для кого стараются? Для пастухов! Для босоногих!..
Аптекарь прошел мимо. На нем был черный фрак, нанковые панталоны, суконные башмаки и ради особого случая — шляпа, фетровая.
— Ваш слуга! — сказал он. — Извините, спешу.
И когда толстая вдова осведомилась, куда он идет, он ответил:
— Вас это удивляет, не правда ли? Я, постоянный затворник своей лаборатории, как та крыса, что попала в сыр?
— Какой сыр? — спросила трактирщица.
— Нет, ничего! Ничего! — сказал Гомэ. — Я хотел только выразить, госпожа Лефрансуа, что живу я очень замкнуто. Сегодня, впрочем, ввиду особых обстоятельств, необходимо…
— А, вы тоже туда? — сказала она с оттенком презрения.
— Разумеется, — ответил изумленный аптекарь, — разве я не состою членом совещательной комиссии?
Тетка Лефрансуа несколько секунд смотрела на него и наконец промолвила, улыбаясь:
— Это другое дело! Но что вам до земледелия? Разве вы в нем что-нибудь смыслите?
— Как так? Разумеется, смыслю, раз я аптекарь, а стало быть, и химик! Химия, госпожа Лефрансуа, занимается изучением молекулярного взаимодействия всех тел природы, из чего следует, что и земледелие входит в ее область! В самом деле, состав удобрений, брожение жидкостей, анализ газов и влияние миазмов, — что это, спрашиваю я вас, как не химия?
Трактирщица не отвечала. Гомэ продолжал:
— Неужели вы думаете, что для того, чтобы быть агрономом, нужно непременно самому пахать землю или откармливать птицу? Скорее для этого необходимо знать состав данных веществ, геологические наслоения, атмосферические влияния, свойства земли, минералов, вод, плотность различных тел и их капиллярность! Да и еще многое! И необходимо еще основательно знать законы гигиены, чтобы направлять и подвергать критической оценке сооружение сельскохозяйственных построек, приемы скотоводства, продовольствование сельских рабочих. Надобно знать и ботанику, госпожа Лефрансуа; надобно уметь различать растения, понимаете ли, знать, какие среди них целебные и ядовитые, питательные и непродуктивные и не следует ли искоренять их в одном месте и сеять в другом, распространять одни, истреблять другие, — короче говоря, с помощью брошюр и периодических изданий быть постоянно наготове предложить необходимые улучшения.
Трактирщица не сводила глаз с дверей «Французского кафе», а аптекарь продолжал:
— Дай-то бог, чтобы наши земледельцы были химиками или по крайней мере лучше прислушивались к советам науки! Я, например, недавно написал довольно большое сочинение, записку в семьдесят две страницы, под заглавием «О сидре, его производстве и его действии; с приложением некоторых новых размышлений об этом предмете» и послал свою работу в агрономическое общество в Руане, что доставило мне даже честь быть избранным в члены общества по секции земледелия, класс плодоводства; итак, если бы моя работа была напечатана…
Но тут аптекарь остановился: до такой степени госпожа Лефрансуа казалась чем-то озабоченной.
— Взгляните-ка на них, — сказала она, — уму непостижимо! В этакую харчевню!.. — Пожимая плечами, отчего натягивались петли фуфайки на ее груди, она обеими руками указывала на заведение соперника, откуда в эту минуту доносились песни. — Впрочем, он уж недолго протянет, — прибавила она, — не пройдет недели, как все будет кончено.
Гомэ в изумлении отступил назад. Она сошла вниз с трех ступенек и прошептала ему на ухо:
— Как? Вы не знаете? На него на этой неделе наложат арест. Лере требует продажи. Задушил его векселями.
— Какая ужасающая катастрофа! — воскликнул аптекарь, всегда имевший в запасе соответствующие выражения для всех мыслимых обстоятельств жизни.
Трактирщица принялась рассказывать историю, которую слышала от Теодора, лакея господина Гильомена, и хотя сама ненавидела Теллье, но бранила и Лере. Это хитрый льстец, пресмыкающаяся гадина…
— Ах, взгляните, — сказала она, — вот и он сам на рынке, раскланивается с госпожой Бовари; на ней зеленая шляпа. Она идет под руку с господином Буланже.
— Госпожа Бовари! — сказал Гомэ. — Спешу засвидетельствовать ей мое почтение. Быть может, она желает получить место внутри ограды, на галерее. — И, не слушая тетки Лефрансуа, звавшей его, чтобы докончить свой рассказ, аптекарь удалился быстрым шагом, бодро, с улыбкой на губах, молодцевато прямясь, расточая поклоны направо и налево и заполняя много пространства широкими, развевавшимися на ветру фалдами своего черного фрака.
