— Еще они в магазинах бывают!
— Очень недешевые!
— Ну а где же, интересно, водятся красотки из числа людей?
— Толпятся в студиях музыкальных программ «Фудзи Тэрэби» или в темных барах в цоколе на Роппонги.
«Там они и впрямь дорогие!» — чуть было не добавил Аояма, но вовремя остановился. Сигэ по характеру походил на Рёко и потому не лишен был некоторого целомудрия.
Потом еще некоторое время они вдвоем смотрели женский марафон. Аояме показалось, что он смотрит на это состязание уже совсем иными глазами. Во времена, когда он наблюдал за тем, как бежал Абебе Бикила на Токийской олимпиаде, марафон служил символом чего-то. Он смотрел это состязание, сливаясь с атлетами, движимыми каждый своей внутренней мотивацией. Опять же тогда существовала национальная идея, и она проникала в сознание отдельной личности. По-видимому, это был не только экономический рост. Наверное, цель заключалась не в том, чтобы упрочить позиции иены в качестве международной валюты, не так ли? Теперь Аояма сознавал, что все это, вероятно, имело отношение к информации. Если даже не брать во внимание еду, одежду, лекарства… хотя нет, и для того, чтобы получить это, информация стоит дорого. Два-три года после войны непременно длился голод. Несмотря на это, японцы продолжали работать невероятными темпами. Не для того ли, чтобы сделать свою жизнь богаче? Тем не менее нигде нет роскоши и изобилия. Нет комфортного жилья; окрестные ландшафты, куда ни пойди, завалены мусором; переполненные поезда, в давке не выжили бы даже животные, и по сей день продолжают курсировать каждое утро. Японцы грезили не о жизни, а о вещах. Вещь — это, само собой, разновидность информации. В то время, как вещи наводнили нашу жизнь, информация напротив стала утекать мимо, и идея пропала. Посему большинство людей смогло с головой окунуться в общепринятое понятие счастья. Однако на свет появилось страшное одиночество. Когда в моменты плохого самочувствия оно атакует наш организм, происходят разные непонятные штуки. Появляется беспокойство. Быстро нейтрализовать его могут секс, убийство, насилие или что-то в этом роде. Когда-то давно Аояма смотрел телевизор с мыслью о том, что все спортсмены, участвующие в марафоне, бегут с одной и той же мотивацией. Сейчас же иначе. Что вполне естественно, каждым бегущим движет его собственный стимул. И то, что люди, рожденные в этой стране, действительно признают этот факт, — это, наверное, большое везение. Праздно размышляя об этом, Аояма смотрел на экран телевизора, когда Сигэ неожиданно спросил: «Отец, а что, если тебе снова жениться?»
Тем вечером Сигэ отправился в дом своего друга. Аояма в одиночестве прикончил свой ужин. Обычно готовила Риэ-сан. В специализированном супермаркете с импортными продуктами питания, расположенном в нескольких минутах ходьбы от дома, он купил французские яйца и утиное жаркое, а еще копченого лосося и шампиньоны. Не то чтобы он очень любил готовить. Просто закупать провизию самому не составляло для него особого труда. На тарелку от Джинори он поместил слегка проваренные шампиньоны, разложил копченую лососину, сыпанул консервированных каперсов и приправил все свежее молотым черным перцем. Шампиньоны сбрызнул лимонным соком и каплей соевого соуса. В холодильнике пиво десяти сортов охлаждалось до нужной температуры. В старые времена такого не было, подумал Аояма, попивая бельгийское пиво. Когда он ездил на встречу с вышеупомянутой органисткой, ему пришлось около трех недель прожить в маленьком городке в бывшей Восточной Германии под названием Виттенберг, расположенном почти посередине между Лейпцигом и Берлином. Поставки продуктов питания и прочих товаров были скудными, но зато пейзажи окрестностей Эльбы настолько красивы, что дух захватывало. В отличие от больших городов там не существовало продуктовых магазинов для иностранцев, и потому каждое утро вместе с горожанами Аояма стоял в очереди за хлебом, крестьяне украдкой делились с ним овощами, мясом и самодельным пивом. За эти три недели не произошло ничего особо запоминающегося, но Аояма отнюдь не скучал. Ежедневно после обеда в установленные часы он навещал пожилую органистку, живущую в старом скромном каменном особняке на холме, и на ломанном немецком вел с ней беседы на отвлеченные темы, не имеющие отношения к концерту. А еще прогуливался по вымощенной камнем дороге вдоль спокойно текущей Эльбы, подбирая советские гильзы времен Второй мировой войны, а вечерами непременно один готовил ужин. В маленьком домике, арендованном им, была ужасающе древняя газовая плита, и Аояме приходилось изрядно помучиться, чтобы зажечь огонь, но когда тот наконец загорался, у него было необычное сине-белое пламя, смотреть на которое никогда не надоедало. То время было по-настоящему совершенным, считал Аояма. И то чувство наполненности и совершенства раз и навсегда меня изменило. Впоследствии это чувство, приобретенное в результате подготовки и реализации концертного выступления той самой пожилой органистки, стало определяющим критерием в жизни Аоямы. В том числе и в процессе съемки рекламных роликов он решительно никогда не допускал небрежности. Его профессиональные дела шли чрезвычайно гладко, однако теперь он не имел ничего общего с той беспорядочной жизнью, какую вел при жизни Рёко. Это не значит, что он перестал посещать бары, где бывают девушки, и не значит, что у него стало меньше возможностей заводить новые приятные знакомства на работе и не с кем было заниматься сексом. Однако чего-то, что можно назвать любовью, не родилось. Дело не в том, что ему стало в тягость встречаться с женщинами, не в том, что его мучило чувство вины перед Рёко, и не в том, что он переживал за Сигэ. Друзья и знакомые из его окружения какое-то время настойчиво пытались снова женить его. Дошло до того, что даже отец Рёко с оговоркой «Это, конечно, странно, что я говорю такие вещи» принес Аояме фотографию изысканной женщины тридцати с небольшим лет. Тем не менее Аояма упорно отказывался от всех предложений, и с тех пор подобных разговоров более не заводилось. В своей компании Аояма снискал репутацию моралиста. Он решил молча смириться с этой оценкой. Аояму все это попросту напрягало. И теперь, если бы он сильно нуждался в чем-то или же был непопулярен у женщин и испытывал затруднения с сексом, возможно, он и задумался бы о новой женитьбе. Решение двух задач, которые он сам поставил перед собой после смерти Рёко, потребовало ужасно много времени. Кое-как разобравшись с этим, он и впредь был очень внимателен в выборе работы и прочно удерживал свой статус в деловых кругах, но не думал над тем, чтобы предпринять что-либо, что требует столь же много усилий и времени в отношении женщины.
Тем не менее Сигэ спросил: «Что-то в последнее время ты выглядишь немного подавленным. Какой-то серьезный. Жениться тебе снова, что ли?»
Ёсикава был давним коллегой Аоямы. На протяжении почти двадцати лет он проработал на телевидении, а теперь имел отношение к кино. Не касаясь друг друга более по работе, Аояма и Ёсикава часто встречались. Они пользовались взаимным уважением и не утомляли друг друга брюзжанием и жалобами на судьбу. Такой способный человек, как Ёсикава, перешел из телевидения в кинематограф не потому, что кино вернуло себе силу и власть, коими обладало в незапамятные времена, а потому, что произошел заметный сдвиг в развитии технологий, относящихся к вторичному использованию кинофильмов, записанных на пленку и CD. В особенности если говорить о цифровых персональных DVD, благодаря которым только фильмы, а не видео трансляция предстали в качественно новом формате. Готовилась аппаратура, способная принимать телевидение высокой точности, в то время как создание соответствующего продукта задерживалось. Что же касается телекамер высокой точности, то на сегодняшний день они отнюдь не являются чем-то, повсеместно применяемым на практике. Таким образом, недопустимо создавать кино, думая только о вторичном использовании фильма. Необходимы долгие и сложные переговоры с ведущими телекомпаниями и спонсорами, и для того, чтобы управлять этим процессом, просто незаменимы такие люди, как Ёсикава.
Аояма и Ёсикава всегда встречались в баре отеля. В тот вечер Ёсикава выбрал бар отеля в районе Акасака. Снобистское заведение с вживую играющей арфой.
— Не осталось баров, где можно было бы мужикам спокойно выпить, — опрокинув залпом херес со льдом и оглядевшись по сторонам, сказал опоздавший минут на пять Ёсикава. — Погляди только: кругом какие-то непонятные парочки. Они даже не знают, какой вкус бывает у настоящей «Кровавой Мэри». Ну да бог с этим. Ты посмотри вон туда! Две секретарши ржут во весь голос и что-то выпивают. «Буравчик», что ли? Да… пожалуй, уже лет через пять все бары станут напоминать простые забегаловки.
— Ну, я не считаю, что в прежние времена было так уж хорошо. Раньше чувствовалась какая-то дискриминация, и это мне по душе. И то, что в тех старых чопорных барах были настоящие коктейли, по-моему, просто химера.
