За чаемъ пансіонеры вдоволь могли насыщаться и молокомъ, и водою, и хлѣбомъ, и масломъ. М-съ Пипчинъ наливала себѣ изъ особаго чернаго чайничка и кушала съ большимъ апетитомъ поджаренный въ маслѣ хлѣбецъ, только-что вынутый изъ печи. Однако-жъ ни горячія котлеты, ни горячій чай съ горячимъ поджареннымъ хіѣбомъ, по-видимому, нисколько не разогрѣли холодную внутренностъ м-съ Пипчинъ; она была все также брюзглива, и неподвижный сѣрый глазъ ея не выражалъ ни мысли, ни чувства.
Послѣ чаю Берри вынесла маленькій рабочій столикъ, съ рисункомъ на крышкѣ королевскаго павильона, и усердно принялась работать, между тѣмъ какъ м-съ Пипчинъ, надѣвъ очки, раскрыла большую книгу въ зеленомъ фризовомъ переплетѣ и съ неменьшимъ усердіемъ начала кивать головой. И всякій разъ, какъ, близко наклонясь къ камину, м-съ Пипчинъ просыпалась, она давала щелчки по носу Байтерстона, потому что и его тоже слишкомъ разбирала дремота.
Наконецъ, въ урочный часъ дѣти прочли молитву на сонъ грядущій и отошли въ свои постели. Миссъ Панки боялась спать одна въ темнотѣ, и потому м-съ Пипчинъ каждый вечеръ своеручно погоняла ее на верхъ, какъ овечку; но и послѣ того малютка долго еще хныкала и стонала въ своемъ уединенномъ чуланчикѣ, такъ что м-съ Пипчинъ по временамъ заходила журить ее и успокаивать. Въ половинѣ десятаго м-съ Пипчинъ вынула изъ печи горячій сладенькій пирожокъ — ей никакъ нельзя было уснуть безъ сладенькаго пирожка — и въ комнатѣ распространилось очень пріятное благоуханіе, измѣнившее на нѣсколько минутъ обыкновенный запахъ. Черезъ полчаса весь замокъ погрузился въ глубокій сонъ.
Завтракъ на другой день былъ почти такой же, какъ вечеромъ во время чая, съ той разницей, что м-съ Пипчинъ кушала булку вмѣсто поджареннаго хлѣбца, и казалась еще сердитѣе обыкновеннаго. М-ръ Байтерстонъ читалъ вслухъ родословную изъ книги Бытія, спотыкаясь на собственныхъ именахъ, какъ хромая лошадь на мельницѣ. Послѣ этого назидательнаго чтенія маленькую Панки погнали въ ванну, a м-ръ Байтерстонъ долженъ былъ выдержать какую-то особую пытку въ морской водѣ, откуда онъ вышель посинѣлый и крайне разслабленный. Павелъ и Флоренса ходили гулять по морскому берегу въ сопровожденіи Виккемъ, которая все это время заливалась горячими слезами и болѣе, чѣмъ когда-либо жаловалась на горемычную судьбу. Въ десять часовъ открылось утреннее чтеніе. Относительно воспитанія м-съ Пипчинъ была тѣхъ мыслей, что дѣтскій умъ покрытъ толстой корой невѣжества, и должно вдругъ разрывать эту кору, какъ устричную раковину; поэтому уроки ея вообще производили на дѣтей какоето бурное и оглушительное дѣйствіе. Предметомъ чтеній обыкновенно былъ злой мальчикъ или злая дѣвочка, которыхъ опытный недагогъ, подъ конецъ исторіи, усмирялъ какъ дикихъ львовъ или медвѣдей. М-съ Пипчинъ не подозрѣвала и не могла подозрѣвать, что дитя, какъ распускающійся цвѣтокъ, требуетъ постепеннаго развитія, сопровождаемаго нѣжными поощреніями.
Такова была ежедневная жизнь въ замкѣ м-съ Пипчинъ. Въ субботу вечеромъ пріѣзжалъ м-ръ Домби, и Флоренса съ Павломъ должны были отправляться къ нему въ гостиницу пить чай. Они оставались y отца все восресенье и обыкновенно выѣзжали передъ обѣдомъ гулять. Въ продолженіе этихъ прогулокъ м-ръ Домби, казалось, выросталъ каждую минуту, подобно знаменитымъ непріятелямъ Фальстафа, и вмѣсто одного джентльмена въ клеенчатомъ картузѣ, представлялъ своей особой цѣлую дюжину. Воскресный вечеръ былъ самый скучный вечеръ во всей недѣлѣ. Злость м-съ Пипчинъ въ это время доходила до остервенѣнія. Миссъ Панки возвращалась изъ Роттендина отъ своей тетки въ глубокой печали, a мистеръ Байтерстонъ, котораго всѣ родные были въ Индіи, долженъ былъ во время молитвъ м-съ Пипчинъ неподвижно сидѣть на одномъ мѣстѣ со сложенными накрестъ руками, не смѣя пошевельнуться ни рукой, ни ногой. Эта церемонія до того надоѣла бѣдному малюткѣ, что однажды въ субботу вечеромъ онъ обратился къ Флоренсѣ съ покорнѣйшей просьбой, не можетъ ли она указать ему дорогу въ Бенгалію.
Вообще однако-жъ всѣ были увѣрены, что м-съ Пипчинъ мастерски обходилась съ дѣтьми, и въ этомъ мнѣніи, собственно говоря, преувеличенія не было. Ребенокъ могъ быть рѣзвъ и живъ, какъ дикая серна; но проживъ два-три мѣсяца подъ этой гостепріимной кровлей, онъ становился тише воды, ниже травы. Говорили также, что этотъ образъ жизни дѣлаетъ большую честь любящему сердцу м-съ Пипчинъ: она посвятила себя съ полнымъ самоотверженіемъ образованію дѣтей, и, конечно, эти занятія были самымъ лучшимъ средствомъ противъ глубокой тоски, обуявшей ея душу послѣ того, какъ м-ръ Пипчинъ сокрушилъ свое сердце о перувіанскіе рудники.
Павелъ сидѣлъ въ маленькихъ креслахъ подлѣ камина, и по обыкновенію смотрѣлъ во всѣ глаза на эту почтенную даму. По-видимому, онъ вовсе на зналъ, что такое скука, если съ такимъ отчаяннымъ вниманіемъ могъ разсматривать м-съ Пипчинъ. Онъ не любилъ и не боялся ея; но ему казалась чрезвычайно замѣчательною ея физіономія. И вотъ онъ сидѣлъ, смотрѣлъ на нее, грѣлъ руки, и опять смотрѣлъ на нее, не спуская глазъ до той поры, пока м-съ Пипчинъ, при всей своей храбрости, не приходила въ крайнее замѣшательство отъ этого взгляда. Однажды, когда они остались одни, м-съ Пипчинъ спросила, о чемъ онъ думаетъ.
— О васъ, — отвѣчалъ Павелъ безъ малѣйшаго замѣшательства.
— Что-жъ ты обо мнѣ думаешь, мой милый? — спросила м-съ Пипчинъ.
— Я думаю, что вы, должно быть, ужъ очень стары, — сказалъ Павелъ, — сколько вамъ лѣтъ?
— Объ этомъ ты не долженъ спрашивать, — сердито отвѣчала почтенная дама, озадаченная совершенно неожиданнымъ вопросомъ, — впередъ не смѣй говорить такихъ вещей.
— Это почему? — спросилъ Павелъ.
— Потому, что это неучтиво, — сказала брюзгливо м-съ Пипчинъ.
— Неучтиво? — повторилъ Павелъ.
— Да, неучтиво.
— A вотъ Виккемъ говоритъ, что неучтиво ѣсть горячіе котлеты и поджареный хлѣбъ, между тѣмткакъ другіе ѣдятъ черствыя булки, — отвѣчалъ Павелъ съ наивнымъ видомъ.
— Твоя Виккемъ, — возразила м-съ Пипчинъ, побагровѣвъ отъ ярости, — злая, безстыдная, наглая бестія. Ахъ она негодница!
— Что это такое? — спросилъ Павелъ.
— Много будешь знать, скоро состаришься, мой милый, — отвѣчала м-съ Пипчинъ. — Вспомни исторію о несчастномъ мальчикѣ, котораго до смерти забодалъ бѣшеный быкъ за то, что тотъ безпрестанно дѣлалъ вопросы.
— Какъ же б_ѣ_ш_е_н_ы_й быкъ, — сказалъ Павелъ, — могъ узнать, что мальчикъ дѣлаетъ вопросы? Никто не подойдетъ къ быку, если оиъ взбѣсился, и не станетъ ему ябедничать.
— Такъ ты не вѣришь этой исторіи? — спросила м-съ Пипчинъ съ величайшимъ изумленіемъ.
— Не вѣрю, — сказалъ Павелъ рѣшительнымъ тономъ.
— Ну, a если быкъ этотъ былъ не бѣшеный? — возразила м-съ Пипчинъ, — неужели ты и тогда не повѣрилъ бы?
Такъ какъ Павелъ еще не разсматривалъ вопроса съ этой стороны, и основалъ свои заключенія только на предположенномъ бѣшенствѣ быка, то на этотъ разъ онъ счелъ себя побѣжденнымъ и замолчалъ. Но въ ту же минуту онъ началъ сравнивать, вникать, соображать и устремилъ такой пытливый взоръ на свою собесѣдницу, что м-съ Пипчинъ заблагоразсудила удалиться и выждать, пока онъ забудетъ объ этой матеріи.
Съ этого времени какаято странная притягательная сила увлекала м-съ Пипчинъ къ маленькому Павлу, точно такъ же, какъ Павелъ чувствовалъ неотразимое притяженіе къ ней самой. Она начала сажать его рядомъ подлѣ себя y камина, и онъ располагался въ углу между м-съ Пипчинъ и каминной рѣшеткой, такъ что маленькое лицо его совершенно поглощалось чернымъ фланелевымъ платьемъ. Въ этой позиціи онъ, казалось, еще пристальнѣе началъ изучать каждую черту, каждую морщинку на лицѣ своей сосѣдки и съ такой проницательностью всматривался въ одинокій сѣрый глазъ ея, что м-съ Пипчинъ иногда принуждена была закрывать его совсѣмъ и притворяться спящею. У м-съ Пипчинъ былъ еще старый черный котъ, который тоже располагался всегда y камина, мурлыкалъ самымъ эгоистическимъ образомъ и свирѣпо моргалъ глазами на огонь до тѣхъ поръ, пока рѣсницы его не принимали форму восклицательныхъ знаковъ. Когда вся эта компанія вечеркомъ усаживалась y камина, м-съ Пипчинъ — не въ обиду будь ей сказано — чрезвычайно была похожа на старую вѣдьму, a Павелъ и черный котъ представлялись служащими ей духами, и послѣ этого никто бы не удивился, еслибы всѣ они въ бурную ночь вдругъ выскочили черезъ трубу для своихъ воздушныхъ похожденій.
Этого однако жъ никогда не случалось. И котъ, и Павелъ, и м-съ Пипчинъ находились каждыя сутки на своихъ обыкновенныхъ мѣстахъ, въ обыкновенныхъ позахъ, всѣ здравы и невредимы. Избѣгая сообщества маленькаго Байтерстона, Павелъ продолжалъ изучать и м-съ Пипчинъ, и кота, и огонь, какъ будто эти предметы были для него волшебными книгами въ трехъ томахъ, откуда онъ почерпалъ подробныя свѣдѣнія относительно некромантіи.
