— Он не может встать. У него кровь идет горлом.
— Наверно, получил хорошенько по роже, — поясняет письмоводитель. — А зачем он людей раздражает? Сейчас идем. Все надо делать спокойно.
— Вы нас, конечно, извините, — с достоинством обращается к нам Деббелинг, — я лицо официальное и должен расследовать дело. Наши расчеты придется отложить.
Он уверен, что теперь окончательно избавился от нас, и надевает сюртук. Мы вместе с ним выходим на улицу. Он не слишком торопится. И мы знаем, почему. Когда он явится, все уже успеют позабыть, кто именно избил Бесте. Известная история.
Бесте лежит в тесных сенцах своего дома. Рядом с ним — разорванный флаг республики. Собравшаяся перед домом кучка людей переминается с ноги на ногу. Из железной гвардии нет никого.
— Что тут произошло? — спрашивает Деббелинг жандарма, стоящего у двери дома с записной книжкой в руках.
Жандарм начинает докладывать.
— Вы были при этом? — перебивает его Деббелинг.
— Нет. Меня позвали потом.
— Хорошо. Итак, вы ничего не знаете! Кто присутствовал?
Молчание.
— Вы не посылаете за врачом? — спрашивает Георг.
Деббелинг сердито смотрит на него.
— Разве это нужно? Немного холодной воды…
— Да, нужно. Человек умирает.
Деббелинг быстро поворачивается и склоняется над Бесте.
— Умирает?
— Умирает. Он истекает кровью. Может быть, есть и переломы. Такое впечатление, что его сбросили с лестницы.
Деббелинг смотрит на Георга Кроля долгим взглядом.
— Пока это ведь только ваше предположение, господин Кроль, и больше ничего. Состояние Бесте определит окружной врач.
— А разве к нему сюда не вызовут врача?
— Уж предоставьте это решать мне! Пока еще я здешний староста, а не вы. Поезжайте за доктором Бредиусом, — обращается он к двум парням с велосипедами. — Скажите, несчастный случай.
Мы ждем. На одном из велосипедов подъезжает Бредиус. Он соскакивает, входит в сени, склоняется над столяром.
Выпрямившись, врач заявляет:
— Этот человек умер.
— Умер?
— Да, умер. Это ведь Бесте? Тот, у которого прострелено легкое?
Староста растерянно кивает.
— Да, Бесте. Про то, что у него ранение в легкое, мне ничего не известно. Но, может быть, с перепугу… У него было плохое сердце…
— От этого не истекают кровью, — сухо заявляет Бредиус. — Что тут произошло?
— Вот это мы как раз и выясняем. Прошу остаться только тех, кто может дать свидетельские показания. — Он смотрит на нас с Георгом.
— Мы потом вернемся, — говорю я.
Вместе с нами уходит и большинство собравшихся здесь людей. Поменьше будет свидетелей.
Мы сидим в «Нидерзексишергоф». Я давно не видел, чтобы Георг был в такой ярости. Входит молодой рабочий. Он подсаживается к нам.
— Вы были при этом? — спрашивает его Георг.
— Я был при том, как Волькенштейн подговаривал людей сорвать флаг. Он называл это «стереть позорное пятно».
— А сам Волькенштейн участвовал?
— Нет.
— Разумеется, нет.
— А другие?
— На Бесте накинулась целая орава. Все были пьяны.
— А потом?
— Мне кажется, Бесте стал защищаться. Они, конечно, не хотели его совсем прикончить. И все-таки прикончили. Бесте старался удержать флаг, тогда они спихнули его древком с лестницы. Может быть, слишком сильно по спине ударили. Ведь пьяный своей силе не хозяин.
— Они хотели только проучить его?
— Да вот именно.
— Так вам сказал Волькенштейн?
— Да. — Потупившись, рабочий кивает. — Откуда вы знаете?
— Представляю. Так оно было или нет?
Рабочий молчит.
— Ну, коли вы знаете, что ж… — бормочет он наконец.
— Нужно установить точно, как произошло убийство, — это дело прокурора. И насчет подстрекательства тоже.
Рабочий вздрагивает и отступает.
— Никакого отношения к этому я не имею. Я ничего не знаю.
— Вы знаете очень многое. И, кроме вас, найдутся люди, которые знают, что именно произошло.
Рабочий выпивает стоящую перед ним кружку пива.
— Я ничего вам не говорил, — решительно заявляет он. — И я ничего не знаю. Как вы думаете, меня по головке погладят, если я не буду держать язык за зубами? Нет уж, сударь, я не согласен. У меня жена и ребенок, и мне нужно прокормиться. Вы воображаете, мне дадут работу, если я стану болтать? Нет, сударь, другого поищите. Я не согласен.
Он исчезает.
— Так будут отговариваться все, — мрачно замечает Георг.
Мы ждем. Мимо проходит Волькенштейн. Он уже не в мундире, в руках у него коричневый чемодан.
— Куда это он? — спрашиваю я.
— На вокзал. Он больше не живет в Вюстрингене, перебрался в Верденбрюк, как окружной председатель Союза ветеранов. Приехал сюда только на освящение памятника, а в чемодане у него мундир.
Появляется Курт Бах со своей девушкой. Они нарвали цветов. Девушка, услышав о происшествии, безутешна.
— Теперь наверняка бал отменят.
— Не думаю, — замечаю я.
— Нет, отменят. Раз мертвец еще не похоронен. Вот беда!
Георг поднялся.
— Пойдем, — обращается он ко мне. — Ничего не попишешь. Придется еще раз посетить Деббелинга.
В деревне вдруг воцаряется тишина. Солнце стоит наискось от памятника павшим воинам. Мраморный лев Курта Баха лучезарен. Деббелинг теперь выступает уже не как официальное лицо.
— Надеюсь, вы не намерены перед лицом смерти опять затевать разговор о деньгах? — тотчас спрашивает он вызывающе.
— Намерены, — говорит Георг. — Это наше ремесло. Мы всегда стоим перед лицом смерти.
— Придется вам потерпеть. Мне сейчас некогда, вы же знаете, что произошло.
— Знаем. Тем временем нам стало известно и все остальное. Можете нас записать в качестве свидетелей, господин Деббелинг. Мы остаемся здесь, пока не получим деньги, и поэтому с завтрашнего утра находимся в полном распоряжении уголовной полиции.
— Свидетели? Какие же вы свидетели? Вы и не присутствовали…
— Свидетели. Это уж наше дело. Ведь вы должны быть заинтересованы в том, чтобы установить все подробности, связанные с убийством столяра Бесте. С убийством и с подстрекательством к убийству.
Деббелинг долго не сводит глаз с Георга. Потом спрашивает с расстановкой:
— Это что же — вымогательство?
Георг встает.
— Пожалуйста, объясните, что вы имеете в виду?
Деббелинг молчит. Он продолжает смотреть на Георга.
Георг выдерживает его взгляд. Тогда Деббелинг идет к несгораемому шкафу, отпирает его и выкладывает на стол пачку денег.
— Сосчитайте и уходите.
Деньги лежат на скатерти в красную клетку, между пустых водочных стаканчиков и кофейных чашек. Георг пересчитывает их и выписывает квитанцию. Я смотрю в окно. Золотые и зеленые поля все еще поблескивают в лучах солнца; они уже не выражают гармонии бытия — они и меньше, и больше.
Деббелинг берет у Георга квитанцию.
— Вы, конечно, понимаете, что на нашем кладбище вы больше памятников ставить не будете, — говорит он.
Георг качает головой.
— Ошибаетесь. И даже очень скоро поставим. Столяру Бесте. Бесплатно. И это не имеет никакого отношения к политике. А если вы решите написать на памятнике павшим воинам фамилию Бесте, мы тоже готовы сделать это бесплатно.
— Вероятно, не понадобится.
— Я так и думал.
Мы идем на вокзал.
— Значит, деньги уже были у этого негодяя, — замечаю я.
— Ну конечно. Я знал, что они у него. И притом уже два месяца, но он ими спекулировал и блестяще на них заработал. Хотел еще несколько сот тысяч заработать. Мы бы и на той неделе их не выжали.
На вокзале нас ждут Генрих Кроль и Курт Бах.
— Деньги получили? — спрашивает Генрих.
— Да.
— Я был уверен. Глубоко порядочные люди. Надежные.
— Надежные, что и говорить.
— Бал отменен, — возвещает Курт Бах, это дитя природы.
Генрих поправляет галстук.
— Столяр сам во всем виноват. Неслыханная дерзость.
— Дерзость? То, что он вывесил официальный государственный флаг?
— Это был вызов. Он же знает, как на это смотрят другие. Должен был предвидеть, что получится скандал. Вполне логично.
— Да, Генрих, логично, — говорит Георг. — Ну, а теперь, прошу тебя, заткни свою логичную глотку.
Генрих Кроль обижен. Он встает и хочет что-то сказать, но, видя лицо Георга, воздерживается и тщательно начинает стряхивать пыль со своего темно-серого пиджака.
Потом вдруг замечает Волькенштейна, который тоже ожидает поезда. Майор в отставке сидит на дальней скамье, и ему очень хочется поскорее очутиться в Верденбрюке. Он отнюдь не в восторге, когда к нему подходит Генрих. Но Генрих садится рядом с ним.
— Чем же вся эта история кончится? — спрашиваю я Георга.
