Хоть бы простился с кем, хоть бы кивнул кому головою; только слышали мы, как подъехала к воротам тележка с звонком; сел и уехал. И лучше! Не нужно нам таких гостей! Я вам скажу, любезные читатели, что хуже нет ничего на свете, как эта знать. Что его дядя был когда-то комиссаром, так и нос несёт вверх. Да будто комиссар такой уже чин, что выше нет его на свете? Слава богу, есть и больше комиссара. Нет, не люблю я этой знати. Вот вам в пример Фома Григорьевич; кажется, и не знатный человек, а посмотреть на него: в лице какая-то важность сияет, даже когда станет нюхать обыкновенный табак, и тогда чувствуешь невольное почтение. В церкви когда запоёт на крылосе — умиление неизобразимое! растаял бы, казалось, весь!.. А тот… ну, бог с ним! он думает, что без его сказок и обойтиться нельзя. Вот всё же таки набралась книжка.
Я, помнится, обещал вам, что в этой книжке будет и моя сказка. И точно, хотел было это сделать, но увидел, что для сказки моей нужно по крайней мере три таких книжки. Думал было особо напечатать её, но передумал. Ведь я знаю вас: станете смеяться над стариком. Нет, не хочу! Прощайте! Долго, а может быть совсем, не увидимся. Да что? ведь вам всё равно, хоть бы и не было совсем меня на свете. Пройдёт год, другой — и из вас никто после не вспомнит и не пожалеет о старом пасичнике Рудом Паньке.
В этой книжке есть много слов, не всякому понятных. Здесь они почти все означены:
Баштан — место, засеянное арбузами и дынями.
Бублик — круглый крендель, баранчик.
Варенуха — варёная водка с пряностями.
Видлога — откидная шапка из сукна, пришитая к кобеняку.
Выкрутасы — трудные па.
Галушки — клёцки.
Гаман — род бумажника, где держат огниво, кремень, губку, табак, а иногда и деньги.
Голодная кутъя — сочельник.
Горлица — танец.
Гречаник — хлеб из гречневой муки.
Дивчина — девушка.
Дивчата — девушки.
Дукат — род медали, носимой на шее женщинами.
Жинка- жена.
Запаска — род шерстяного передника у женщин.
Кавун — арбуз.
Каганец — светильня, состоящая из разбитого черепка, наполненного салом.
Канупер — трава.
Кацап — русский человек с бородою.
Кныш — спечённый из пшеничной муки хлеб, обыкновенно едомый горячим с маслом.
Кобеняк — род суконного плаща с пришитою назади видлогою.
Кожух — тулуп.
Комора — амбар.
Кораблик — старинный головной убор.
Корж — сухая лепёшка из пшеничной муки, часто с салом.
Курень — соломенный шалаш.
Кухва — род кадки; похожая на опрокинутую дном кверху бочку.
Кухоль — глиняная кружка.
Левада — усадьба.
Люлька — трубка.
Намитка — белое покрывало из жидкого полотна, носимое на голове женщинами, с откинутыми назад концами.
Нечуй-ветер — трава.
Паляница — небольшой хлеб, несколько плоский.
Парубок — парень.
Пейсики — жидовские локоны.
Пекло — ад.
Переполох — испуг. Выливать переполох — лечить испуг.
Петровыбатоги — трава.
Полутабенек — старинная шёлковая материя.
Свитка — род полукафтанья.
Скрыня — большой сундук.
Смалец — бараний жир.
Сопилка — свирель.
Сукня — старинная одежда женщин из сукна.
Сыровец — хлебный квас.
Тесная баба — игра, в которую играют школьники в классе: жмутся тесно на скамье, покамест одна половина не вытеснит другую.
Хлопец — мальчик.
Хустка — платок носовой.
Цыбуля — лук.
Черевики — башмаки.
Чумаки — малороссияне, едущие за солью и рыбою обыкновенно в Крым.
Швец — сапожник.
Шибеник — висельник.
Последний день перед Рождеством прошел. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать [36] и славить Христа. Морозило сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышался за полверсты. Еще ни одна толпа парубков не показывалась под окнами хат; месяц один только заглядывал в них украдкою, как бы вызывая принаряживавшихся девушек выбежать скорее на скрыпучий снег. Тут через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошел тучею по небу, и вместе с дымом поднялась ведьма верхом на метле.
Если бы в это время проезжал сорочинский заседатель [37] на тройке обывательских лошадей, в шапке с барашковым околышком, сделанной по манеру уланскому, в синем тулупе, подбитом черными смушками, с дьявольски сплетенною плетью, которою имеет он обыкновение подгонять своего ямщика, то он бы, верно, приметил ее, потому что от сорочинского заседателя ни одна ведьма на свете не ускользнет. Он знает наперечет, сколько у каждой бабы свинья мечет поросенков, и сколько в сундуке лежит полотна, и что именно из своего платья и хозяйства заложит добрый человек в воскресный день в шинке. Но сорочинский заседатель не проезжал, да и какое ему дело до чужих, у него своя волость. А ведьма между тем поднялась так высоко, что одним только черным пятнышком мелькала вверху. Но где ни показывалось пятнышко, там звезды, одна за другою, пропадали на небе. Скоро ведьма набрала их полный рукав. Три или четыре еще блестели. Вдруг, с противной стороны, показалось другое пятнышко, увеличилось, стало растягиваться, и уже было не пятнышко. Близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков колеса с комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Спереди совершенно немец [38]: узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке. Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто черт, которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей. Завтра же, с первыми колоколами к заутрене, побежит он без оглядки, поджавши хвост, в свою берлогу.
Между тем черт крался потихоньку к месяцу и уже протянул было руку схватить его, но вдруг отдернул ее назад, как бы обжегшись, пососал пальцы, заболтал ногою и
