обходила дом, снимая с окон их ночное убранство. Может быть, папе было плохо ночью, и теперь мама, утомленная хлопотами, все еще спит? Я прокралась в дом тихонечко, постаравшись не хлопнуть дверью. Обойдя на цыпочках первый этаж и убедившись, что там никого нет, я поднялась наверх, в спальню родителей, и чуть-чуть приоткрыла дверь.
В комнате было темно, но я разглядела, что мама, все еще в ночной рубашке, лежит у папы на груди. Глаза у него были закрыты, и у нее тоже. Да, так и есть: она ухаживала за ним ночью, а теперь вот заснула. Я приоткрыла дверь пошире, петли скрипнули, и мама подняла голову. Наши взгляды встретились, и, не успев шепотом извиниться за то, что разбудила ее, я увидела, что лицо у нее мокро от слез. Она не спала. И папа тоже не спит. Я бессильно опустилась на пол: мне стало ясно, что «маловероятный», по словам доктора, инфаркт все-таки случился.
Неужели и правда моего сильного, верного, надежного папы больше нет? Как такое может быть? Кто теперь протянет мне руку помощи, кто будет любить меня такой, какая я есть, без всяких оговорок? Только рядом с папой можно было сбросить все маски. Горе было тяжелым, как молот, под его ударом и мое настоящее «я», и все мои многочисленные маски разлетелись на множество осколков, и теперь, спустя два месяца, я была все еще разбита. Может быть, это теперь навсегда.
В тишине раздался шорох колес по гравию, и я замерла. Только бы это был не Фриц, думала я, только бы не Фриц! Без единого звука я лежала и прислушивалась. Хлопнула дверь машины. Ну пожалуйста, молила я, пусть это будет какой-нибудь грузовик. Но на воде звуки разносятся далеко, и вскоре знакомый, хоть и приглушенный голос произнес мое имя, а затем гравий зашелестел под легко узнаваемыми шагами, и я поняла, что мои молитвы не были услышаны.
Не поднимая рук и ног над водой, чтобы было не слышно плеска, я поплыла к берегу так быстро и бесшумно, как только могла. Выбралась на каменистый пляж и, морщась от боли, на цыпочках побежала по острым камням к вороху своей одежды. В тот момент, когда я уже собиралась натянуть нижнюю рубашку, шорох гравия стал громче, и я поняла, что не рассчитала время: он нашел меня раньше, чем я надеялась.
Из густых хвойных ветвей высунулась рука и схватила меня. Тут же появился весь Фриц и влепил мне пощечину. Удар был такой силы, что я упала на землю и схватилась одной рукой за щеку, а другой придерживала на груди рубашку, так и не надетую как следует.
— Это еще что такое? Сцена из «Экстаза»? — рявкнул он, и его разъяренный крик эхом разнесся над тихим озером.
Я сжалась.
— Нет-нет, Фриц. Ничего подобного. Просто захотелось окунуться в озеро в жаркий день.
Он присел на корточки рядом со мной, и его злобное лицо оказалось в дюйме от меня.
— Голышом окунуться? Чтобы слуги полюбовались?
— Нет, — оправдывалась я, пытаясь высвободить руку из его пальцев. — Ничего такого, правда. Я бы никогда так не сделала. Просто не хотелось мочить костюм, мне же в нем еще домой ехать.
— А, так значит, это был подарочек для какого-нибудь гостя, которого я мог бы привезти с собой? — прошипел он, брызжа мне в лицо слюной. — Я никому на свете не позволю смотреть на твое обнаженное тело. Ты принадлежишь мне.
— Нет, Фриц, клянусь. Я думала, меня никто не увидит. — Все еще держась за щеку, я приподнялась — теперь я стояла на коленях, и острые прибрежные камни впивались в кожу. Рыдая, я умоляла его: — Пожалуйста, не делай мне больно.
Его рука застыла в воздухе. Выражение лица изменилось, словно он вдруг очнулся от глубокого сна, и грозный взгляд смягчился.
— Ох, ханси, прости. Этот проклятый «Экстаз» все еще мучает меня, и, когда я увидел тебя голой в озере, эти чудовищные сцены снова всплыли в памяти. Я вышел из себя.
Он протянул руку, но я инстинктивно отпрянула. Проковыляла по камням к своей одежде, лежавшей на берегу черной кучей, схватила ее. Выпрямилась, вся дрожа, и натянула брюки и куртку. Спиной я чувствовала, что он идет ко мне, и не знала, что он сейчас сделает — обнимет или ударит снова.
Его мускулистые руки обхватили мое тело сзади. Я окаменела от этого прикосновения, по всему телу пробежал озноб, и вовсе не от прохладного горного воздуха. Чудовище, таившееся в тени, скрывавшееся за всеми этими цветами, подарками, драгоценностями и множеством домов, встало передо мной в полный рост. И не замечать его больше было невозможно.
20 июня 1935 года
Вена и Шварценау, Австрия
— Вы нужны ему, — настаивал фон Штаремберг. — Как Шушнигу без вас упрочить связи с итальянцами? Муссолини всегда был вашим партнером.
— Так какого черта он ведет себя как осел? — отозвался мой муж, в раздражении повышая голос.
— Он же неофит, Фриц, он совершенно ничего не смыслит в том, что действительно необходимо для безопасности Австрии. То есть он считает, что всю черную работу должны делать политики, — ответил фон Штаремберг, хотя негодующий вопрос Фрица был, в сущности, риторическим.
Фриц откровенно хмыкнул.
— Вообразите, что было бы, если бы отношения между странами и впрямь определялись только политиками. То есть Шушниг рассчитывает защитить Австрию от немецкого вторжения тем, что старается не злить Гитлера. Как будто безумца можно умиротворить.
Фон Штаремберг хмыкнул в ответ.
— Все эти его планы сотрудничества с Гитлером дадут обратный результат. Это только даст ему время подготовиться к вторжению в Австрию, пока мы тут будем сидеть сложа руки, по-джентльменски соблюдая Сен-Жерменский договор, и удерживать численность наших войск в пределах жалких тридцати тысяч.
— Неужели Шушниг не понимает, что гитлеровский путч удалось остановить только благодаря итальянским войскам? Что, если верны слухи о том, что Муссолини склоняется к союзу с Гитлером в Эфиопии, хотя бы на уровне публичной поддержки? Тогда это лишь вопрос времени, когда дуче с фюрером придут к соглашению и по всем остальным вопросам, в том числе в отношении Австрии.
Я слышала этот разговор уже много раз с небольшими вариациями с тех пор, как в австрийском руководстве наметился раскол между фон Штарембергом и Шушнигом. Фон Штаремберг считал, что Шушниг проявляет излишнюю мягкость по отношению к Германии, что это ставит Австрию под удар, и Фриц был с ним согласен. Моего мужа
