вернулся обратно со своей шкатулкой. Поставив на стол и со звоном открыв ее особым ключом, он присел к столу и, очинив перо, начал писать.
— Хорош у тебя ящичек, отец мой, — подходя к нему, сказала помещица. — Чай, в Москве купил?
— В Москве, — ответил Чичиков, продолжая писать.
— Только уж, пожалуйста, не забудьте насчет подрядов, — присаживаясь, попросила хозяйка.
— Не забуду, не забуду.
— А свиного сала не покупаете? У меня на святках свиное сало будет.
— Купим, купим, все купим, — не отрываясь от письма, пробормотал Чичиков.
— Может быть, понадобятся птичьи перья, — продолжала помещица. — У меня к Филиппову посту и птичьи перья будут...
— И перья купим, и сало, и пеньку, все купим! — закончив письмо, весело проговорил Чичиков. — Вот, подпишитесь, матушка, — сказал, подавая помещице перо и подвигая бумагу...
Эп. 19.
И опять под звон бубенцов катила бричка по дороге. В бричке с открытым верхом сидел и мурлыкал что-то про себя довольный Чичиков.
Селифан на сей раз был суров, он только похлестывал лошадей кнутом, не обращая к ним никакой поучительной речи. Из угрюмых уст его лишь были слышны одни однообразно-неприятные восклицания. — Ну, ну, ворона, зевай! — и больше ничего...
Неожиданно из-за поворота, навстречу тройке Селифана, вылетела коляска с шестериком коней. В коляске губернаторская дочь и старая компаньонка. Экипаж налетел на чичиковскую бричку. Лошади перепутались. Губернаторская дочка испуганно взвизгнула.
— Ах ты, мошенник, ты что, пьян, что ли! — закричал Селифану губернаторский кучер.
— А ты что расскакался! — приосанясь, ответил ему Селифан.
— Да ведь я тебе кричал, ворона!
Ругаясь, они начали осаживать назад лошадей, чтобы распутаться... Но не тут-то было. Лошади несколько попятились, но потом опять сшиблись, переступив постромки.
Со страхом в лице смотрят на все это дамы. Привстав в бричке, как завороженный, Чичиков смотрит на губернаторскую дочку (шестнадцатилетнюю девушку с золотистыми волосами, ловко и мило приглаженными на небольшой головке).
Губернаторский кучер и Селифан слезли с козел и, продолжая переругиваться, начинают распутывать упряжь и коней.
— Осаживай, осаживай своих, нижегородская ворона! — кричал чужой кучер.
— А я что делаю, шаромыжник!.. — отвечал Селифан.
Между тем Чичиков, сойдя с брички, вежливо поклонился дамам, те благосклонно ответили ему. Осмелев, он двинулся было к коляске, явно намереваясь заговорить и познакомиться с этим юным и прекрасным созданием...
Но упряжь была уже распутана, кучер ударил по лошадям, и коляска, подхваченная шестеркой, полетела...
Чичиков двинулся вслед за коляской. Вышел на пригорок и, как зачарованный, уставился вдаль... Вдали, вздымая за собой пыль, со звоном, что музыка, летела, удалялась коляска.
— Славная бабешка... — задумчиво произнес Чичиков, открывая табакерку и нюхая табак. — Любопытно бы знать, чьих она. Ведь если, положим, этой девушке да придать тысчонок двести приданого, из нее бы мог выйти очень и очень лакомый кусочек...
Эп. 20.
Окно. У окна большая, неуклюжая клетка, в ней темный дрозд с белыми крапинками. Слышится знакомый звон бубенцов. В окне рядом с дроздом одновременно показались два лица: женское в чепце, узкое, длинное, как огурец, и мужское, круглое, широкое, как молдавская тыква. Выглянув и переглянувшись, оба лица в ту же минуту исчезли... «Тпрррууу», — раздался громкий голос Селифана, и из окна стало видно, как перед крыльцом остановилась бричка и из нее с помощью подбежавшего лакея выскочил Павел Иванович Чичиков, которого на крыльце встретил сам хозяин.
Эп. 21.
Гостиная. Грубая, необыкновенных размеров мебель. На стенах портреты в больших рамках.
— Прошу... — громко произнес, распахивая двери, отрывистый голос, в тот же момент раздался нечеловеческий крик от боли... и в гостиную, держась рукой за ногу, вскочил Чичиков.
— Я, кажется, вас побеспокоил... — смущенно извиняясь, появляется следом за ним Собакевич...
— Ничего... Ничего... — прошипел Чичиков, потирая ногу...
Из противоположных дверей, степенно держа голову, как пальма, вошла весьма высокая дама, в чепце с лентами.
— Это моя Федулия Ивановна, — сказал Собакевич. — Душенька, рекомендую: Павел Иванович Чичиков.
Чичиков, хромая, подлетел к ручке Федулии, которую она почти впихнула ему в губы, затем, сделав движение головой, подобно актрисам, играющим королев, Федулия сказала:
— Прошу... — и уселась на диван. Чичиков и Собакевич сели в кресла. Наступило молчание. Стучит дрозд. Чичиков делает попытку улыбнуться Федулии Ивановне, но она недвижна и величественна. Тогда Чичиков смотрит на Собакевича.
— Маврокордато... — отрывисто вдруг изрекает тот, кивая на портрет какого-то странного военного, в красных панталонах, с толстыми ляжками и с неслыханными усами.
Чичиков уставился на портрет.
— Колокотрони... — продолжал Собакевич на точно таком же портрете другого военного.
— Канари...
— Миаули... греческие полководцы... — пояснил он.
Ознакомив Чичикова с портретами полководцев, Собакевич опять замолчал.
— А мы в прошедший четверг, — с улыбкой начинает Чичиков, — об вас вспоминали у Ивана Григорьевича...
Молчание.
— Прекрасный он человек... — продолжал Чичиков.
— Кто такой? — спросил Собакевич.
— Председатель...
— Это вам показалось. Он дурак, какого свет не производил...
Чичиков изумленно открывает рот, потом приходит в себя и, хихикнув, говорит:
— Возможно. Всякий человек не без слабостей... Но зато губернатор...
— Разбойник... — перебил его Собакевич.
Чичиков опять смущенно хихикнул.
— Однако у него такое ласковое лицо...
— Разбойничье лицо... — снова перебил Собакевич. — Дайте ему нож да выпустите на большую дорогу, зарежет. Он, да еще вице-губернатор — это Гога и Магога.
— Впрочем, что до меня... — немного подумав, начал Чичиков, — то мне, признаюсь, больше всех нравится полицмейстер...
— Мошенник! — хладнокровно сказал Собакевич. — Продаст, обманет, да еще пообедает с вами. Все мошенники, — спокойно продолжал он. — Весь город такой. Один там есть порядочный человек — прокурор, да и тот свинья.
Чичиков подавлен, вынимает платок, вытирает пот.
— Что же, душенька, пойдем обедать, — изрекла, наконец, Федулия, поднимаясь с дивана.
— Прошу... — вставая, сказал Собаквич.
Эп. 22.
Столовая. Четыре прибора. Дымятся щи. Громадное блюдо няни [4]. За столом Федулия, Собакевич, Чичиков и неизвестное существо женского пола — не то родственница, не то приживалка.
Собакевич (жуя):
— Этакой няни в городе вы не будете есть. Там вам черт знает что подадут.
Чичиков (робко):
— У губернатора, однако ж, стол недурен.
Собакевич:
— Котами кормят.
Чичиков (уронив ложку):
— Как котами?
Собакевич (жуя):
— Купит его каналья повар кота,
