Прибыли в Богуслав прямо на ярмарку. - Неизвестно, какой Мойше-Иося приходится им дедушкой. - Еврей в талескотне берется доставить детей к дедушке
Было уже совсем светло, когда маленькие путешественники, усталые, сонные и голодные, въезжали в город Богуслав. Из-за леса взошло ясное, теплое солнце. Сначала они проехали огромное кладбище со множеством покосившихся, полуразрушенных памятников, на которых уже давно стерлись и поблекли надписи. Судя по богатому кладбищу, можно было подумать, что город этот неимоверной величины. Миновав кладбище, они въехали прямо на "торговицу" - нечто вроде базара или ярмарки, где все смешалось в кучу: крестьяне, лошади, коровы, свиньи, цыгане, телеги, колеса, хомуты и разные евреи: евреи - скорняки, евреи - шапошники, евреи с красным товаром, с булками, с баранками, с пряниками, с яблочным квасом, с чем только пожелаете. А баб! Бабы с корзинками, бабы с яблоками, бабы с птицей, бабы с жареной рыбой и просто так бабы. И все они галдят, визжат, трещат... А лошади, коровы и свиньи им помогают. Слепцы поют и играют на лирах. Оглохнуть можно! Пыль стоит такая, что трудно разглядеть друг друга, а от запахов можно задохнуться.
Ребята приехали в удачную пору, в базарный день. Возница еле пробился со своей повозкой сквозь толпу, пожелал по своему обыкновению и городу и ярмарке восемнадцать холер и, наконец, опустился в самый город, сильно напоминавший кладбище своими покосившимися, словно надгробные плиты, домиками. Между ними кое - где попадались и новые дома, которые выглядели здесь чужими, как богатые гости на бедной свадьбе. Тут только и началась настоящая суматоха. Возница Шимен - Волф знал, что ему поручили отвезти юных пассажиров в Богуслав к их дедушке и бабушке. Ему, правда, назвали имена дедушки и бабушки, но, черт побери, он их совсем забыл. Шимен - Волф божился, что всю дорогу, честное слово, он удерживал имена в памяти, но как только попал на эту ярмарку, они выскочили у него из головы. Ах, холера! (Кому она предназначалась, он не оказал.)
Между тем подошел какой-то человек, и еще один, и еще один, и два человека, и три человека, и женщины подошли с корзинками, и женщины без корзинок. Поднялся шум, гвалт - все говорили разом, передавали друг другу новость: извозчик привез каких - то детей. "Откуда?" - "С той стороны Днепра". - "Из Ржищева?" - "Почему вы думаете, что из Ржищева, а не из Канева?" - "Не из Ржищева, не из Канева, а из Переяслава". - "А куда он их привез?" - "Да вы же видите куда - не в Егупец, конечно, а в Богуслав!" - "К кому?" - "Умник, если бы знали к кому - все было бы в порядке!" - "К дедушке, - говорит он, - к их дедушке". - "К какому дедушке?" - "Умник, если бы знали, к какому дедушке, - было бы хорошо".
– Тише! Знаете что, спросим у детей, как зовут их дедушку. Они, должно быть, знают.
– Откуда же им знать?
– А почему бы им не знать?.. - Тут, работая локтями, протиснулся сквозь толпу человек с треснувшим козырьком - продавец бубликов.
– Пустите меня! Я их расспрошу. Дети, как зовут вашего дедушку?
Дети от шума и гвалта совсем растерялись, но они все же вспомнили, что их дедушку зовут Мойше-Иося. Да, да, его зовут Мойше-Иося. "Наверное Мойше-Иося?" - "Наверное". Теперь уже, значит, известно, как зовут их дедушку. Остается только один вопрос: какой Мойше-Иося? Есть несколько Мойше-Иосей: Мойше-Иося - столяр, Мойше-Иося - жестянщик, Мойше-Иося Лея - Двосин и Мойше-Иося Гамарннцкий. Но, поди-ка разберись...
– Тише, знаете что? Как зовут вашего отца? - спросил другой, не тот, который с бубликами. Это был еврей с талескотном, видно, все время сидит в синагоге, Дети ответили, что их отца зовут Нохум. Услышав это, еврей с талескотном всех растолкал и учинил детям настоящий допрос.
– Вашего отца, говорите вы, зовут Нохум. Фамилия его Рабинович?
– Рабинович.
– А маму вашу звали Хая-Эстер?
– Хая-Эстер.
– И она умерла?
– Умерла.
– От холеры?
– От холеры.
– Так и говорите!
Еврей в талескотне обернулся к собравшимся. Лицо его сияло.
– В таком случае спросите меня, Я вам скажу точно. Их дедушка - Мойше-Иося Гамарницкий, их бабушка - Гитл Гамарницкая. Их дедушка уже знает, что его дочь, Хая-Эстер, не про нас будь сказано, умерла от холеры, но бабушка не знает. От нее это скрывают: старая женщина, несчастная калека.
Еврей в талескотне с тем же сияющим лицом обратился к детям.
– Вылезайте, дети, из повозки, я вам покажу, где живет ваш дедушка! Подъехать туда невозможно - улица слишком узка. Разве что с другой стороны? Но там не развернешься с возом. Как ты думаешь, Мотл, можно будет развернуться?
Это относилось к молодому человеку с кривым носом. Мотл сдвинул шапку на затылок.
– А почему бы и не развернуться?
– Почему! Почему! Ты забыл, что Гершка Ици-Лябин строит сарай с той стороны?
Мотл, не пошевельнувшись, переспросил:
– А если он и строит сарай с той стороны, так что из этого?
– Что значит "что"? Он же туда навалил лесу.
– Навалил лесу? Ну и пусть, на здоровье!
– Что тут говорить с бревном!
И чем спокойней был Мотл, тем больше горячился еврей в талескотне. Наконец, окончательно потеряв терпение, он плюнул и назвал Мотла дураком из дураков. Затем, взяв детей за руки, сказал: "Идемте со мной! Я вас провожу. Надо идти пешком". И еврей в талескотне, весь сияя, вывел юных путешественников из толпы и отправился с ними пешком к их дедушке, Мойше-Иосе, и к их бабушке, Гитл.
39
ВОТ ТАК ВСТРЕЧА!
Бабушка Гитл, разбитая параличом. - Дедушка Мойше-Иося с картофелеобразным носом и густыми бровями. - Дядя Ица и тетя Сося
У переяславских сирот были все основания вообразить себе дом дедушки Мойше-Иоси чем-то вроде дворца. Сам дедушка представлялся им патриархом в шелковом жупане. Дома ведь говорили, что он богач! Но человек, который взялся проводить детей, подвел их к самому обыкновенному домику, правда, с застекленным крыльцом, и сказал: "Вот здесь живет ваш дедушка Мойше-Иося Гамарницкий". И тут же исчез. Он не хотел присутствовать при встрече.
Пройдя через застекленное крыльцо, дети отворили дверь и увидели прямо против входа деревянную кровать, а на ней человек не человек, какое - то странное существо в образе женщины, без ног и со скрюченными руками. В первую минуту они было чуть не повернули назад, но существо это, внимательно вглядевшись в них воспаленными красными глазами, спросило очень приятным голосом: "Кто вы, дети?" что-то близкое, родное послышалось им в этом голосе. И дети ответили: "Доброе утро. Мы из Переяслава..."
Услышав слово "Переяслав" и видя перед собой кучу ребятишек, среди которых была и годовалая девочка, старуха сразу постигла всю глубину трагедии. Она заломила искривленные руки и громко вскрикнула:
– О горе мне! Гром небесный поразил меня! Моя Хая-Эстер умерла! - Она стала бить себя по голове. - Мойше-Иося, где ты? Иди сюда, Мойше-Иося!
На ее крики прибежал из боковой комнатушки низенького роста старик в молитвенном облачении поверх отрепьев, в опорках на ногах. Лицо у него было уродливое, с большим картофелеобразным носом и невероятно длинными густыми бровями. Это и есть дедушка Мойше-Иося, тот самый, который так богат?
Первым делом дедушка накинулся на детей, стал их бранить, сердито замахал на них руками. А так как oн до этого, очевидно, молился, а молитвы прерывать нельзя, то он кричал на них по-древнееврейски: "И-о-ну, злодеи! Разбойники!" А старухе он также по-древнееврейски дрожащим голосом прокричал: "И-о-ну... Я знал... Дочь моя... Бог дал - бог взял!.."
Это должно было означать, что он знал о смерти дочери. Но старушку это мало успокоило, и она продолжала рыдать, бить себя по голове и выкрикивать:
– Хая-Эстер! Умерла моя Хая-Эстер!..
На ее крики прибежал какой-то человек с такими длинными пейсами, каких дети в Переяславе не встречали. Это был единственный брат их матери - дядя Ица. Вслед за ним прибежала женщина с пылающим лицом, с засученными рукавами и с половником в руке. Это была его жена - тетя Сося. Вместе с ней появилась девочка с розовыми щечками и маленьким ротиком их единственная дочка, Хава-Либа, хорошенькая и застенчивая. Кроме них, сбежались еще мужчины и женщины - ближайшие соседи, и все они стали говорить разом, утешая бабушку Гитл. "Если дочери уже нет в живых, то слезами тут не поможешь, что покрыла земля - того не вернешь". А детям они стали выговаривать, что нельзя сваливаться вот так, как снег на голову, и сообщать людям такие вещи. (Но, бог свидетель, они ничего никому не "сообщали"!)
Тем временем дедушка успел снять с себя талес и филактерии и, со своей стороны, тоже стал упрекать внуков в том, что они раньше не зашли к нему. Если бы они были почтительными детьми, то должны были бы прежде с ним повидаться, потихоньку переговорить, тогда он осторожно поговорил бы с бабушкой, понемножку бы ее подготовил, а не так вот с бухты-барахты. Так поступают дикари!
