Он вновь появился у дяди Ника в четверг вечером в сопровождении Мюриел Диркс, одной из единомышленниц своей жены. Она была маленькая, с широким унылым и бледным лицом и огромными, глубоко посаженными глазами. Когда спрашивали, каково ее мнение, она всячески старалась быть полезной и говорила очень приветливо, но почему-то все время выглядела так, словно вот-вот заплачет. Впрочем, как только Фостер-Джонс извлек на свет план зала, дядя Ник перестал замечать обоих и говорил со мною так, будто мы были одни.
— Видишь, малыш, — начал он торжествующе, — это как раз то, что требуется. Гляди сюда. Со сцены в зал с двух сторон ведут ступеньки, и тут же рядом дверь в артистические уборные, в дирекцию и так далее. Обрати внимание: на сцене есть центральный вход между местами для хористов, где будут сидеть самые активные участники митингов. Если митинг в воскресенье будет многолюдный, то они займут все места.
— Это верно, Мюриел? — беспокойно спросил Фостер-Джонс.
— Конечно, — начала миссис Диркс. — Мы уже разослали приглашения.
Но дядя Ник не удостоил их даже взглядом и грубо перебил:
— Гляди, малыш. Мы ставим экран, который скроет этот центральный вход. Закончив свою речь под аплодисменты собравшихся, взволнованная миссис Фостер-Джонс неуверенно подходит к экрану, исчезает за ним, но затем, очевидно, передумав, выходит из-за него, торопливо пересекает сцену, спускается по ступенькам и идет к двери, ведущей за кулисы, — вот сюда. Но открыть эту дверь ей не удается, потому что там уже ждет полиция. И тут — здрасьте, я ваша тетя!
— Может быть, это и так, — резко сказала Мюриел Диркс, — но если полиция схватит миссис Фостер-Джонс…
— Должен сказать, мистер Оллантон, — торопливо проговорил Фостер-Джонс, — я не совсем уяснил себе…
— Одну минуту. — Дядя Ник заметил их существование. — За кого вы меня принимаете? На сцену из-за экрана возвращается совсем не миссис Фостер-Джонс. Настоящая миссис Фостер-Джонс, слегка изменив свою внешность, в это время уже выходит на улицу. Наша задача — направить их по ложному пути. И это самый верный способ. Полицию надо занять делом. Показать им яркое пальто или какое-нибудь платье… не совсем обычное… и если вторая женщина, одетая таким же образом, будет чем-то напоминать миссис Фостер-Джонс, они будут твердо уверены, что это она и есть.
— Прекрасный план, — сказал Фостер-Джонс неуверенно. — Прекрасный, умный план. Как вы находите, Мюриел?
— Признаюсь, он у меня вызывает сильные сомнения. Ведь ваш план рассчитан на то, что полицейские — полные идиоты?
— Ничего подобного. — Дядя Ник строго посмотрел на нее, затем перевел взгляд на Фостер-Джонса. — Не учите меня моей профессии. Я состою в профсоюзе обманщиков и неплохо на этом зарабатываю. Полицейские увидят то, что я захочу, и ничего больше. Не забудьте, что ни один из них не подойдет к экрану. Допустим, на ней ярко-красное пальто. Они видят, как это пальто скрывается за экраном с одной стороны и выходит из-за него с другой, как раз когда они собираются последовать за ним. Они успевают увидеть, но не успевают подумать. Можете мне поверить, это все детские игрушки по сравнению с тем, что мы тут проделываем дважды в вечер, верно, Ричард?
— Согласен, дядя. Но только в том случае, если удачно найдена вторая женщина и обе точно знают, что им делать.
— Эге, и ты туда же, малыш? — Дядя Ник презрительно фыркнул. — Конечно, все должно быть тщательно отработано. Как с фотографиями вашей жены, мистер Фостер-Джонс?
— К сожалению, то, что у меня есть, не очень вам поможет, — сказал он извиняющимся тоном, протягивая поясную кабинетную фотографию и несколько снимков, вырезанных из газет. — Рост пять футов пять дюймов, сложение хрупкое, волосы темные, с сединой…
— Понятно, понятно, — сказал дядя Ник нетерпеливо. — Нет, мы должны все сделать наилучшим образом. Это будет настоящая работа, а не игра. Не любительская стряпня, а продуманный до мельчайших подробностей профессиональный эффект. — Он взглянул на Фостер-Джонса, потом на Мюриел.
— У меня есть знакомая, которая немного похожа на Агнес Фостер-Джонс, — тихо, с беспокойством в голосе сказала Мюриел. — Только не знаю, сумеет ли она…
— Я тоже не знаю, — резко перебил ее дядя Ник. — Я думаю, вам обоим лучше выйти на полчаса. На той стороне есть бар…
— Мы не из тех, кто ходит по барам, мистер Оллантон, — сказал Фостер-Джонс.
— Да-да, конечно. Тогда идите вниз и подождите на служебном подъезде, пока я не пришлю за вами. Или вы решили отказаться от этой затеи? Нет? Ну ладно, тогда подождите внизу. Я не хочу, чтобы вы уходили, потому что о деталях, может быть, надо будет условиться уже сегодня.
Когда они вышли, он налил шампанского себе и мне — у него в уборной всегда была бутылка с трубочкой, пропущенной через пробку; мы выпили, и он вопросительно посмотрел на меня:
— Придумал что-нибудь, малыш?
— Да. Джули Блейн.
— Какие-нибудь доводы, не считая того, что тебе все еще хочется с нею втихую переспать?
— Да. У нее почти такой же рост и фигура. Она умная, опытная актриса и сделает в точности то, что ей скажут. И она понимает в одежде.
— Неприятно признаваться, но ты прав, малыш. А согласится ли она?
— Думаю, что да. Я знаю, она сочувствует суфражисткам. И мне кажется, ей самой доставит удовольствие сыграть такую шутку.
— Несомненно. Но если мы втянем ее, нельзя будет оставить за бортом Томми Бимиша. Придется рассказать ему, а сможет ли он после двух-трех стаканчиков держать свою пасть на замке? Тут мы рискуем.
— А может быть, риск будет меньше, если его тоже втянуть, ввести в действие, дать роль, — сказал я с надеждой, стараясь забыть, что на Томми Бимиша нельзя положиться, даже когда он гвоздь программы.
— И если он не слишком много будет знать. Тогда не слишком много и растреплет. — Дядя Ник с задумчивым видом выпил шампанского и продолжал: — Придется провернуть это сегодня вечером, малыш. Если мисс Блейн согласится, ей надо будет завтра встретиться с миссис Фостер-Джонс, посмотреть, как та выглядит, как двигается, и выяснить насчет одежды. Я спрошу Фостер-Джонса, может ли он отвезти ее туда на машине. На своей машине я ее не повезу и сам никуда не поеду. Я разработаю для них точный план, по вставать с утра пораньше и тащиться под дождем черт-те куда не собираюсь. Томми тоже не поедет. Я ему скажу, что он слишком знаменит. А теперь убеди меня, что с мисс Блейн следует поехать именно тебе. Нет, я серьезно, малыш.
— Я художник, — сказал я важно и в то же время посмеиваясь. — У меня зоркий глаз. Я…
— Подходит, малыш. Я пойду к Томми и мисс Блейн, а потом поговорю с Фостер-Джонсом и с этой миссис. Сам ты возьми Сисси и идите ужинать, а мой ужин пусть стоит на огне — я могу запоздать. И помни, Сисси — ни слова.
Дождь еще лил, и мы с Сисси припустили к трамваю, в котором оказалось полно народу, а потом молча добежали от трамвайной остановки до берлоги. Но когда мы за ужином уселись друг против друга, Сисси заявила довольно раздраженно:
— Я прекрасно вижу, что происходит что-то интересное, так лучше уж расскажи мне все, Дик. Я не прикидываюсь умной, но какие-то вещи я просто чувствую — вот, например, я всегда знаю, когда Ник встречается с другой женщиной.
Я думаю, это была правда. Она ни на чем не сосредоточивала свой ум, не изощряла его, и поэтому он был открыт всем ветрам. Наверное, она могла бы неплохо предсказывать судьбу.
— Да, ты права, Сисси, но тебе это как раз неинтересно. Он обдумывает новый фокус. И задержался, чтобы встретиться с двумя людьми, которые могут ему помочь.
— Ну ладно. Но пускай бы он хоть сказал мне, а то просто задвинул подальше…
— Перестань, Сисси. Ты уже могла бы привыкнуть к нему. Если фокус не удастся, он будет чувствовать себя глупо, а ты представляешь, как ему это приятно? Мне еще он может сказать, но тебе не скажет ни за что. В твоих глазах он должен быть совершенством.
— Пожалуй, верно. Ты очень умный мальчик, Дик. Это, я думаю, наследственное. Только я тебе вот что скажу. — Она доела жареную картошку и выпила портера. — Он один раз совсем перестал важничать, не так давно. Где это было? В Бирмингеме, вот где. Он там заболел — гриппом, наверно, не знаю. Такой у него жар начался. В рот ничего не брал. Только свое шампанское. Целый день лежит, иногда, бывало, вздохнуть не может, выглядит ужасно. И все-таки идет на сцену и показывает свой номер. Я так просила, чтобы он этого не делал… но ты же его знаешь. Он железный человек. Я от него день и ночь не отходила, помогала одеваться и раздеваться, даже гримировала. И ему так было стыдно, и такой он был несчастный, и все потому, что единственный раз он не был как всегда на высоте, потому что я должна была ухаживать за ним… И он не мог понять, что тогда я его по-настоящему любила, любила каждую минуту, никогда не переставала любить.
