– Ты понимаешь, Муся, – говорил Тарумов, – они перекрыли все прежние скорости! «Агамали» делает с грузом двенадцать, и это считается хорошим ходом. Да что они, чудесники, что ли?
И Белецкая ответила сдержанно:
– Подождем радоваться. Они еще не пришли на рейд. Скорость большая, конечно, но… надо еще суметь закрепить достижение. До сих пор они вечно отставали, – прибавила она.
Но вскоре позвонили из редакции «Большевика Каспия», справлялись о скорости «Дербента». Муся говорила в трубку небрежным тоном:
– Последние сведения – скорость четырнадцать с половиною. Не верите? Тогда вам придется зайти на радиоцентр, чтобы убедиться… да, да, поздравляем…
Только бы их не задержали на рейде. Мы будем извещать вас каждый раз, как будет что-нибудь новое…
В восемь часов Тарумова и Белецкую сменили. Они шли вместе до перекрестка, как всегда, он держал Мусю под руку, и оба они молчали, не стесняясь этого молчания, как люди, давно привыкшие друг к другу. Внезапно Муся спросила:
– Вероятно, о «Дербенте» напишут в газетах? Как ты думаешь?
– Обязательно.
– А портреты?
– Чьи портреты?
– Ну, их… стахановцев.
– Да ведь их сорок пять человек… Лучших людей, вероятно, заснимут, не всех!..
– Посмотреть, какие они… Слушай, Арсен!..
– Ну?
– Я читала, что Алексея Стаханова в прошлом году травили какие-то администраторы. Неужели это правда?
– Конечно, правда. Но почему ты спрашиваешь?
– Да как-то странно. Ну, прощай, Арсен.
– Прощай. Что ты какая-то чудная? У тебя глаза сделались большими… Смотри не попади под трамвай…
Под утро Тарумов вновь связался с «Дербентом». За ночь танкер не сбавил скорости. Он прошел расстояние до Астраханского рейда за тридцать один час. У Тюленьей банки его поджидал караван барж. К утру ветер посвежел и началась зыбь. Последнюю баржу подвели с трудом. Несмотря на это, разгрузка была окончена за три часа. Танкер уже шел в обратный рейс, и вдогонку ему с севера спешила крупная зыбь, грозившая замедлить ход.
Днем на радиостанции дежурила другая смена, и, явившись вечером на вахту, Тарумов посмотрел журнал. Никаких записей о ходе стахановского рейса не было. Прибытия «Дербента» ожидали после двенадцати часов дня, но уже в восемь часов радист услышал его позывные.
«Находимся на траверзе острова Жилого. Будем через два часа. Сообщите пристань погрузки».
– Как это может быть? – удивился дежурный. – Ведь если они сейчас на траверзе Жилого, то им остается хода часа три, не меньше. Может быть, радист напутал?
– Звоните в диспетчерскую, – усмехнулся Тарумов, – никто не напутал, все верно!
– Да не может этого быть. Я сам плавал, я знаю!
– Ты не знаком с их новой трассой. Они идут другой стороной острова, проливом. Этот путь много короче.
– Да ведь там мелко…
– Глубина восемь футов. Они идут порожнем, без балласта. Кроме того, они освободились от ненужных грузов и уменьшили осадку. Они все рассчитали, не беспокойся.
– Ах, молодцы! Недаром о них столько говорят в порту. Теперь о них узнают в Махачкале, и в Астрахани, и в Красноводске…
– Одного из них я знаю. Это радист Макаров. Обыкновенный парень, совсем мальчишка… Очень веселый…
– А я знаю их капитана. Так себе, ничего особенного. Старичок. «Пожалуйста, голубчик… Спасибо, голубчик…» Тихоня.
И Муся, молча кусая губы, слушала этот разговор. Она притихла с утра, и на нее не обращали внимания. Неожиданно она сказала Тарумову деланно небрежно!
– На пристани, вероятно, будет много посторонних. Что, если пойти посмотреть?
– Пожалуй, – согласился Тарумов, – я тебя провожу.
– Мне хочется прогуляться. – И она торопливо добавила: – Такой славный вечер!
Они шли по шоссе к нефтегавани. Муся машинально перебирала его пальцы, прижималась к нему плечом и молчала. Тарумов рассуждал вслух:
– Что такое стахановский метод? Рационализация, разумная организация труда, использование до дна технических средств производства. Мне кажется, что этот метод применим везде, где труд оснащен техникой. Почему не применить его в системе радиосвязи? Я даю сто с лишком знаков в минуту и быстро нахожу абонента. Но это еще не все. Если настроить передатчик и устранить шумовой фон… Как ты думаешь, Муся?
Они миновали корпуса завода, и в глаза им ударил нестерпимый блеск моря. Посреди бухты медленно разворачивался стальной гигант, возвышаясь над водой желтоватыми ржавыми бортами. За его кормой вскипали клубы пены.
– Это… он? – спросила Муся, останавливаясь.
– Он самый, стахановец! Пойдем скорее.
– Нет, погоди…
Мимо них прошли на пристань какие-то люди, оживленно разговаривая и помахивая портфелями. Тарумов услышал обрывок фразы: «…сто двадцать процентов рейсового задания…»
Муся освободила руку и смотрела на пристань широко раскрытыми глазами.
– Отсюда хорошо видно, – сказала она тихо, – дальше я не пойду.
Он взглянул на нее тогда с удивлением и некоторой надеждой, так как вспомнил, что на «Дербенте» плавает этот Басов… Так, значит, Муся не хочет видеть его?
Тарумов вынул часы.
– Теперь ровно десять. Они проделали этот рейс за шестьдесят три часа. Все-таки я сбегаю взглянуть, как они подойдут. Постой здесь, Муся.
Он махнул рукой и побежал под гору к пристани. Белецкая осталась одна.
За октябрь месяц танкер «Дербент» перевез на Астраханский рейд сто тысяч тонн мазута. Во второй декаде он перегнал «Агамали» и вышел на первое место среди нефтевозов Астраханской линии. Но уже в двадцатых числах месяца «Агамали» удачно провел свой первый стахановский рейс и вплотную пододвинулся к «Дербенту», снова оспаривая первенство.
На судне соревнование теперь вошло в привычку. Обыденными стали большие премиальные, заметки в газетах, переклички судов. Прекратились авралы в машинном отделении, текущий ремонт теперь производился без всякой натуги. И даже совещания команды протекали мирно, – новые предложения обсуждались спокойно, не вызывали недоверия.
Однажды, в конце октября, опять утром во время политзанятий Бредис закашлялся, побелел и закрыл лицо руками. Матросы повскакали с мест и беспомощно топтались вокруг. Бредис поднял голову и удивленно посмотрел на свои руки, залитые кровью.
– Занятия кончены, – угрюмо объявил Котельников, – можно разойтись.
Но никто не уходил, все столпились вокруг больного и заглядывали ему в лицо. Гусейн протянул ему носовой платок и отчаянно оглянулся вокруг, ероша волосы.
– Глупая история, – прошептал помполит. – Что ты смотришь на меня, Мустафа? Мы еще повоюем, браток. Позови Басова…
Его отвели в каюту и уложили. Он вытянулся на койке костлявым телом, уставил глаза в потолок и затих.
Пришел Басов. Он распорядился принести воды и присел на койку больного.
– Через два часа мы будем в порту, – сказал он, – я вызову скорую помощь.
– Не надо…
– Как хочешь. Тогда я повезу тебя на трамвае… Ты сам довел себя до этого, Герман.
– Ах, оставь! – Помполит тяжело заворочался на койке и глотнул воздух. – Я, Сашка, знал, что это случится, но не думал, что так скоро. Впрочем, всему свое время. До конца навигации осталось два месяца. Это не так уж долго. А весной политуправление найдет человека. Но вот эти два месяца… я хотел бы закончить навигацию.
– Не валяй дурака. Ты хочешь умереть в море? Мы не врачи, Герман. Мы заездим тебя очень скоро, если еще не заездили. Завтра все опять забудут, что ты болен, что тебя надо щадить. Здесь не санаторий.
Басов грел в своих руках холодные руки больного, гладил и сжимал их, как бы смягчая невольную грубость своих доводов.
Помполит сказал:
– Это не так просто – оставить танкер. Обком не сможет сразу найти заместителя.
Басов молчал.
– Что же ты затих? – усмехнулся Бредис. – Тебе придется взять на себя политчасть на первое время. Это ясно, как день. Понятно, никто не может заставить тебя, – добавил он торопливо, – ты вправе отказаться.
Тогда… все придется оставить по-старому.
– Какой я политработник! Ты это на смех, что ли?
– Значит, не о чем и говорить. Отлежусь. В сущности, мне незачем сходить на берег. Для легочных больных важнее всего чистый воздух. А этого добра в море хватит… Завари-ка чайку, Саша.
Басов долго возился с чайником, гремел крышкой. Лицо его залила краска, даже уши пылали.
– Мы успеем сходить в райком на стоянке, – промолвил он наконец, как будто говорил о деле решенном. – Если там не будут возражать против моей кандидатуры на время, то тебе следует теперь же остаться в городе.
Они помолчали. Бредис отхлебнул, сморщил нос и улыбнулся виновато.
– Проклинаешь меня сейчас, сознайся? Но ты хороший товарищ. Мне все-таки очень хочется жить, Сашка.
– Еще бы!
– Только бы все шло хорошо здесь. Мне иногда кажется, что не так уж у нас благополучно. Командиры… Дело в том, что я на днях просматривал журнал: все эти капитанские телеграммы… они под диктовку писаны. Знаешь чью?
