Я от всего сердца посочувствовал бедняге, но ничего не мог для него сделать, так как наш капитан оставался неумолим.
— Ну и что, — заявил он, — мы только начали шестимесячное плавание… Не могу же я вернуться назад; а ему на острове лучше, чем в море. Пусть уж умирает на Руруту.
Так, вероятно, и случилось.
Позже мне довелось слышать продолжение этой печальной истории от двух матросов. Попытки бедняги покинуть остров все еще ни к чему не повели, и роковая развязка быстро приближалась.
Несмотря на физическое вырождение таитян в целом, среди вождей до сих пор часто можно увидеть людей с очень привлекательной внешностью; иногда встречаются величественные мужчины и миниатюрные женщины, по красоте не уступающие тем нимфам, которые около ста лет назад плавали вокруг кораблей Уоллиса. Прелесть этих таитянок столь же обольстительна, какой она казалась команде «Баунти»; молодые девушки, кроткие пухленькие существа с мечтательными глазами, в точности соответствуют созданному поэтами идеалу женщины тропиков.
Природный цвет кожи у туземцев обоего пола довольно светлый, но у мужчин, много бывающих на солнце, она значительно темнее. Впрочем, у мужчин смуглая кожа считается большим достоинством — доказательством как физической, так и нравственной силы. Отсюда очень древняя поговорка, распространенная среди таитян:
Если у матери темные щеки,
Сын будет трубить в раковину воина;
Если стан ее крепок, он будет законодателем.
При таком представлении о мужественности, не удивительно, что таитяне считают всех бледных и вялых на вид европейцев слабыми и женственными и только моряка, у которого щеки напоминают цветом грудку жареной индейки, признают за силача или, пользуясь их собственным выражением, за «таата тона» — человека с широкими костями.
Кстати о костях; мне вспоминается отвратительный обычай полинезийцев, ныне вышедший из употребления, изготовлять рыболовные крючки и буравчики из костей своих врагов. В этом отношении они превзошли скандинавов, употреблявших человеческие черепа в качестве чаш и мисок.
Но вернемся к «Калабуса беретани». Велик был интерес, который мы возбуждали у навещавших нас толпами островитян; они могли часами стоять, разговаривая, приходя без всякой причины в большое возбуждение и танцуя вокруг нас со всей живостью, свойственной их племени. Они неизменно принимали нашу сторону, ругали консула и называли его «ита маитаи нуи», то есть очень плохим. Должно быть, они имели против него зуб.
Не отставали по части посещений и женщины, милые создания. В сущности они выказывали даже больше интереса, чем мужчины, и, устремив на нас взор своих красноречивых глаз, что-то говорили с изумительной быстротой. Но, увы! хотя они были любопытны и несомненно испытывали к нам мимолетное сострадание, искреннего чувства проявлялось очень мало и еще меньше сентиментальности. Многие из них откровенно смеялись над нами, обращая внимание лишь на смешные стороны нашего положения.
Помнится, на второй день заключения какая-то красивая, несколько дикая на вид девушка примчалась к Калабусе и остановилась в некотором отдалении, дерзко уставившись на нас. Она оказалась бессердечной: умирала со смеху, глядя на Черного Дана, который поглаживал свою натертую лодыжку и высказывал при этом кое-какие соображения насчет нравственности консула и капитана Гая. Посмеявшись над ним вволю, девушка затем удостоила своим вниманием остальных, переводя взгляд с одного на другого самым методическим и вызывающим образом. Если что-либо казалось ей комичным, она тут же давала это понять — немедленно тыкала пальцем и, откинувшись назад, закатывалась странным глухим смехом, звучавшим наподобие басовых нот музыкального ящика, играющего с закрытой крышкой какую-то веселую мелодию.
Я знал, что и в моей наружности не было ничего, что могло бы обезоружить насмешницу; по правде говоря, трудно было в таких обстоятельствах сохранить хоть сколько-нибудь героический вид. И все же я испытывал большую досаду при мысли, что и до меня дойдет очередь подвергнуться осмеянию со стороны этой озорной чертовки, хотя она и была всего лишь островитянкой. Скажу по секрету, некоторое отношение к такого рода переживаниям имела ее красота; пригвожденный к бревну, одетый весьма неподходящим образом, я тем не менее становился сентиментальным.
Прежде чем ее взгляд упал на меня, я бессознательно принял самую грациозную позу, какую только мог, подпер голову рукой и напустил на себя задумчивый вид. Хотя я отвернулся, но вскоре почувствовал, что у меня начинают гореть щеки, и понял, что она смотрит на меня; щеки мои горели все сильней, а смеха не слышалось.
Восхитительная мысль! В ней пробудилось сочувствие. Больше я не мог выдержать и поднял взор. И что же! Вот она; ее огромные карие глаза, точно две звездочки, все округлялись и округлялись, тело дрожало от смеха, а на губах играла улыбка, которая могла убить наповал всякое чувство.
Через мгновение она быстро повернулась и, заливаясь смехом, выбежала из Калабусы. На мое счастье, она больше никогда не возвращалась.
Глава XXXIV
ЖИЗНЬ В КАЛАБУСЕ
Прошло несколько дней, и, наконец, наше послушание было вознаграждено кое-какими поблажками со стороны капитана Боба.
Он разрешил всей компании разгуливать целый день на свободе, но велел держаться поблизости, чтобы нас можно было в случае чего окликнуть. Подобное послабление, само собой разумеется, находилось в полном противоречии с распоряжениями Уилсона, а потому он ничего не должен был об этом знать. Вряд ли приходилось опасаться, что туземцы ему расскажут, но иностранцы, проезжавшие по Ракитовой дороге, могли рассказать. Предосторожности ради вдоль дороги были расставлены дозорные. При виде белого человека они поднимали тревогу; тогда мы все устремлялись к своим колодкам (их намеренно оставляли открытыми), затем брус опускался, и мы снова становились узниками. Как только путник исчезал из виду, нас, конечно, освобождали.
Капитан Боб и его приятели ежедневно снабжали нас едой, но ее было очень мало, и мы часто испытывали нестерпимый голод. Мы не могли упрекать их в том, что они не приносили нам больше; как мы вскоре убедились, им приходилось себя урезать, чтобы снабжать нас и этим немногим; к тому же, за свою доброту они ничего не получали, кроме бадьи сухарей каждый день.
У такого народа, как таитяне, «тяжелые времена» в нашем понимании проявляются лишь в недостатке съестного; и все же среди простолюдинов столько нуждающихся, что это наиболее бедственное последствие цивилизации для них, можно сказать, постоянный бич. Правда, туземцы, живущие около Калабусы, имеют в изобилии лимоны и апельсины; но какой от них прок, если они лишь еще сильней возбуждают аппетит, удовлетворить который нечем? В те периоды года, когда созревают плоды хлебного дерева, островитяне питаются лучше; но в остальное время спрос, предъявляемый экипажами торговых судов, истощает природные ресурсы острова. И так как земля принадлежит главным образом вождям, таитяне низких сословий страдают от их алчности. Если бы простой народ лишили рыболовных сетей, многие умерли бы с голоду.
Капитан Боб постепенно ослаблял свою бдительность, мы стали уходить все дальше и дальше от Калабусы и умудрялись до некоторой степени восполнять недостаток продовольствия, систематически устраивая фуражировки по всей округе. К счастью, хижины более зажиточных туземцев были открыты для нас так же, как и хижины самых обездоленных; и в тех и в других мы встречали одинаково радушный прием.
Иногда мы попадали к вождю, когда у него во дворе закалывали свинью; пронзительные звуки, которые она издавала, слышны были издалека. В таких случаях собирались все соседи, и устраивалось что-то вроде пира, на котором чужестранец был всегда желанным гостем. Поэтому громкий визг звучал в наших ушах музыкой. Он указывал, что где-то по соседству происходит небезынтересное событие.
Неожиданно нагрянув с обычным для нас шумом, мы всегда производили на присутствующих большое впечатление. Иной раз мы приходили, когда свинья была еще жива и сопротивлялась; тогда о ней при нашем приближении и думать забывали. На такой несчастный случай Жулик Джек имел обыкновение являться к месту действия с большим ножом в зубах и с дубинкой в руке. Другие матросы наперебой старались принять участие в опаливании щетины и потрошении. Только мы с доктором Долговязым Духом никогда не вмешивались в приготовления, а приходили к самому пиршеству с нерастраченными силами.
Как и все высокие и тощие люди, мой долговязый приятель обладал исключительным аппетитом. Другие, случалось, мешкали, выбирая, что бы им съесть, но он не терял даром ни секунды.
Он с большой изобретательностью выходил из затруднения, которое мы все по временам испытывали. Островитяне редко солят свою пищу; поэтому он попросил Каболку принести ему с судна немного соли, а если можно, то и перцу. Его просьба была выполнена. Он всыпал все в маленький кожаный мешочек — «обезьянью котомку» (как его называют матросы), который обычно носят на шее, как кошелек.
