- Мама, - спросил он, - ты взяла купальники?
- Взяла, сынок.
Поезд описал кривую и замедлил ход. Болота внезапно кончились и пошли низкие песчаные дюны в высокой траве. Он увидел мужчину с необыкновенно красным лицом, который как раз взобрался на верх дюны и махал оттуда палкой. Один за другим они медленно спустились с поезда и спрыгнули на горячий песок. Какое странное ощущение, когда ступаешь по нему ногами! С хохотом и звонкими криками, чувствуя свою беспомощность, они бежали и прыгали, забирались на крутые связанные корнями бока дюн и соскальзывали вниз в медленных тёплых лавинах ленивого песка. Мама и папа медленно пробирались по дюнам с корзиной между ними, и папа на что‑то показал. Солнечный свет падал вниз тяжело, как листы меди, и они чувствовали щеками жар песка. Наконец, они вышли на огромный ослепительно белый пляж с миллионами ракушек, полосатым чёрно–белым маяком и длинным, длинным ленивым синим морем, расстилающем мягкие линии пены с бесконечным шепотом, как деревья на ветру.
Вдруг ему неудержимо захотелось пуститься бегом в этом необъятном просторе и свете и бежать много, много миль. Мама с папой сели под полосатым зонтиком, а Мери и Джон, уже босиком, приступили к многотрудной и усердной работе с песком на краю воды, иногда забегая в море. Он пошёл от них по пляжу, ближе к волнам, высматривая особенно соблазнительные раковины и старясь ни за что не наступить на медузу. А вдруг косяк летучих рыб, каких он видел с парохода, подплывёт к берегу и по ошибке выпрыгнет прямо на песок? Вот это будет восторг! Всё равно, как найти клад, прогнивший ящик с золотыми монетами, водорослями и песком. Он часто представлял себе, как он засовывает руку в такой ящик и нащупывает в мокром песке и водорослях мелкие, твёрдые, красивые монетки. Говорили, что на пляже Тайби спрятал свои сокровища капитан Кидд. Может быть, лучше пойти поближе к дюнам, где скорее всего был спрятан клад… Он лез на горячую дюну, цепляясь руками за похожую на перья траву, царапая ноги о жесткие листья, набрав полные туфли тёплого песка. Верх дюны будто сняли черпаком, как у вулкана, а края углубления поросли высокой поющей травой: самое подходящее место для сокровищ, незаметное и укрытое. Он лёг, аккуратно разровнял ладонью площадку на песке и положил на неё медаль. Медаль дивно сверкала на солнце. Может быть, она даже красивее той пятидолларовой золотой монетки? Его особенно восхищали крохотные звенья золотых цепочек, на которых был подвешен щит. Если бы Каролина могла это увидеть! Может быть, если он спрячется здесь и дождётся, пока все уйдут домой, Каролина каким‑то образом поймёт, где он, и придёт к нему, когда стемнеет. Он не знал, какая самая короткая дорога с кладбища сюда, но Каролина, конечно, знает. Тогда они будут здесь говорить всю ночь. Он поменяет медаль на пятидолларовую монетку. Она, наверно, принесёт завёрнутую в шёлк розовую статуэтку, и тогда их дом станет самым лучшим домом… Он расскажет ей о щегле, прервавшем Битву при Геттесберге.
V.
После обеда они закапывали в песок папу в купальном костюме. Он, Мери и Джон возбуждённо трудились. Едва они успевали укрыть песком одну ногу, как вдруг выскакивало вверх другое волосатое бревно, или рука разрушала утрамбованную форму, а папа громко хохотал. Наконец, им удалось закопать его всего, кроме головы, и нагрести над ним красивый ровный холмик. Наверху они поставили два ведёрка, выложили ряд розовых ракушек, как пуговицы на пальто, и водоросли. Мама лежала под зонтиком и лениво, обворожительно посмеивалась. Впервые за весь день она, кажется, была действительно счастлива. Она стала бросать в папу мелкими ракушками, и смех её был необычный, чарующий, дразнящий, как будто она стала девчонкой, а папа делал вид, что страшно сердится. Сейчас он весь стал свежей могилой! В точности, как её описала Каролина, потому что в ней всё было живое и говорящее, и могло встать, когда захочет. Мери и Джон, видя, как мама целится ракушками и дразнится, смеясь, а папа приходит в комичный гнев, совсем разошлись и стали швыряться всем подряд: ракушками, комками водорослей и, наконец, песком. Тут папа, перепугав всех, выскочил из гробницы, разметал во все стороны свои погребальные одежды и победными прыжками ринулся вниз на пляж и в море. Коричневые подошвы его ног иногда мелькали в длинных, извилистых зелёных волнах, а потом выныривала его голова, по–собачьи отряхивалась и отфыркивалась, а сильные белые руки медленными взмахами опускались в солнечном свете, и он отплывал всё дальше. Это было великолепно!.. Он сам хотел бы плыть так всё дальше и дальше и разговаривать с чайками, пролетающими совсем рядом над ним.
Позднее, снова переодевшись в пропахшей солью деревянной купальне, они ужинали на веранде большой гостиницы. Играл оркестр, цветные официанты кланялись и широко улыбались. Небо розовело и гасло; море стало тёмным, и от него долетали дальние печальные вздохи, а сумерки медленно, медленно сгущались в ночь. Луна, которая в конце дня казалась белой скорлупкой, сейчас блистала серебром, и когда они молча шли к поезду, маячившему длинным рядом жёлтых окошек, он думал, что пляж и дюны ещё прекраснее под луной, чем под солнцем… И какими таинственными казались топи с холодной луной над ними! Они о чём‑то напоминали, но он не мог вспомнить, о чём…
Мери и Джон уснули в поезде, а папа и мама молчали. Кто‑то в переднем вагоне играл на ручной гармонике, и заунывные звуки странно смешивались с перестуком колёс, грохотом мостов и долгими скорбными криками гудка. Туу–у! Туу–у! Куда же они двигались - просто возвращались в знакомый дом, к двум знакомым деревьям, или неслись, как огненная комета, к пределам вселенной, чтобы нырнуть в неведомое и падать, падать вниз без конца?
Нет, они не возвращались к привычному… Всё стало другим и призрачным. Длинная улица в лунном свете казалась глубокой рекой, по дну которой они шли, иногда задевая камни, издававшие тонкий звук, и напряжённо прислушивались к шёпоту вязов и пальм. И дом, когда они, наконец, остановились перед ним, каким странным он был! Лунный свет падал на него сквозь два высоких, качающихся дуба, и по всему фасаду двигались пятна теней и света. Медленные водовороты и спирали чёрного и серебряного, то головокружительный галоп, то гладь тихих заводей света вдруг раскалывалась на кусочки, безмолвно следуя взмахам листьев под луной. Будто весь дом внезапно обрастал лунной лозой, душившей всё массами быстрых листиков и усиков из тусклого серебра, и внезапно гаснувшей.
Он вздрогнул, когда папа вставил ключ в замок, чувствуя как призрачная лоза странным образом выросла на его лице и руках. Может быть, в этом он найдёт теперь отгадку всего, что его смущало? Каролина, конечно, поняла бы, потому что она сама была из лунного света. Он медленно поднялся по лестнице, но когда достал медаль и крохотную розовую ракушку из кармана и положил их на стол, то осознал, наконец, что Каролины больше нет.
