Элизабет Бейтс произнесла эти слова с горечью, с вызовом. Она знала, что соседка миссис Ригли стоит у своей двери и слушает, но ей было все равно. Она повернулась уходить, однако миссис Ригли остановила ее:
— Погодите минутку! Я пойду спрошу Джека, может, он что-нибудь знает.
— Нет, нет, не надо, чтобы вы из-за меня…
— Ерунда, сейчас сбегаю, только вы уж, пожалуйста, побудьте в кухне, последите, чтобы дети вниз не сошли и не наделали пожару.
Элизабет Бейтс вошла в дом, бормоча из вежливости возражения. Хозяйка извинилась за беспорядок.
Извинялась она не напрасно. На диване и на полу были разбросаны детские платьица, брюки, белье, всюду валялись игрушки. На столе, на черной клеенке — куски хлеба и пирога, крошки, объедки, остывший чайник.
— Пустяки, у нас, думаете, лучше? — сказала Элизабет Бейтс, глядя не на разбросанные вещи, а на хозяйку.
Миссис Ригли накинула на голову шаль и торопливо вышла, пообещав:
— Я мигом.
Гостья села и с легким осуждением обвела глазами неприбранную комнату. Потом стала считать раскиданные по полу башмаки самых разных размеров. Их оказалось шесть пар. Она вздохнула и, прошептав: «Мудрено ли!» — перевела взгляд на брошенные игрушки. Во дворе послышались шаги, в кухню вошли мистер и миссис Ригли. Элизабет Бейтс поднялась с табурета. Ригл был высокий, ширококостный, худой, с костистым лицом. На виске синел шрам — след от раны, полученной в шахте, в рану въелась угольная пыль, и шрам был синий, как татуировка.
— Неужто до сих пор не пришел? — спросил Ригли, не поздоровавшись, однако почтительно и с сочувствием. — Где же он может быть? Там его нет. — Ригли кивнул головой в сторону «Принца Уэльского».
— Наверное, в «Дубках» сидит, — предположила миссис Ригли.
Снова наступило молчание. Ригли явно что-то тревожило.
— Когда я уходил, он заканчивал норму, — начал он. — Минут через десять после свистка мы стали собираться, я ему крикнул: «Ты идешь, Уолт?» — а он: «Ступайте, я вас догоню», ну, мы с Бауэрсом и пошли к клети, думали, он за нами идет и поднимется со следующей партией…
Он был растерян и точно оправдывался, что бросил товарища одного. Элизабет Бейтс, теперь уже опять уверенная, что произошло несчастье, поспешила успокоить его:
— Да нет, он, наверное, в «Дубках», миссис Ригли правду сказала. Ведь не впервой. Сколько раз я волновалась понапрасну. Теперь он сам не придет, его принесут.
— Что же это за напасть такая, — горестно вздохнула миссис Ригли.
— Я сейчас добегу до заведения Дика, проверю, там он или нет, — предложил Ригли, боясь выдать свою тревогу, боясь показаться навязчивым.
— У меня и в мыслях не было причинять вам столько хлопот, — горячо возразила Элизабет Бейтс, но Ригли знал, что она рада его предложению.
Они двинулись в темноте по проулку, а жена Ригли пробежала в конец двора, и Элизабет услышала, как у соседей открылась дверь. Вся кровь, казалось, отхлынула от ее сердца.
— Не оступитесь! — остерег ее Ригли. — Тут колдобины, засыпать бы их надо, я сколько раз говорил… Сломает тут кто-нибудь себе ногу…
Элизабет справилась с собой и быстро зашагала рядом с Ригли.
— Дети спать легли, а я оставила дом без присмотра, — сказала она.
— Известное дело, — учтиво поддержал ее шахтер.
Через несколько минут они подошли к калитке ее
дома.
— Я мигом обернусь. А вы не изводите себя попусту, ничего с ним не случилось, — заверил ее друг мужа.
— Как мне вас благодарить, мистер Ригли, — проговорила она.
— Ну что вы, пустяки, — смущенно пробормотал он. И уже на ходу бросил: — Так я мигом.
В доме была тишина. Элизабет Бейтс сняла шляпу и шаль, раскатала свернутый перед уходом каминный коврик. Потом села. Было начало десятого. Вдруг она вздрогнула — торопливо запыхтел движок подъемника на шахте, завизжали тормоза спускавшейся на тросах клети. И снова кровь застыла у нее в жилах, она прижала руку к сердцу и вслух одернула себя:
— Господи, да что же я! Это всего лишь десятник спускается на вечернюю проверку.
Она сидела не шевелясь и слушала. Полчаса такого ожидания вымотали ее вконец.
— Ну что я так извожусь? — дрожащим голосом проговорила она. — Ведь мне нельзя волноваться.
И она снова взялась за шитье.
Без четверти десять раздались шаги. Шел кто-то один! Она впилась глазами в дверь. Вошла старуха в черной шляпе и черной шерстяной шали — его мать. Ей было лет шестьдесят, лицо бледное, с голубыми глазками, горестно сморщенное. Закрыв дверь, мать жалостно уставилась на невестку.
— Лиззи, Лиззи, что нам делать, что теперь делать! — запричитала она.
Элизабет слегка отшатнулась.
— Что случилось, мама? — спросила она.
Старуха опустилась на диван.
— Ох, дочка, не знаю, сама не знаю! — Она медленно покачала головой. Элизабет глядела на свекровь с волнением и досадой. — Не знаю, — повторила старуха и тяжело вздохнула. — Видать, никогда мои беды не кончатся. Сколько я всего пережила, хватит уже с меня… — Она плакала, не вытирая глаз, слезы бежали по ее щекам.
— Подождите, мама, — прервала ее Элизабет. — Что стряслось? Объясните толком.
Свекровь медленно вытерла глаза. Требовательный напор невестки остановил поток ее слез. Она снова вытерла глаза.
— Бедная ты, ох бедная! — всхлипнула она. — Как нам теперь жить, что делать?.. Да еще ты в таком положении… ох, горе, горе!
Элизабет ждала.
— Он погиб? — наконец спросила она, и, когда она выговорила эти слова, сердце ее бешено толкнулось в груди и в то же время ей стало стыдно грубой обнаженности вопроса. Слова ее испугали старуху, почти отрезвили.
— Что ты, Элизабет, как у тебя язык повернулся! Нет, Господь не допустит такого несчастья, будем уповать на него. Я уж хотела рюмочку пропустить перед сном, как вдруг вбегает Джек Ригли. «Миссис Бейтс, подите к невестке, — говорит. — С Уолтом не совсем ладно, в шахте обвал произошел, побудьте с ней, пока его домой принесут». И исчез. Я даже спросить ничего не успела. Конечно, схватила шляпу — и к тебе. Бегу и думаю: «Бедная моя доченька, не ровен час, придет кто-нибудь и брякнет напрямик, невесть что приключиться может». Ты, Лиззи, не расстраивайся, а то сама знаешь, чем кончится. Сколько уж времени — пять месяцев, шесть? Ах, Лиззи, Лиззи, как время-то летит! — Старуха покачала головой. — Не угонишься.
Элизабет думала о своем. Если он погиб, смогут ли они прожить на маленькую пенсию и на то, что ей удастся заработать самой? Она быстро прикинула. А если только увечье — в больницу его не положат, как трудно будет за ним ухаживать! — но, может быть, ей удастся отучить его от пьянства и скандалов… Да, она отучит — на то время, пока он не поправится. Она представила себе эту картину, и на глаза навернулись слезы. Что это, неужели разжалобилась? Такой роскоши позволить себе нельзя. И она стала думать о детях. Как бы там ни было, детей она должна поднять. Больше о них позаботиться некому.
— Да, — говорила свекровь, — а ведь, кажется, только вчера он принес мне свою первую получку. Хороший он был, Элизабет, добрый на свой лад. Ума не приложу, почему он сбился с пути? Задору в нем всегда было через край, но все равно дома от него была только радость. Зато потом пришлось хлебнуть с ним горя! Нет, я верю: Господь сохранит ему жизнь и наставит на верный путь. Ох, Элизабет, настрадалась ты с ним, не приведи Бог. А когда жил со мной, был такой ласковый, можешь мне поверить. И что за напасть приключилась?..
Старуха причитала надоедливо и однообразно, а Элизабет напряженно думала, и, лишь когда вдруг быстро запыхтел подъемник и взвизгнули тормоза, она вздрогнула. Потом подъемник стал работать спокойнее, тормоза смолкли. Старуха ничего не заметила. Элизабет, замерев, ждала. А свекровь говорила, умолкала ненадолго, снова продолжала говорить…
— Он был твой муж, Лиззи, а не сын, в этом-то все и дело. Как бы он скверно ни поступал, я всегда помнила его маленьким и старалась его понять, старалась прощать. Мужчин, Лиззи, надо прощать… — В половине одиннадцатого хлопнула калитка. — И все равно ничего, кроме горя, в жизни не видишь, ни молодых оно не щадит, ни старых… — говорила в это время старуха. Кто-то, тяжело топая, поднялся на крыльцо.
— Дай я открою, Лиззи! — вскричала она, вскакивая. Но Элизабет уже распахнула дверь. На пороге стоял шахтер в рабочей одежде.
— Несут его, миссис Бейтс, — сказал он. Сердце у Элизабет остановилось. Потом рванулось в горло, едва не задушив ее.
— Он… жив? — выговорила она.
Шахтер оглянулся и стал глядеть в темноту.
— Доктор сказал, уже несколько часов, как умер. Он его в ламповой осматривал.
Старуха как стояла за спиной Элизабет, так и упала на стул, заломив руки.
— Сыночек мой! — закричала она. — Сыночек, сынок!
— Тихо! — приказала Элизабет, и лицо ее судорожно передернулось. — Молчите, мама, детей разбудите, а им сейчас здесь делать нечего.
