Все молились, прощались с собравшимися друзьями и родственниками и вели себя так, словно уходили на войну или готовились к большим испытаниям. Поля ногайцев и чеченцев действительно находятся довольно далеко от нас, но ведь и там живет мирное население! Чего же тогда так боялись эти трудолюбивые люди, которые шли на такое мирное занятие, как уход за скотиной?… Я был неопытен, и все это казалось мне удивительным, так как я не мог себе представить, сколько бедствий и огорчений ожидает нас в пути.
На этом пиру пастухи в один голос решили, что в пути и на стоянках я буду у них главным распорядителем, а Симона, по моей просьбе, дали мне в помощники. Во время пира мне слали чашу за чашей, говорили тосты в стихах, в которых называли меня надеждой и опорой своей.
Солнце уже склонилось к западу, когда мы кончили наше пиршество и я приступил к исполнению своих обязанностей. Столько говорилось о трудностях, о грабежах и неизбежных стычках, что я все свое внимание сосредоточил в первую очередь на оружии. Я собрал пастухов и, проверив у всех оружие, остался очень доволен. Ружья и пистолеты у всех были начищены, курки в порядке, кремни новые, кинжалы отточенные, пороха и запалов в изобилии. Словом, они были готовы в такой степени, что хоть тут же выводи их в бой.
В ту ночь стада оставались на месте, а на другой день на рассвете должны были тронуться через казачью станицу Маханюрт в Брагун, где мы арендовали земли на зимние пастбища.
Я и Симон ушли в наше село уладить оставшиеся дела, попрощаться с домашними.
– Что-то очень уж мы готовимся, Симон, но не знаю, к чему? – сказал я.
– Готовиться надо заранее: когда беда придет, тогда уж поздно будет, – спокойно ответил он.
– Ты так говоришь, словно мы в поход выступаем? – улыбнулся я, желая вызвать его на разговор и узнать, что же все-таки ждет нас в пути.
– Какая разница, милый, в поход итти или стадо вести, – нигде без оружия не обойтись.
– Как так?
– Все преследуют стадо. И зверь, и человек, и погода, все – враги скота, все хотят урвать от стада, – сказал он, – вот почему пастух – несчастный человек. От любого занятия можно оторваться, а от отары ни на минуту не отойдешь… От непогоды каждый укроется, а пастух – хоть умри со стадом… И ночью надо бодрствовать, одним глазом следить, как бы отара не перепугалась, зверь бы на нее не напал или вор к ней не подкрался… Пастуху нет отдыха ни днем, ни ночью!
И в самом деле, читатель, представьте себе пастуха под открытым небом в темную, холодную ночь; дождь льет, как из ведра, холод пронизывает до мозга костей, ветер колет иглами, а он только плотней запахивается в бурку, – нельзя оставить баранту, нельзя оторвать ее от корма и надо постоянно быть начеку.
Помянув бога и хевских святых, мы вышли в путь.
Наше общее стадо мы разбили на пять отар. Головную отару сопровождал Симон, а сам я шел за последней. Симон вначале противился этому, но я решил, что так мне будет удобнее следить за всем стадом, и я настоял на своем.
Баранта растянулась по узкому, извилистому ущелью Медленно, осторожно двигаясь, она приблизилась к Дарьялу. Вдруг передние остановились и зашумели. Ко мне подбежал пастух и сообщил, что казаки не пропускают стадо. В целях поддержания спокойствия Дарьяла охрана имеет право проверять билеты у прохожих и проезжих.
Я подошел к охране узнать – в чем дело. Оказывается, казаки задержали передние партии баранты и загнали их в плетеный грязный загон. Чистая, мытая баранта стояла по колено в жидкой грязи. К тому же еще самцов поместили вместе с самками, и, конечно, ягнята теперь народятся раньше, чем успеет пробиться молодая трава, и, значит, у матерей не хватит молока и молодняк или погибнет, или вырастет слабым, хилым и шерсть у него будет плохая. А у овец от грязи заболят ноги, они не смогут ходить на корм, разрывать копытами снег и искать траву под ним. От этого они ослабеют и, если даже переживут зиму, все равно будут слабосильными и не дадут приплода.
Казаки, конечно, ничего этого не могли понять, и это не удивительно. Меня только поразила полная разнузданность и неразбериха в их действиях.
Меня окружили пастухи, свои и чужие, и стали умолять их спасти.
– Почему вас задержали? – спросил я их.
– Придрались к нам, требуют пятьдесят рублей, – тогда, мол, пропустим. Мы десять предлагали, – не согласны.
– Что вы, зачем давать им деньги? – сказал я. – Кто у вас старший? – обратился я к одному из стоявших тут же казаков.
– А тебе для чего? – ответил тот. – Ты наш начальник, что ли?
– Ты потом узнаешь, кто я! – сказал я сердито. – Кто старший над вами? – повторил я свой вопрос.
– Я старший! Говори, что тебе надо!
– Почему стадо задержали?
– На то наша воля. Задержали, и всё тут!
– Ты понимаешь, какой убыток наносишь пастухам?
– Пусть хоть совсем пропадают, – мне-то что?
Я убедился, что разговаривать с ним по-человечески невозможно, да и подозрительно мне показалось, что у «старшего» нет никаких знаков отличия.
Я направился к их казарме. В дверях передо мной вырос другой казак.
– Куда? – остановил он меня.
– Хочу видеть вашего командира.
– Он кутит, ему не до тебя.
– Ступай, скажи, что хочу его видеть. – Я назвал себя.
– Мы у тебя под командой, что ли? – засмеялся казак.
Я с трудом сдерживал гнев. Блюститель порядка кутит, а когда человек требует справедливости и человеческого обращения, его подымают на смех… К счастью, я хорошо говорил по-русски, с не знающим русского языка они обошлись бы еще грубей.
Я повернулся, кликнул ребят, велел им выпустить стадо и продолжал путь.
Как только бедняги услышали мое распоряжение, они, дай бог жизни, со всех ног кинулись исполнять его. Начисто снесли плетень и принялись выгонять стадо, которое весело бросилось на дорогу из грязной закуты.
Казак подскочил к одному пастуху и стегнул его нагайкой. Тот вспыхнул, схватил казака, стащил с забора, на который тот вскочил, и принялся избивать. Я с трудом вырвал у него казака. На крик: избиваемого выскочили другие казаки и набросились на пастухов. Их было человек пятнадцать, а пастухов, отборных молодцов, восемнадцать человек, и потому казаки скоро сдались и запросили пощады. Их командир, некий Белогоров или Белогорский, хорошо не помню его фамилии, выскочил пьяный, в одном нижнем белье и грозно крикнул: «К оружию!». Однако, увидев своих казаков в плачевном положении, вернулся в помещение, облачился в черкеску, не забыл даже привесить саблю и почтительно вышел ко мне с просьбой простить его подчиненных за бесчинства, совершенные ими.
Мне удалось успокоить своих людей и, к удовольствию пастухов, мы благополучно двинулись дальше.
Не успели мы опомниться от приключения у Дарьяла и пройти около девяти верст, как ларсские стражники преградили нам путь и стали требовать себе по барану с отары; на каком основании, по какому праву, – никто этого не мог нам объяснить. Мы, конечно, на это не шли, и драка была бы неизбежна, если бы не случился тут же ларсский акцизный, который объяснил сотнику, кто я такой, и нас оставили в покое.
Пастухи были очень довольны.
Через некоторое время мы подошли к реке Чалхи, на берегу которой наши «квартирьеры» развели костры и варили для нас ужин. Здесь была намечена остановка на ночь. Мы пустили стадо пастись. Целый день баранта шла некормленной, так как трава по дороге вся была выщипана проходившим до нас стадом; надо было подкормить скот хорошенько.
– Здесь нужна большая осторожность! – сказал Симон, подойдя ко мне.
– А что такое? – спросил я.
– Волки водятся, да и осетины приходят на стоянку с водкой, будто бы угощают нас, а сами только и глядят, как бы забрать барана.
– Ну, они этого не посмеют!
– Тебя, может быть, постесняются, ты сын знатного человека, а с нами они не считаются! – и Симон, отойдя, швырнул камнем в отставшую овцу.
– Проклятая, землю жрет, верно, соли захотелось!
Я подошел к стоянке и, должен признаться, удивился выбору места: оно походило на укрепление, с высоты его просматривалась вся окрестность. Подошел пастух и по-товарищески, без всяких церемоний, доложил мне, как главному пастуху, о положении дел.
Я не мог не отметить про себя, что место выбрано отличное – и вода, и поляна.
– Все хорошо, только лес далеко! – заметил я.
– А так лучше. Если волк или вор утащит овцу, ему некуда будет сразу же скрыться от нас. – Это был ответ знатока своего дела. Я согласился с пастухом, и мы вместе пошли на стоянку.
Подошли к кострам. Я заметил, что людей вокруг них собралось гораздо больше, чем было у нас.
– Как много народу! – сказал я.
– А, это «гости» наши, осетины. Узнали, что вы здесь, и ни за что не отстанут, пока не дадите им чего-нибудь!
Когда я подошел, гости окружили меня с приветствиями, превозносили «Глаха», так звали моего отца, и в заключение стали клясться, что каждый раз, как его стадо проходило по этой дороге, они неизменно получали в подарок одну овцу на убой. Какой-то осетин даже принялся описывать подаренного ему однажды моим отцом барана, который будто бы был величиной если не со слона, то, во всяком случае, с буйвола; «соседи» все-таки сумели поднести нам бутылку водки, сами же распили ее с нами и пели, и докучали нам до тех пор, пока я не распорядился передать им в подарок годовалого барана.
