«Вы должны сообщить мне, — пишет, например, Пелэму его приятель Гьюлостон, — свое искреннее, беспристрастное и серьезно продуманное мнение о жарком из дикой козы».
Необходимость внезапно покинуть Париж вызывает у Пелэма и досаду и радость. Пелэм относится к своей матери с почтительным презрением, а к жулику Джобу — с негодованием и восторгом.
«Изречения», или житейские правила, которые сочиняет Пелэм, тоже удивительная смесь пошлого прославления щегольства с мыслями тонкими и верными. Читателя поражает, что многое в этих остроумных «изречениях» предвосхищает образы пьес и романа Оскара Уайльда. Однако у позднейшего писателя все становится более искусственным, манерным, тогда как в образе Пелэма все естественно и реально.
Все действия Пелэма очень сознательны. Даже мгновенные решения он принимает не под влиянием порыва чувства, а трезво взвесив все обстоятельства; он поступает не безрассудно, хотя и смело. Особенно сказывается это в сцене в парижском кафе, закончившейся дуэлью. Пелэм даже щеголяет своим бесстрастием. Он щеголяет и своим «демократизмом», когда удостаивает простого торговца высокой чести — драться с ним на дуэли.
В сознательности каждого шага Пелэма проявляется резко выраженная антиромантическая тенденция. Даже в рационалистическом романе Годвина «Калеб Вильямс» и главный герой и другие персонажи гораздо более оказываются во власти аффектов.
Наделенный практическим умом, Пелэм с детства привык видеть прозаическую сторону жизни: его мать не сбежала от его отца, которого бы это совсем не расстроило, только потому, что присутствие некстати подвернувшегося лакея помешало ее бегству.
Невозможно было бы назвать роман Бульвера «Утраченные иллюзии». Романтических иллюзий у героя и не было. Тем не менее в романе постоянно смываются краски; показать жизнь и людей в истинном, неприкрашенном виде — главная задача автора. Характерен один эпизод: в Париже Пелэм сближается с великосветской красавицей, герцогиней Перпиньянской. Однажды муж подходит к ее комнате, и нашему герою нужно немедленно скрыться. Он вдруг попадает в кухню ее красоты: ее парики, ее румяна, ее вставные зубы ослепительной белизны. Сцены такого рода сближают ранний роман Бульвера с формировавшимися в это время бальзаковскими романами. Да и образ герцогини, тщеславной до сумасшествия, мстительной и душевно измученной кокетки, мог бы войти в «Человеческую комедию», если бы он был раскрыт более жизненно.
Пелэм возвращается в Англию, беспрекословно исполняя распоряжения матери, озабоченной мыслями о его карьере и выгодном браке. И в отношениях с дядюшкой, и выставляя свою кандидатуру в парламент, и принимая участие в политической интриге лорда Доутона, Генри следует указаниям леди Пелэм, ее «житейской мудрости».
Но его отрезвляет обман политического интригана. Доутон, достигший успеха, многим обязанный Пелэму, не дает ему обещанного места и нагло отделывается от него. Пелэм взбешен, и тут же ему представляется возможность отомстить, выступив против партии вигов, к которой он примыкал до сих пор. Друзья поддерживают Пелэма, разжигая в нем жажду мести. Главное — нет особенной разницы между партией Доутона и враждебной ему группировкой.
Этот эпизод — кульминационный в развитии личности Пелэма. До сих пор он плыл по течению, а теперь он должен сделать сознательную подлость: из соображений личной мести переметнуться от одной политической партии к другой.
Пелэм размышляет целые сутки и отвергает этот соблазнительный план. Аналогичным образом Люсьен Шардон[4] сознавал, что выступить против д'Артеза — подлость. Шардон совершил эту подлость, которая противоречила его натуре мечтателя и поэта. В этом сказались его уступчивость и слабость. Пелэм, правда в менее трудных обстоятельствах, сумел устоять.
По мысли Бульвера, аристократическое общество развращает и губит человека. Но человек — не просто капля, несущаяся в потоке. Он может действовать по-своему, он может противостоять. В этом поединке Пелэм одерживает победу над самим собой, и с этого начинается его нравственное очищение. Из лица, беспечно наблюдающего нравы, он превращается в человека, действующего отважно и самоотверженно в интересах страдающего друга.
Подобный кризис, ведущий к нравственному очищению, должен был пережить и герой романа, задуманного Пушкиным: «Отчаяние… Болезнь душевная… Уединенная жизнь — Ф. Орлов пойман в разбое, Пелам оправдан…»[5]
В замысле образа лорда Винсента не менее полно сказывается творческое своеобразие Бульвера. Вначале он кажется острословом, пародией на денди, щеголяющим не только костюмами, но и словами.
Но в XIV главе Бульвер страстно полемизирует с теми авторами, которые, «уловив в человеке какую-нибудь ярко выраженную особенность», начинают «приписывать ему эту отличительную черту в любое время, при любых обстоятельствах». Нетрудно было бы так изобразить и Винсента. Однако в действительности люди гораздо сложнее, чем такое карикатурное их изображение. И автор обнаруживает в острослове Винсенте многое, что противоречит тому, чем он кажется на первый взгляд. У Винсента есть и настоящая ученость, и серьезные мысли, и очень живое отношение к важным вопросам философии и литературы. Тем более досадным является налет щегольства, салонность, дендизм, который парализует ум и волю этого по натуре своей талантливого человека.
Совершенно закономерно, что одновременно со Стендалем английский писатель, предшественник великих реалистов, ищет пути нового, более сложного, чем у Филдинга, Смоллета или Годвина, понимания человека.
У Годвина, роман которого «Калеб Вильямс» был в сфере самого пристального внимания Бульвера, — Фолкленд, наделенный обликом, манерами и речами весьма порядочного и благородного человека, оказывается, в известных условиях, отъявленным негодяем. Но два человека, показанные в одном, совершенно не сочетаются между собою, они только объединены одним именем. Бульвер вступает на другой путь: он обнаруживает оттенки, он видит единство противоречивой и сложной личности человека.
Отравленный дендизмом высшего общества, Винсент в то же время, отстаивая господство разума, высказывает многие серьезные мысли, которые отвечают реальным потребностям передовых людей его времени.
Образ лорда Гленвила тоже задуман как образ живой и конкретный. Сочетание в нем черт благородной человеческой натуры и аристократических предрассудков привело его в прошлом к ситуации трагической и страшной. Горячо любимую им женщину, которую он, в силу сословных предрассудков, не решался удостоить чести стать его женой, оскорбляют как его любовницу.
Но эта трагическая завязка толкает Бульвера на совершенно чуждый основному строю романа путь патетической мелодрамы. Полемизируя с мрачной разочарованностью Гленвила, Бульвер, однако, создает целый ряд эпизодов, с ним связанных, в духе Юнга, в духе Анны Редклиф, смешивая сентиментальную романтику с «готическим» романом кошмаров и ужасов и с уголовным романом.
Обаятельный красавец, мудрец, окруженный книгами, отзывчивый и великодушный человек и жестокий мститель, преследующий своего врага, — эти два облика лорда Гленвила, конечно, остаются внутренне разобщенными. Много наивного и беспомощного в этом образе и в том, что связано с ним.
Но не всё в «уголовной» части романа написано слабо. Один из самых оригинальных образов — это Джоб Джонсон, предшественник бальзаковского Вотрена. С большим мастерством нарисован его портрет. Во внешности его и обращении все кажется сначала весьма обыденным. Но он «слишком уж прямодушен, непосредствен» и общителен. «Честные люди очень скоро, на своем горьком опыте, приучаются проявлять сдержанность. Мошенники общительны и ведут себя непринужденно, ибо доверчивость и прямодушие совершенно ни к чему их не обязывают». Бульвер разгадывает личность человека, идя от обратного, показывая, как прямодушие является одним из признаков и проявлений лукавства.
Ловкий, многоопытный вор, «влиятельный» в своей шайке, Джоб — «философ» грязного своего ремесла и оригинальная личность. Пелэм в общении с ним дышит непривычным ему воздухом. Не видя вовсе трудового народа, денди вынужден у мошенника брать уроки простоты и реального взгляда на вещи, к мошеннику обращаться за помощью в трудную минуту.
Менее многогранен образ Торнтона. Это — грубый, наглый, тщеславный негодяй, на долю которого не оставлено ни одного человеческого чувства. Все же этот образ по-своему конкретен. Дело в том, что блистательные залы аристократических особняков не особенно интересуют Бульвера. Зато грязная лестница, ведущая на четвертый этаж, поражает Пелэма совершенно так же, как подобная же лестница поражала в то же время Печорина[6]. И описание неряшливой комнаты Торнтона дается так же тщательно, а порою так же выразительно, как в повестях и романах Бальзака. Торнтон посреди своего жилища, в котором прочитана автором всякая мелочь, — такой же genius loci[7], как г-жа Вокэ, старик Гранде или кузен Понс; связь Торнтона с его жилищем, с игорными домами, где он свой человек, с притонами всякого рода придает конкретность этому образу отнюдь не романтического злодея.
