Ты спрашиваешь, хороша ли собой, мила ли твоя мачеха. Попробую тебе ее описать.
Она весьма небольшого роста и очень хорошо сложена; бледна от природы, но сильно румянит щеки; у нее красивые глаза и красивые зубы, что она не преминет продемонстрировать, как только тебя увидит, — и вообще очень собой недурна. Она на редкость добронравна — особенно когда ей не перечат, и очень оживлена, когда не хандрит. От природы она сумасбродна и не слишком жеманна; она никогда ничего не читает, кроме писем, которые получает от меня, и никогда ничего не пишет, кроме ответных писем мне же. Она играет, поет и танцует, однако никакого пристрастия ни к игре, ни к пению, ни к танцам не питает, хотя и утверждает, что любит все это до чрезвычайности. Ты, должно быть, удивлена, что та, о ком я говорю без особого чувства, является моей ближайшей подругой. Сказать по правде, дружба наша — скорее следствие ее каприза, чем моего расположения. Мы провели вместе два или три дня в Беркшире у одной дамы, нашей общей знакомой… Быть может, оттого, что погода стояла отвратительная, да и общество было на редкость скучным, она вдруг воспылала ко мне безумной симпатией, каковая вскоре переросла в настоящую дружбу, — с этой поры мы и вступили в переписку. Вполне возможно, сейчас я ей так же надоела, как и она мне, — но, поскольку она слишком вежлива, а я слишком хорошо воспитана, чтобы в этом признаться, письма наши по-прежнему столь же регулярны и восторженны, как и прежде, а взаимная привязанность ничуть не менее искренна, чем в самом начале наших отношений. Коль скоро рассеянная жизнь Лондона и Брайтхелмстоуна ей по душе, желание увидеть тебя с сестрой едва ли в скором времени подвигнет ее отказаться от светских удовольствий ради посещения старинного мрачного замка, в котором вы обитаете. Правда, если она сочтет, что слишком много развлечений дурно сказываются на ее самочувствии, она сможет, пожалуй, найти в себе силы совершить путешествие в Шотландию в надежде если не весело провести время, то хотя бы поправить пошатнувшееся здоровье. Боюсь, твои опасения, связанные с сумасбродством отца, наследством, драгоценностями твоей матушки и положением в семье старшей сестры, не лишены оснований. У моей подруги есть свои четыре тысячи фунтов, однако на наряды и развлечения она тратит ежегодно немногим меньше, да и рассчитывать на то, что она постарается уговорить сэра Джорджа переменить образ жизни, к которому он так привык, увы, не приходится. А стало быть, ты должна быть довольна, если получишь хоть что-нибудь. Что же до матушкиных драгоценностей, то они тоже, вне всяких сомнений, достанутся твоей мачехе, и есть все основания полагать, что отныне восседать во главе стола будет не твоя сестра, а леди Сьюзен. Боюсь, впрочем, разговор обо всем этом тебя расстраивает, а потому не стану больше на эту тему распространяться…
Из-за недомогания Элоизы мы прибыли в Бристоль в самое неподходящее время года и за все время, что мы здесь, видели лишь одну приличную семью. Мистер и миссис Марло и в самом деле люди очень приятные, приехали они сюда из-за слабого здоровья своего сына, и, поскольку больше общаться решительно не с кем, мы с ними, естественно, очень сблизились: видимся почти ежедневно, а вчера провели вместе замечательный день, после чего славно поужинали — вот только телятина была недожарена, и соусу не хватало остроты. Весь вечер я только и думала о том, как жаль, что готовила его не я… Вместе с четой Марло находится в Бристоле брат миссис Марло, мистер Кливленд; это славный и очень неглупый молодой человек. Я сказала Элоизе, чтобы она обратила на него внимание, однако мое предложение, по-моему, оставило ее равнодушной. Очень бы хотелось поскорей выдать сестру замуж, тем более за такого состоятельного человека, как Кливленд. Быть может, тебя удивляет, отчего это я так пекусь о том, чтобы устроить жизнь сестры, а не свою собственную. Скажу тебе откровенно: свою роль я вижу лишь в устройстве брачной церемонии и в подготовке свадебного ужина, а потому предпочитаю выдавать замуж других, ибо убеждена: когда настанет время идти замуж мне, у меня будет меньше времени на стряпню, чем теперь, когда женятся мои родственники и друзья.
Искренне твоя Ш. Л.
Мисс Маргарет Лесли — мисс Шарлотте Латтрелл.
Замок Лесли, 18 марта.
В тот же день, когда я получила твое последнее письмо, Матильде из Эдинбурга написал сэр Джордж. Он сообщил, что приезжает вечером следующего дня и будет иметь удовольствие лично представить нам леди Лесли. Известие это, как ты догадываешься, весьма нас удивило, ведь ты же писала, что ее светлость вряд ли отправится в Шотландию, тем более в разгар лондонского сезона. Так или иначе, наше дело — выразить восторг в связи с оказываемой нам честью, и мы решили было написать ответное письмо о том, с каким нетерпением мы ждем их приезда, но тут вдруг сообразили, что, раз они приезжают вечером следующего дня, письмо наше сэра Джорджа в Эдинбурге уже не застанет. В таком случае (сказали мы себе) пусть думают, что отсутствие ответа означает, что мы, как и положено, томимся счастливым ожиданием. В девять вечера следующего дня они и в самом деле прибыли в сопровождении одного из братьев леди Лесли. Внешность ее милости ты описала на редкость точно — мне не кажется, правда, что она так уж хороша собой. Верно, личико у нее довольно смазливое, однако в ее крошечной, миниатюрной фигурке есть что-то на удивление жалкое и неприметное; в сравнении с Матильдой и со мной, девушками крупными и статными, смотрится она сущей карлицей. Теперь, когда ее любопытство (и любопытство немалое, раз она решилась проделать более четырехсот миль) наконец полностью удовлетворено, она уже говорит о возвращении в Лондон и, представь, хочет, чтобы с ней вместе ехали и мы. Ответить на ее просьбу отказом мы не можем, ибо того же требует от нас батюшка и умоляет мистер Фицджеральд — бесспорно, один из самых приятных молодых людей, которых мне приходилось видеть. Когда именно мы отправляемся в путь, еще не решено, но в любом случае непременно возьмем с собой нашу крошку Луизу.
Прощай, моя дорогая Шарлотта. Матильда шлет тебе и Элоизе свои лучшие пожелания.
Всегда твоя М.Л.
Леди Лесли — мисс Шарлотте Латтрелл.
Замок Лесли, 20 марта.
Мы прибыли сюда, бесценный друг, недели две назад, и я уже от души раскаиваюсь, что променяла наш прелестный дом на Портмен-сквер на этот ветхий, заброшенный, мрачный замок, где ощущаешь себя брошенной в темницу пленницей. Стоит он на скале, и вид у него столь неприступный, что, когда я увидела его издали, то решила, что нас будут подымать вверх на веревке, и искренне пожалела, что, поддавшись любопытству наконец-то увидеть своих «дочерей», обрекаю себя на такой рискованный и одновременно нелепый способ проникнуть в этот застенок. Однако, очутившись внутри столь жуткого сооружения, я стала утешать себя мыслью о том, что сейчас моему взору предстанут две очаровательные особы, какими мне описывали в Эдинбурге сестер Лесли, и ко мне вновь вернется хорошее настроение. Увы, разочарование поджидало меня и здесь. Матильда и Маргарет Лесли — очень крупны, это высокие, мужеподобные и довольно чудные девицы — таким, как они, только и жить в этом гигантском и нелепом замке. Жаль, моя дорогая Шарлотта, что ты не видела этих шотландских великанш, — уверена, они бы напугали тебя до полусмерти. Зато, по контрасту с ними, я смотрюсь еще лучше, поэтому я пригласила их сопровождать меня в Лондон, где я окажусь, вероятнее всего, недели через две. Кроме этих двух «очаровательных» особ, живет здесь маленькая веселая обезьянка — по-видимому, их родственница. Они рассказали мне, кто она такая, и даже поведали длинную, слезливую историю о ее отце и некой загадочной мисс, чье имя я в ту же минуту забыла. Терпеть не могу сплетен и на дух не переношу детей. С тех пор как я здесь, нам каждодневно наносят визиты какие-то местные недоумки с ужасающими, труднопроизносимыми шотландскими фамилиями. Они так любезны, так настойчиво приглашают к себе и обещают прийти снова, что я не удержалась и высказала им все, что о них думаю. Хочется надеяться, что больше я их не увижу. Впрочем, и в замке меня окружают личности столь нелепые, что просто ума не приложу, чем бы заняться. У этих девиц имеются ноты только шотландских мелодий, рисуют они только шотландские горы, читают только шотландские стихи — я же ненавижу все шотландское. В принципе я могу полдня с удовольствием заниматься своим туалетом, но скажите, с какой стати мне наряжаться в этом доме, ведь здесь нет ни одного человека, которому бы я хотела понравиться?! Только что у меня произошел разговор с моим братом, в котором он грубо меня оскорбил и подробности которого, коль скоро писать больше не о чем, хочу Вам сообщить. Знайте же, что уже дней пять назад я заподозрила Уильяма в том, что он проявляет несомненный интерес к моей старшей падчерице. Откровенно говоря, будь я мужчиной, я бы в жизни не влюбилась в такую, как Матильда Лесли, — что может быть хуже крупных женщин! Но коль скоро вкусы мужчин неисповедимы, да и сам Уильям без малого шести футов росту, нет ничего удивительного в том, что девушка таких размеров пришлась ему по вкусу. А поскольку я прекрасно отношусь к своему брату и очень бы не хотела видеть его несчастным, каковым он наверняка будет себя считать, если не женится на Матильде, и поскольку я знаю, что его обстоятельства не позволят ему жениться на девушке без наследства, Матильда же целиком зависит от своего отца, который, насколько мне известно, не намерен — во всяком случае, теперь и без моего разрешения — ничего ей давать, — я сочла, что с моей стороны было бы благородно изложить брату все эти доводы, чтобы он сам решил, что ему лучше: подавить в себе эту страсть либо заплатить за любовь страданиями. И вот, оказавшись сегодня утром с ним наедине в одной из жутких, старых комнат этого замка, я повела с ним откровенный разговор и начала так:
