— Как раз тебя и решил я послать. Ты бесспорно неглуп и мог бы стать недурным сыщиком, если бы только не был таким рассеянным. Но главный твой козырь, Зенон, вот какой: ты столь очевидно безумен, что не вызовешь никаких подозрений у тех, за кем ты будешь следить. Не исключено ведь, что это обман. Если так, верю и уповаю, что Хики тут ни при чем. И все же мой долг быть осторожным и бдительным.
— Кардинал, разрешите спросить вас, есть ли наследственная склонность к безумию в нашей семье?
— Поскольку я знаю — нет. Не считая, конечно, тебя и еще моей бабки. Она была полька по крови, и ты сильно схож с ней лицом. А почему ты спрашиваешь?
— Видите ли, мне не раз приходило в голову, что вы не в своем уме. Простите столь смелое заявление, но человека, гнавшегося всю жизнь за кардинальской мантией, уверенного, что все, за исключением его самого, сумасшедшие, и способного отнестись всерьез к басне о странствующем кладбище, едва ли можно считать нормальным. Вам нужно переменить обстановку, поверьте мне, дядя, — и полный покой. Кровь польской бабки бурлит у вас в жилах.
— Надеюсь, что я не впадаю в грех, поручая церковное дело цинику, — заметил он раздраженно. — Но будем пользоваться орудием, которое вложено в наши руки. Значит, ты едешь?
— Если бы вы не теряли времени, разъясняя мне то, что я и сам легко бы узнал, я был бы уже на месте.
— Торопиться, Зенон, некуда. Я должен еще снестись с отцом Хики, чтобы тебе приготовили комнату. Напишу ему, что ты едешь для поправки здоровья, что, кстати сказать, и правда. И еще, Зенон, ради бога, прошу, не болтай лишнего. Постарайся быть взрослым. Не затевай с Хики диспутов на религиозные темы. Помни, что ты мой племянник, и не позорь меня.
— Я стану примерным католиком, и вы будете гордиться мной, дядя.
— Хотел бы, чтобы это сбылось, хотя ты и неважное приобретение для церкви. Теперь попрошу тебя удалиться. Скоро три часа ночи, а я еще не прилег. Ты найдешь дорогу к отелю?
— Не важно. Я подремлю здесь в кресле. Идите спать и не думайте обо мне.
— Я не сомкну глаз, пока не буду уверен, что ты покинул мой дом. Вставай, и спокойной ночи!
Вот копия моего первого доклада кардиналу-епископу:
«Фор-Майл-Уотер, графство Уиклоу, 10 августа.
Дорогой дядя, чудо — подлинное. Я симулировал полнейшую доверчивость, чтобы не вызвать подозрений у Хики и деревенских жителей. Я прислушивался к их спорам с заезжими скептиками. Я знакомился с официальными планами графства и тщательно опросил окрестных помещиков-протестантов. Я провел день на правом берегу реки и еще день — на левом, а также обследовал и тот и другой в полночь. Я критически рассмотрел вулканическую гипотезу, тектоническую гипотезу, вихревую гипотезу и другие теории, выдвинутые провинциальными мужами науки. Все они оказались несостоятельными. В графстве остался всего один человек, не уверовавший еще в чудо, да и тот — оранжист[3] Он не смог отрицать, что кладбище переместилось, но считает, что крестьяне выкопали его за ночь и перенесли на другой берег реки по наущению отца Хики. Это, конечно, исключено. До Адского Билли здесь за эти четыре года никто не умер, и его могила единственная, которую можно назвать свежей. Она стоит на правом берегу одна-одинешенька, и здешние жители, как только стемнеет, обходят ее стороной. Днем каждый, кто ни пройдет, бросает в нее камень, так что скоро на этом месте вырастет каменный холм. А на левом берегу — кладбище с полуразрушенной часовней среди могил. Можете присылать комиссию хоть сейчас. Чудо действительно произошло, как вам сообщил Хики, и всякие сомнения излишни. Что до меня, то я уже так с этим свыкся, что, если завтра все графство Уиклоу провальсирует в Мидлсекс, я не потерплю ни малейшего скепсиса от моих друзей в Лондоне.
Согласитесь, что я изложил вам дело толково и ясно. Довольно теперь об этом банальном чуде! Если вы хотите узнать о чуде вечном и нетускнеющем, цветущем и юном, достойном того, чтобы быть навеки увенчанным, приезжайте сюда и взгляните на Кэйт Хики, которую вы столь ошибочно считали ребенком. Заблуждение, милорд кардинал, заблуждение! Ей семнадцать лет, и у нее такой цвет лица и такой говорок, что от вашего аскетизма останутся рожки да ножки. Я для нее странная личность, человек непонятный, питомец греховного города. За ней здесь ухаживает шестифутовый герой деревенского мира, созданный господом богом из отходов грубейшего материала, какой был у него под рукой, и посланный в графство Уиклоу пахать землю. Имя его — Фил Лэнгер, и он меня ненавидит. Мы встречаемся у отца Тома, которого, кстати сказать, я развлекаю главным образом рассказами о ваших любовных делах в Саламанке.[4] Факты иссякли у меня в первый же вечер, и теперь я придумываю удивительнейшие истории о разных испанских доннах, в которых вы фигурируете как молодой человек, лишенный твердых моральных устоев. Отец Том наслаждается от души. Думаю, что, согрев этим лучом оживляющей страсти замороженный образ жреца — а таковым вы были до сих пор в глазах Кэйт, — я сослужил вам немалую службу.
А какая природа здесь! Сады Гесперид!..[5] А небо! До свиданья, дядя».
И вот я живу в Фор-Майл-Уотер, и я влюблен. Я часто влюбляюсь, но только раз в год удается мне встретить девушку такого очарования, как Кэйт. Она так умна и так ветрена! Если я завожу с ней речь об искусстве, она зевает. Если я поношу весь свет и бичую людскую низость, она хохочет и говорит мне: «Бедняжка!» Когда я восторгаюсь ее красотой, она надо мной смеется. Когда я корю ее за жестокость, она надувает губки и едко острит на мой счет, называя меня «чувствительным джентльменом».
Однажды в солнечный день мы стояли у ворот ее дома. Она глядела на пыльный проселок, поджидая своего долговязого Лэнгена. Я глядел в чистое, без единого облачка, небо.
— Когда вы возвращаетесь в Лондон? — спросила она.
— К чему мне спешить в Лондон, мисс Хики? Мне хорошо и в Фор-Майл-Уотер.
— Фор-Майл-Уотер должен гордиться, что приглянулся вам.
— Да, мне здесь нравится. А что в том плохого? Неужели вам жалко, что я здесь так счастлив? Почему ирландские девушки не дают человеку хоть на час отдохнуть душой?
— Зачем вам водиться с ирландскими девушками, если они так плохи?
— Я ничего подобного не сказал. Признайтесь, ведь я произвел на вас сильное впечатление?
— Разумеется, как же иначе? Поверите ли, я но сплю по ночам, и все думы о вас, мистер Легге. Что еще может сделать смиренная христианка для ближнего своего, который сам о себе никогда не думает?
— Вы трижды не правы сейчас, мисс Хики. Не правы, подшучивая надо мной, не правы, когда полагаете, что я не могу надеяться на ваше внимание и еще раз не правы, когда злоупотребляете моим откровенным признанием, что я часто думаю о себе.
— Ну, если я так дурно воспитана, не водитесь со мной.
— Помилуйте! Кто сказал, что вы дурно воспитаны? Самые пылкие выражения преданности, если они идут от меня, кажутся вам оскорбительными. Если я помолюсь пресвятой деве, наверное, вы и на это обидитесь. И все потому, что вы меня ненавидите. А Лэнгена вы понимаете с полуслова, потому что в него влюблены.
— Не знаю, как в Лондоне, мистер Легге, но в Ирландии воспитанные люди не мешаются в чужие дела. Как вы смеете говорить мне, что я влюблена в мистера Лэнгена?
— А что же, не влюблены?
— Так или нет, но это не ваше дело.
— Не мое дело, что вы влюблены в другого, а меня ненавидите?
— Откуда вы все это взяли? От других вы хотите, чтобы они вас понимали с первого слова, а когда речь заходит о вас, то очень уж непонятливы.
Тут она еще раз подняла взгляд, и лицо ее просияло.
— Ага! — сказал я.
— Что значит «ага»?
— Не важно, что это значит! Сейчас я вам покажу, как ведет себя настоящий мужчина. Мистер Лэнген, который, кстати сказать, чрезмерно высок для своей фигуры, направляется к вам с визитом. Я не останусь мешать вам, как поступила бы ревнивая женщина. Я ухожу…
А это как вам угодно. Думаю, вы много бы дали, чтоб быть таким же красавцем, как мистер Лэнген.
— Все бы отдал на свете. И только потому, что высокий рост вам нравится больше в мужчине, чем широкие взгляды. Геометрически мистера Лэнгена можно обозначить как длину без протяженности, линию, но не точку.
— Ах, как вы остроумны.
— Я вижу, вы меня снова не поняли. Вот он идет сюда, ваш возлюбленный, шагает через забор, как верблюд. А я удаляюсь через калитку, как подобает смиренному христианину. Добрый день, мистер Лэнген. Я покидаю вас, так как мисс Хики хочет сообщить вам кое-что обо мне и затрудняется сделать это в моем присутствии. Надеюсь, вы извините меня.
— О да, извиню, — сказал он весьма нелюбезно.
Я улыбнулся и отошел. Не успел я ступить двух шагов, как девушка жарко шепнула: «До чего я его ненавижу!» Я улыбнулся еще раз, но тут же меня охватило уныние. Я быстро пошел прочь, в ушах у меня зазвучали низкие ноты, грозные, как кларнеты в лесу в «Волшебном стрелке».
