Квитка всегда оставался убежденным и принципиальным противником любых форм бунтарства, которое не может быть оправдано никакими, даже самыми благородными побуждениями. Искоренение недостатков – это забота и исключительное право правительства, высокопоставленных властей и, наконец, благодетельного монарха. Характерно, что свое намерение изобразить отрицательные явления современной ему действительности он определял словами: «возопить перед правительством».
Ни в каком другом произведении писателя эти его воззрения не выразились с такой определенностью, как в «Предании о Гаркуше». В монологах молодого человека, заключающих в себе, по собственному указанию автора, основную идею вещи, или, как он говорит, ее «сентенцию», отчетливо проступают жанрово-стилевые особенности политического трактата, своего рода манифеста. Как это нередко бывает в настоящей литературе, в «Предании о Гаркуше» воплотились две правды. Присутствует в нем и симпатия к главному герою: добрые побуждения Гаркуши писателю близки, он изображает их с несомненным сочувствием. Но любые попытки противодействовать существующим порокам со стороны отдельного гражданина он считает недопустимыми.
Как борется за справедливость любимая его героиня, «козырь-девка», самоотверженная Ивга? Обивает пороги, ходит по инстанциям: умоляет о помощи писаря, одаривает бубликами судью, чтобы он ознакомился с делом, – так можно, ее действия автор одобряет, и в итоге они увенчиваются успехом, потому что покорные и приниженные мольбы попавшей в беду женщины находят понимание у справедливого и добросовестного губернатора.
А вот путь, на который стал Гаркуша, путь борьбы за свои права, покарания творящихся бесчинств – решительно отвергнут. Все это заслуживает особого внимания и потому, что «Предание о Гаркуше» появилось немногим более чем за год до смерти писателя. Это произведение итоговое, запечатлевшее те убеждения, которые были им выношены на протяжении всей предшествующей жизни и с которыми он покинул этот мир.
А через шесть лет после его кончины в журнале «Москвитянин» появилась почти не замеченная ни тогда, ни позднее публикация, озаглавленная «Г. Ф. Квитка о своих сочинениях» с редакционной пометой: «Из оставшихся бумаг. Доставлено И. Ю. Бецким». Есть все основания считать, что это произведение, не имеющее авторского заглавия, – последнее, что было написано Квиткой, и уже по этой причине от него нельзя бездумно отмахнуться. Иван Егорович (Юрьевич) Бецкий (1818–1890) – украинский литератор, издававший в 1843 г. при участии Квитки альманах «Молодик» и продолживший его издание в 1844-м, поэтому факт, что именно у него оказались предсмертные рукописи писателя, вполне естествен. Несмотря на свою несомненную принадлежность Квитке, этот текст оставался незамечен на протяжении более чем столетия. Объясняется это, как можно предположить, его необычным характером. На первый взгляд может показаться, что в нем не прослеживается скрепляющей его идеи, а мы имеем дело с несколькими набросками, контаминированными публикатором.
Но при более вдумчивом подходе становится ясно, что в действительности перед нами произведение, скрепленное единой мыслью и единой целью, и его продуманная композиция призвана послужить реализации этой цели. Квитка дал нам ключ к правильному пониманию им сказанного. На протяжении относительно небольшой восьмистраничной статьи он ЧЕТЫРЕ РАЗА повторяет один и тот же стих: «Да вы умны – смекайте сами». Разумеется, он адресовался читателю, который знал, что это строка из назидательной поэтической миниатюры И. И. Дмитриева «Часовая стрелка», в которой легкомысленная Стрелка хвалилась тем, что всеми руководит и каждому означает время.
Это был призыв в каждом случае, при подходе к каждому явлению или проблеме не оставаться на поверхности, а идти вглубь, выяснять сущность, скрытые побудительные мотивы и ускользающие от поверхностного внимания результаты.
Последуем данному нам совету и «смекнем», что стремился сказать Квитка своей статьей. Он говорил о том, что, принимаясь за перо, был очень далек от стараний добиться успеха на литературном поприще и забраться на литературные подмостки, никому не подражал, ни за кем не карабкался. Он всегда оставался верен себе: «известности, похвал не искал и не забочусь приобрести их; осуждения пропускаю мимо ушей, все-таки помня, что всем не угодишь и трудно заставить других мыслить по-нашему. Есть добрые люди, читают мои повести, хорошо; поймут цель, к чему что сказано, я утешен, а до прочего мне нужды мало»[7].
Обратим внимание на слово «цель», оно здесь главное, к объяснению целей, на которые были направлены его усилия, Квитка вернется неоднократно. Задавшись целью продемонстрировать возможности украинского языка, он сделал это путем обращения к творческой практике. Сам писатель говорит об этом так: «Чтобы доказать одному неверующему, что на малороссийском языке можно написать нежное, трогательное, я написал „Марусю“» и, добавив к ней «Солдатский портрет», «пустил их в свет».
«Вслед за этим книгопродавец потребовал еще части: „требуют-де“. Изволь, батюшка, вот тебе и вторая часть. Что говорено о сих повестях, еще не забыто; делалось недавно. А что повести, театральные пиесы печатаются вторым и третьим изданием, так это уверит гг. издателей „Рус <ского> вестника“, что они ошиблись в своем заключении, будто малороссийский язык доступен весьма немногим читателям. Зачем же в повестях, комедиях вводят его великорусские писатели? Проезжает чрез наш город писатель, ценитель, судья, наставник и учитель истинного русского языка. Отыскал меня, потребовал переложить малороссийские мои рассказы слово в слово, не переменяя их, на теперешний русский язык, чтобы выставить особенные обороты, силу и оригинальность малороссийского языка»[8].
Далее Квитка возвращается к вопросу, имеющему для него первостепенное значение, – о цели художественного произведения. Он готов согласиться, что не все его вещи «написаны в одном духе и с одинаковою силою. Это участь человека. Не только мы, но и ученые, отличнейшие писатели не равны в своих сочинениях. Пишется, что бог на мысль послал, была бы цель нравственная, назидательная, а без этого как красно ни пиши, все вздор, хоть брось. Пиши о людях, видимых тобою, а не вымышляй характеров небывалых, неестественных, странных, диких, ужасных <…> Хоть бы и в „Маргарите Прокофьевне“ неужели нет цели? Мне хотелось в одном ее лице показать действия, хитросплетенные умствования всех и во всем лицемерствующих; сего рода люди намерение свое – поживиться мало-толику от ближнего прикрывают благовидною причиною, обещают блаженство, спокойствие, утеху, получение отличных книг, и сё и то… и все обещают в будущем, а денег требуют теперь же. Вот и встречаем Маргарит везде <…> Вот в простом классе людей необразованном, где люди действуют не по внушенным им правилам, не по вложенным в них понятиям, а по собственному чувству, уму, рассудку, если замечу что такое, пишу; вот и выходят мои Маруси, Оксаны, Наумы, Мироны, Сотниковны, и проч. и проч.»[9].
Как уже говорилось, текст, опубликованный в «Москвитянине» под заголовком «Г. Ф. Квитка о своих сочинениях», был обойден вниманием. И лишь в 1988 г. авторы коллективного труда «История украинской литературной критики», словно прозрев, дали наконец этому произведению давно заслуженную им оценку: «Наиболее систематичным и глубоким изложением литературного „верую“ Квитки-Основьяненко, его взглядов на актуальные проблемы литературного процесса стала опубликованная в журнале „Русский вестник“ статья под названием „Г. Ф. Квитка о своих сочинениях“»[10].
Не будем фиксировать внимание на фактической неточности – опубликованию статьи не в «Русском вестнике», а в «Москвитянине». Важнее другое: содержание и значение статьи Квитки недооценено и обужено и здесь. По нашему убеждению, легкомысленно усмотреть в этом многостороннем, можно сказать, исповедальном документе, предсмертном крике души писателя лишь суждения о литературе и требования к художественным произведениям. Они о людях, о жизни, о морали. За ними перед нами встает сам Квитка во всей определенности и красоте его нравственного облика. Он воздействует на нас не только своими произведениями, но и тем, каким он был, как прошел свой жизненный путь.
Через 15 лет после смерти Квитки Добролюбов в статье о его современнике Станкевиче напомнил, как благотворно действует на окружающих «вид человека, высоко стоящего в нравственном и умственном отношении». Квитка и Станкевич не были похожи друг на друга, но оба они соответствовали добролюбовской характеристике. Квитка был человеком своего времени, и нам сегодня, может быть, и найдется, в чем его упрекнуть. Но его нравственный уровень и благородство его побуждений подтверждены и всей его жизнью, и всеми его произведениями, в том числе и собранными в этой книге.
