Князь Адам. А я даю тебе этого коня. Мой ловчий искалечен. Если хочешь остаться здесь, займешь его место. Доверься мне и брось свою рясу.
Юрий. Верно говорят: великодушный, как Вишневецкий. (Марине.) Эти двое благородных господ одарили меня. Не сделаете ли и вы, панна, мне подарка? Дайте мне розу, что приколота к вашему корсету. (Встает на колени.)
Марина. Тебе, монах?
Мнишек (смеясь). И правда, это же приз турнира.
Марина. Возьми! (Бросает ему розу.) Уж не придется ли мне с ним и менуэт танцевать?
Малуский. Монах, отдай мне этот цветок. Вот еще двадцать дукатов.
Юрий. Простите меня, благородный пан. Я на службе у князя Адама и больше не нуждаюсь в деньгах. (Конюху.) Возьми, друг. Отнеси эти двадцать дукатов искалеченному ловчему.
Мнишек. Ты выдаешь себя за монаха и за русского и отказываешься от денег!
Юрий. Что ты хочешь, чтобы я с ними сделал?
Князь Адам. Кто ты и откуда? Ты не монах.
Юрий. Из меня хотели сделать монаха, но у меня не оказалось призвания. Из этой рясы можно выкроить попону для коня, которого я только что объездил. Я бедный сирота, судьба не была благосклонна ко мне до этой минуты, а теперь я счастлив быть принятым под гостеприимный кров знатного воеводы.
Князь Адам. Как тебя звать?
Юрий. Дмитрий Иванов.
Малуский. Поверьте, прекрасная Марина, это какой-нибудь переодетый князь… Татарский, конечно… Он на них похож…
Марина. Он князь! Чушь какая!
Князь Адам. Кем бы ты ни был, Дмитрий Иванов, оставайся у меня. Если ты умеешь охотиться так же хорошо, как объезжать коней, я помогу тебе немного разбогатеть.
Юрий. Целую твои руки. (Конюхам.) Ну, ребята, покажите мне конюшню и позвольте дать полную меру овса доброму коню, которому я обязан такой удачей.
Мнишек. Держу пари, это какой-нибудь дворянский сын, он переоделся и бежит из своей страны после неприятного приключения.
Марина. Пойдемте; пан Малуский слегка прихрамывает, а я воспользуюсь этим, чтобы не танцевать сегодня вечером.
Лагерь запорожцев на днепровском острове.
Сцена первая
Два казака.
Первый казак. Как? Царевич Дмитрий, сын Грозного?
Второй казак. Он самый, и совершенно живой. Как он спасся, я не слишком хорошо понял, потому что монах рассказывал нам это во время обеда; но это несомненно — он нам написал, и к его грамоте привешена печать, красная и круглая, как моя ладонь.
Первый казак. Печать из красного воска?
Второй казак. Красная, с разными литерами вокруг. Все по форме, поверь. А его посыльный… святой крест! После атамана Пашкова, дай ему Бог райскую жизнь, ничего подобного не видел! Это монах, но он стоит десяти. Он выпил за здоровье каждого из наших атаманов по полному стакану, один за другим, и залпом; и только когда он дошел до атамана Чики, то на мгновенье остановился на половине стакана, чтобы перевести дух.
Первый казак. Каков молодец!
Второй казак. Когда обед закончился, я так ослабел, что пошел соснуть на сеновал; но он, мне сказывали, сунул голову в ведро с водой и как ни в чем не бывало принялся петь псалмы, а слушать его было одно удовольствие… Да вот он выходит с нашими старейшинами. Сегодня войско решит, как оно должно поступить. Гляди, уже устанавливают бунчуки[35], и литавры сзывают нас.
Сцена вторая
Григорий Отрепьев, верховный атаман запорожцев, старейшины, толпа казаков. Они образуют широкий круг, в центре которого располагаются верховный атаман и Григорий.
Верховный атаман (с серебряной палицей в руке, снимает шапку). Атаманы-молодцы[36], я созвал собрание лагеря, чтобы сообщить новости, только что полученные из Польши. Царевич Дмитрий Иванович пишет нам, что он вовсе не умер, как думали. Верно, что Борис хотел убить его, но он промахнулся. Царевич, став взрослым, решил отомстить Борису по справедливости и просит нас о помощи. Коли у кого есть что сказать об этом, пусть говорит. (Снова надевает шапку.)
Григорий. Христиане, братья мои… то есть атаманы-молодцы, не буду рассказывать вам, как царевич избежал козней своих врагов; история будет долгой, а вы, я знаю, не любите долгих слов. Да будет вам довольно знать, что царевич Дмитрий жив и наказал мне уверить вас в его уважении. Мне нет нужды, атаманы-молодцы, говорить вам, каков человек есть Борис, называющий себя царем московским, сын татарина, сам больше татарин, чем христианин. Вам известно, что он близкий друг Касим-Гирея, крымского хана, и вместе они замыслили ваше истребление. Коли один из ваших полков захватывают татары, как случилось год назад с Герасимом Евангелем, ныне, я надеюсь, пребывающим в раю, верьте, дорогие мои друзья, значит это, что басурмане предупреждены о ваших передвижениях Борисом, который платит им по пять рублей за каждое доставленное ими ухо запорожца…
Множество голосов. Верно говорит! Борис предает нас.
Григорий. Мой законный государь, царевич Дмитрий, опечаленный вашими страданиями от этого тирана и имеющий к тому же свой собственный счет к нему, наказал мне сообщить вам, атаманы-молодцы, что очень скоро, как только соберет войско, обещанное ему королем польским, он развернет свои знамена на берегах Днепра. Он пойдет прямо на Москву, и, коли вы хотите получить уши Бориса, он готов преподнести их вам. Мой господин надеется, что вы примкнете к нему в этом походе. К сему он призывает вас этой грамотой, писанной, дабы лучше засвидетельствовать вам свое особое уважение, на пергаменте, заметьте, как он пишет королю польскому и султану. Секретарь ваших атаманов читал грамоту, и все вы можете видеть, что она скреплена императорской печатью. (Поднимает письмо высоко над головой.)
Голос. Война Борису!.. На Москву! Да здравствует царевич!
Запорожец. Атаманы-молодцы, я признаю, что монах хорошо сказал, и не сомневаюсь, что его царевич в один прекрасный день станет славным царем. Желаю им, тому и другому, всех благ; но вспомните, что всего два месяца назад вы получили от Бориса ссуду и заключили с ним мир. Коли мы без всякого повода начнем войну против него, что о нас будут говорить? Наши старейшины целовали крест в знак своей искренности, и, при всем моем уважении к собранию, нехорошо так нарушать данную присягу.
Голос. Он прав. Мы присягнули… Жаль.
Григорий. Позвольте мне, господа, сказать вам еще слово. Присяга, о которой вы говорите, ничего не значит. Я в этом разбираюсь, ибо я принадлежу церкви, говорю вам, что вас не обяжут. Вы целовали крест, обещая не воевать против царя или подданных царя всея Руси. В этом вы присягнули?
Атаман. Верно, я целовал крест за весь лагерь, и еще четыре атамана со мной.
Григорий. Я думаю, вы боитесь, что, коли нарушите присягу, данную царю всея Руси, вас отлучат от церкви.
Несколько голосов. Нас не слишком заботят отлучения.
Григорий. Тише, друзья; будем христианами и православными: не будем шутить с отлучениями. Обсудим наше дело. У вас есть договор с царем, соблюдайте его. Но кто царь, скажите, пожалуйста? Тот татарин, что сидит в Москве? Ну уж нет. Он узурпатор и убийца. Законный царь — это Дмитрий Иванович; он еще не помазан, но это единственный государь всея Руси, и именно с ним связывает вас ваша присяга.
Голос. Верно говорит монах! Борис предатель, и мы не признаем его царем Руси.
Григорий. Борис не только убийца, но и вор. Он грабит бедный народ, чтобы отдать его припасы своей проклятой породе, татарам Годуновым. Все, что награбили его люди, сказал мне мой благородный господин царевич Дмитрий, все, чем они владеют, я разделю со своими подданными.
Голос. Да здравствует царевич! Война Борису!
Григорий. Сейчас я небогат наличными деньгами, сказал еще мой господин царевич; но в Москве у меня есть казна, и, как только я получу ключи, я разделю ее со своими сторонниками. Поверьте мне, атаманы-молодцы, я хорошо знаю князя, который это говорит, и могу сказать без хвастовства, что без меня он не избежал бы козней Бориса. Более великодушного я не встречал. Когда в его поясе есть дукаты, они кажутся ему слишком тяжелыми и он пригоршнями разбрасывает их.
Голос. Да здравствует Дмитрий! Да здравствует царевич!
Атаман. Атаманы-молодцы, коли вы хотите идти войной на Бориса, я не против; но он могуществен, у него немалое войско, много пушек, он может принести нам предостаточно бед. Не лучше ли будет дождаться, когда царевич и поляки начнут кампанию? А покуда будем запасать порох и точить наши сабли.
