— Быть такого не может.
— Ну, поздравляю вас: тот, кого по ошибке назвали мертвым, долго проживет!
Менев немедленно направился к Винтерлиху, чтобы потребовать от Феофана объяснений, по ходу которых едва не оторвал сыну левое ухо. Во второй же половине дня несчастного вызвал к себе директор, устроил ему назидательную головомойку и наказал днем карцера. Выйдя оттуда, Феофан нашел дома короткое письмецо от Зиновии, в котором она приглашала его зайти в гостиницу. Она только что прикатила из Михайловки на санях, потому что ночью выпал первый снег, ознаменовавший начало суровой галицийской зимы. Когда Феофан вошел в номер, она со смехом откинулась на подушки дивана.
— Как? Тебя запросто отпускают гулять без оков, преступник? Ну, Феофан, Феофан, от тебя я никак такого не ожидала!
Бедолага покраснел, побледнел, не знал, что и сказать.
— Таким опасным людям нельзя позволять свободно разгуливать по городу, — продолжала Зиновия. — Я закую тебя в кандалы, хочешь?
— О да!
— Тебе бы понравилось. — Она шлепнула его по щеке. — Ну а теперь ты должен исповедаться. Итак, ты возомнил, что влюблен в меня?
— Да, влюблен.
— Стало быть, влюблен. Ладно, это мы еще посмотрим. Я подвергну тебя испытанию, и если ты окажешься верным пажом — достаточно умным и, главное, очень послушным, — то я иногда буду к тебе чуточку благосклонна, совсем чуточку…
Феофан вздохнул.
— Ты все еще несчастен? — Зиновия нахмурила брови, которые сразу стали похожи на натянутую тетиву лука, готового послать смертоносную стрелу. — Ты, верно, хотел бы знать, нравишься ли мне ты? Да, Феофан, ты мне нравишься.
Юноша в восторге заключил ее в объятия и поцеловал.
— Ну вот, твое несчастье как ветром сдуло, не правда ли? — со смехом воскликнула она, поднимаясь с дивана. — Так, а сейчас пойдем. Ты должен проводить меня в кофейню.
Когда Зиновия под руку с ним шла по улицам, Феофан чувствовал, как колотится его сердце: он был бесконечно счастлив и горд.
У входа в церковь доминиканского монастыря притулился одетый в лохмотья нищий, просивший милостыню; Зиновия проследовала мимо, не удостоив его даже взглядом, но тем не менее бросила через плечо серебряную монету, которая упала в снег и была торопливо поднята горемыкой.
В кофейне «Националь», куда они вошли, в этот час находились почти исключительно мужчины: офицеры, чиновники и несколько богатых евреев. Два гусара играли в бильярд, за круглым столом сидели пятеро других. Неподалеку от двери Винтерлих с трубочкой во рту стоя читал газету, чтобы не платить за обязательную чашку черного кофе. Его большой нос, чертовски напоминающий красный зонтик церковного певчего, целиком погрузился в страницы — так что заметил он Зиновию только тогда, когда та слегка похлопала его по плечу. Теперь деваться Винтерлиху было некуда, он расположился за столиком вместе с ними, и Зиновия заказала для него и Феофана кофе, а себе — мороженое.
— У вас такой огорченный вид, господин Винтерлих, случились какие-то неприятности? — заговорила она.
— Вовсе нет, сударыня, — ответил он, — но ведь здесь абсолютно не живешь, здесь только — влачишь растительное существование. Там у вас, разумеется, сияет солнце, там человеку улыбаются музы, а здесь я всего лишь жалкое растение.
— Я вас очень хорошо понимаю, вы… артист по натуре.
— Вы меня перехваливаете. Единственная отдушина, признаюсь вам, — это мои периодические поездки в Лемберг. Там есть театр, концерты, художественные выставки, короче, все, чего жаждет сердце образованного человека. Вы видите эту крестьянскую трубку, которую я курю: в Лемберге я бы себе такого не позволил, но здесь!..
За соседним столиком сидел гусарский майор, благородного и мужественного вида, и не сводил глаз с красивой женщины. Когда Винтерлих проходил мимо него, чтобы принести Зиновии «Journal amusant»,[37] майор попридержал его за руку, и они некоторое время перешептывались.
— Майор спрашивал вас обо мне, — поинтересовалась Зиновия, когда Винтерлих воротился, — не правда ли?
— Вы угадали, и это вполне понятно, ибо кто устоит перед желанием познакомиться с вами.
— Так представьте меня майору.
— Прямо сейчас?
Зиновия утвердительно кивнула, и знакомство сей же миг состоялось. Не прошло и четверти часа, как она была представлена всему офицерскому корпусу, и еще четверть часа ей понадобилось, чтобы захватить в плен майора, ротмистра, парочку лейтенантов и одного выпускника кадетского училища. Зиновия обладала завидной способностью все улаживать быстро и коротко, как при обмене векселей.
Когда она покидала кафе, гусары в шнурах и золотых позументах составляли ее блестящую свиту, и, усаживаясь в сани, она пригласила всех пятерых уже на следующий день пожаловать в Михайловку.
Феофан, с ревнивой физиономией наблюдавший за этой сценой, получил на прощание мимолетный поцелуй, и сани стремительно унесли победительницу.
— Большая новость! — воскликнула Зиновия, прибыв в Михайловку. — Я перезнакомилась со всеми гусарскими офицерами и пятерых из них пригласила назавтра к нам.
Менев выглядел озадаченным.
— Уж не собираешься ли ты ворчать на меня, — шепнула змия ему на ухо, — или ты запамятовал наш уговор?
И Менев тотчас же приветливо осклабился. Дамы, напротив, успокоились не так скоро.
— Слава Богу, что мы наконец увидим у себя людей, — сказала Аспазия, — но об одном ты позабыла, свояченица, — ведь нам всем нечего надеть.
— Ты меня обижаешь, Аспазия, а для чего тогда мои вещи? Разве они все не в твоем распоряжении? Я вас завтра с утра одену, предоставь мне только свободу действий, но само собой разумеется, что на будущее вам непременно нужно обзавестись собственными туалетами — тебе, Лидии и Наталье. Короче говоря, Менев, на первый случай ты должен выдать нам триста флоринов.
— Как? Куда так много денег?
— Ты собираешься жадничать? — вскричала Зиновия. — Для кого ты вообще тогда экономил, если не для жены и дочери? Ты, верно, хочешь меня разозлить? Ладно, тогда я прямо сегодня возвращаюсь в Лемберг!
Старый барин тут же сложил оружие, и ликующие дамы утащили Зиновию в комнату Аспазии, где незамедлительно состоялось важное совещание, на котором — в качестве живого журнала мод, — разумеется, председательствовала Зиновия.
За ужином она выкладывала последние новости.
— А кстати, — воскликнула она, — вы знаете Гольдмана?
— Оптового торговца? — спросил Менев.
— Абсалона Гольдмана, который велит называть себя Альфонсом Гольдманом? — уточнила Аспазия.
— Да, я слышала о нем одну пикантную историю.
— У него куча денег, у этого мошенника, — пробормотал Менев.
— Хотелось бы только знать откуда, — продолжала Зиновия. — Поговаривают, что он купил секретер красного дерева из имущества, оставшегося после смерти графини Красинской, и в одном из потайных ящичков нашел пятьдесят тысяч гульденов.
— Очень возможно.
Таким образом сплетня, эта ядовитая змея, заползла теперь и в когда-то мирный и тихий Михайловский дом. Анекдоты, которые Зиновия привезла из города, быстро проторили себе дорогу от поместья к дому священника. Оттуда они перекочевали к дядюшке Каролу, от того переметнулись к хорпыньскому капеллану, а затем, дополненные баснословными подробностями, опять благополучно вернулись в окружной город, где вскоре в кафе только и разговору было что о Гольдмане, который несколько лет назад будто бы украл у графини Красинской двести тысяч гульденов.
Перед отходом женщин ко сну Зиновия привела в порядок их головы: вымыла волосы, расчесала и накрутила на большие бумажные папильотки.
Аспазии в ту ночь приснилось, что она скачет верхом на медведе, тогда как Наталья во сне бродила по саду, где все цветы были из драгоценных камней.
Великий день наступил.
Все пребывали в радостном возбуждении, но казалось, что первая половина дня никогда не кончится. Только Зиновия сохраняла хладнокровие. После обеда все три дамы удалилась в ее комнату, и Зиновия, напевая французскую песенку, принялась их наряжать. После того как Софья помогла ей соорудить прически на трех головах, она прежде всего одела Аспазию. Та получила платье светло-лилового шелка, с длинным шлейфом, и маленькую кокетливую наколку из белых кружев.
Когда Зиновия подвела ее к большому зеркалу, Аспазия гордо и благодарно улыбнулась. Лидия была облачена в розовое атласное платье, украшенное белой камелией.
Затем Зиновия с особой любовью взялась обряжать Наталью. Она подобрала для нее едва прикрывающее щиколотки платье из голубого шелка, убранное белыми кружевами, и вплела в ее длинные белокурые косы ярко-красные ленты. Затем встала перед девушкой и, зажав зубами брошь с блестящей головкой, которая сверкала у нее между губ, как золотистый жук в чашечке розы, некоторое время пребывала в раздумье. Приняв, наконец, решение, она покачала головой.
