Итак, Федериго работал стоя; в помещении (оно представляло собой древнюю капеллу, высокую, узкую, очень холодную, — настоящая дыра) не было другой обстановки, кроме этой конторки, копировального пресса для писем и нескольких столиков для упаковки книг. Напротив Федериго, по другую сторону конторки, что-то царапал курносый пожилой сотрудник в кепке, человек порядочный, эконом и цербер, следивший за дисциплиной в пыльной капелле. Главное здание института было видно сквозь витражи боковой пристройки — нефа церкви с огромными окнами, стеллажами и книжными шкафами высотой до середины стены. Чуть в стороне, у одного из столов, сидел другой старик в кепке, который нередко бывал под мухой и, разговаривая, размахивал руками; в его обязанности входила выдача и посылка книг, для чего у старика было две помощницы. Но в тот далекий день никто из клиентов не появлялся, за исключением неизменной леди Спелтон, слепой восьмидесятилетней особы, позволявшей проводить себя к столу, где она произносила единственное слово: «Murder!»[150] опускала в сумку свежий, только что полученный детектив и удалялась, подняв на прощанье руку в римском приветствии. Итак, было три часа дня или чуть больше. Неожиданно — случай крайне редкий — в сыром подвале, куда можно было пройти из помещения дряхлого неоинститута, раздался телефонный звонок. Федериго быстро спустился вниз и поднес трубку к уху. Он услышал несколько сухих слов. Его ждал граф Пенцолини.
Федериго накинул на плечи потертое пальто, обернул шею кашне и через секунду пересекал широкую средневековую площадь, где высились башня и здание муниципалитета. Необычный вызов нисколько его не обеспокоил. Не обладая особыми пророческими способностями, он был не из тех, кто чувствует, как трава растет, кто предвидит непредвиденное.
Он вошел в лифт, уплатив сольдо (его должность давала ему право на семидесятипятипроцентную скидку), и вскоре оказался в жарко натопленной приемной графа, где два служителя в белых чулках и ливрейных фраках крошили в приоткрытое окно хлебный мякиш стайке замерзших голубей. Федериго сообщил им, что его ждет граф, но они пропустили его слова мимо ушей и продолжали заниматься прежним делом. Потом один из них отошел от окна и сказал Федериго, чтобы он ждал своей очереди.
В приемной не было других посетителей, и из кабинета графа не доносились звуки разговора. Тем не менее, очереди пришлось ждать долго, он провел в приемной около двух часов. Служители по-прежнему крошили хлеб на подоконник, время от времени проходил кто-то из служащих с бумагой в руке и присоединялся мимоходом к радетелям о муниципальных пернатых. С площади изредка долетали звуки автомобильных гудков. Пейзаж за окнами — колокольни и шпили, зажженные закатом, — услаждал близорукие глаза Федериго. Было часов пять, когда за дверью кабинета послышались голоса. Должно быть, это граф прибыл на свой боевой пост. Затем в приемную вышел новый служитель, расшитый галунами больше, чем предыдущие, и скороговоркой объявил:
— Ваша очередь, пройдите.
Федериго вошел, скользя по навощенному паркету. Кабинет графа отличали простор и простота. На столе никаких документов — стиль эпохи. Зато на стенах висели портреты разных высокопоставленных особ, и возле окна на треножнике громоздился эбеновый шар, изображавший — откуда ни посмотреть — высокомерный профиль единственного Человека, удостоенного в те годы обязательной чести писаться с большой буквы. Иными словами, Его историческая маска — патентованное изобретение, получившее широкое признание. Граф Пенцолини стоял перед своим рабочим столом. Ему могло быть лет сорок; он был высокого роста, с бритым лицом, серые рыбьи глаза, несколько значков на лацканах. Табличка на стене предупреждала: «Экономьте служебное время»; на другой табличке было написано: «Жить не обязательно»; на третьей — более длинная фраза, кажется угрожающая, Федериго не успел ее расшифровать. Граф поднял руку в фашистском приветствии, и посетитель ответил тем же.
— Вы меня вызывали, господин граф? — спросил Федериго нетвердым голосом. Он чувствовал, что начинает беспокоиться, сам не зная почему.
— Садитесь, — предложил граф. Он открыл ящик стола, вынул лист бумаги и углубился в чтение. Потом поднял глаза, но посмотрел не на Федериго, а вдаль, за окно. — Я должен с вами поговорить, — холодно сказал он, — о деле, касающемся учреждения, которым вы заведуете и которое я имею честь и обязанность возглавлять как подеста N. В свое время я уведомил вас заказным письмом о моем желании видеть более тесною связь нашей ассоциации с местной секцией Великого Учения, помещающейся в одном с ней здании. Несколько дней назад административный совет всесторонне рассмотрел этот вопрос в ваше отсутствие… вызванное, возможно, и уважительной причиной.
— Именно уважительной, — подтвердил Федериго. — Вы изволили предоставить мне пятидневный отпуск по случаю семейного траура.
— Ну хорошо, пусть уважительной, — согласился граф. — Оно и к лучшему: мы воспользовались вашим отсутствием, чтобы спокойно обсудить ненормальное положение — я имею в виду ваш случай. Случай совершенно ясный. Прошло десять лет, господин П., с тех пор как городское управление возложило на вас немалую ответственность, не потребовав с вашей стороны (что было бы уместно) никаких гарантий политического свойства. Вероятно, маркиз Г., мой предшественник и соратник, переоценил вашу восприимчивость, рассчитывая, что вы сами сумеете перестроиться, дабы идти в ногу с эпохой. Теперь уже поздно, даже если бы вы и захотели. А ведь это противоестественно — я убежден, вы согласитесь, — чтобы от человека, не обладающего элементарными… данными, не принадлежащего… гм, гм, — граф покашлял, решив не уточнять, — зависела судьба очага культуры, коему должно всецело опираться на директивы нашей секции Великого Учения. Я не обсуждаю мотивов, побудивших вас поистине странным образом остаться… в стороне. Я их не касаюсь, но должен поставить вас в известность, что к четвергу вы официально передадите дела преемнику, вам назовут его в течение двух дней. Надеюсь, касса в полном порядке. Вам хватит нескольких часов.
— Касса не в таком уж порядке, — промямлил Федериго. — Уже восемнадцать месяцев я не получаю жалованья. Кроме того, в последнем квартале я платил служащим из собственного кармана… в ожидании фондов.
— Вот как? Но ведь вы не поставили нас в известность.
— Я направил вам около десяти докладных, господин граф.
— Действительно, действительно… — согласился граф. — Вы получите свои деньги в самое ближайшее время. Что же касается причитающегося вам выходного пособия, я думаю, ваше заявление с просьбой об увольнении по собственному желанию упростило бы дело. Ваш уход с должности будет добровольным, понимаете? И не вызовет неблагоприятных для вас пересудов. Не исключено, что администрация, свободная от всяких обязательств, сможет выделить вам небольшую премию, ощутимый знак… не знаю, достаточно ли ясно я выражаюсь.
— Сэкономив значительную сумму на моем выходном пособии, — неожиданно осмелел Федериго.
— Oh, peu de chose[151], — сухо сказал граф по-французски. — Вы служите в полугосударственном учреждении, но формально оно остается частным. Мы вовремя все предусмотрели. Итак, я жду вашего заявления об уходе.
— А если вы его не получите? — спросил Федериго, все больше удивляясь самому себе.
— В таком случае, — заключил граф, поднимая руку в знак того, что беседа окончена, — мы шутить не станем, не надейтесь.
Федериго в свою очередь поднял руку и повернулся к двери. Вскоре он спускался по лестнице муниципалитета. Его церковь-библиотека уже была пуста. Неоконченное письмо неизвестному в Сиэтл лежало на высокой конторке. Федериго взял ручку, очистил перо, погрузив его в стакан с охотничьей дробью (изобретение цербера-эконома), и продолжал на плохом английском: «As for Mr. Fruscoli’s shop, J beg to inform you…»[152] Дописав ответ, он запечатал письмо, наклеил купленные за собственный счет марки на лиру двадцать пять и подумал с грустью, что традиции «noblesse oblige» навсегда приходит конец в этих стенах, откуда ни на одно письмо из Сиэтла впредь не последует никакого ответа. Потом он запер входную дверь ключом из связки и, низко опустив голову, направился открытой галереей к почте.
Комендантский час наступил, и уже несколько минут как пришли два человека, ночевавшие у меня из соображений безопасности. Два ночных гостя, flying guests[153], один из которых, Бруно, физик, специалист по ультразвукам, конспиратор с незапамятных времен, являлся непременным звеном, постоянным обитателем этой конспиративной квартиры, тогда как другой был именно flying ghost[154], из тех, что менялись каждый вечер, — цепь призраков, старательно скрывавших свое имя.
