Теперь у них чуть не каждый день выдавался счастливым. Джефф с каждым днем чувствовал, что Меланкта нравится ему все сильней. Теперь в нем и впрямь начало вызревать настоящее, глубокое чувство. И он по-прежнему любил говорить и говорить с Меланктой, и рассказывать ей, как ему все это нравится и как он любит бывать с ней, и все-все ей про все это рассказывать. Однажды Джефф пообещал ей, что в ближайшее воскресенье они отправятся за город и проведут целый день, долгий и счастливый день на залитых солнцем полях, и весь день они будут вдвоем, и никого лишнего рядом. А за день до этого Джеффа позвали навестить Джейн Харден.
Джейн Харден в тот день было очень плохо, и Джефф просидел у нее с утра и почти до самого вечера, пытаясь хоть как-то ей помочь. Через какое-то время Джейн стало получше, и она начала говорить с Джеффом о Меланкте. Джейн не знала, как часто Джефф теперь встречается с Меланктой. Джейн теперь вообще перестала встречаться с Меланктой. Джейн начала говорить о тех временах, когда она только-только познакомилась с Меланктой. Джейн начала рассказывать о том, как в те времена Меланкта вообще ничего и ни в чем не понимала. Она тогда была совсем молоденькая, но с головой у нее было все в порядке. Джейн Харден никогда и не говорила, что у Меланкты нет головы на плечах, но только вот с пониманием у нее в те времена было туговато. Джейн начала объяснять Джеффу Кэмпбеллу, что всему на свете Меланкту научил не кто-нибудь, а она, Джейн. Потом Джейн начала объяснять, с какой охотой Меланкта всегда училась всему на свете и впитывала абы что, как губка. Джейн Харден начала рассказывать о том, как они гуляли. Джейн начала рассказывать Джеффу про всякие гадости, которые Меланкта делала с ней вместе. Джейн начала рассказывать все, что ей было известно о том, как Меланкта жила после того, как бросила ее, Джейн Харден. Джейн Харден начала рассказывать про всяких там разных мужчин, и белых, и черных, Меланкта в таких вещах никогда не отличалась особой разборчивостью, сказала между делом Джейн Харден, не то чтобы Меланкта по природе была плохая, да и голова у нее что надо, Джейн Харден никогда не говорила, что у Меланкты с головой что-то не в порядке, вот только Меланкте всегда нравилось использовать все то, чему ее научила Джейн, так чтобы как можно больше всякого в жизни узнать, да уж, а они-то, небось, знали, чему ее научить.
Джейн все говорила и говорила, и в голове у Джеффа Кэмпбелла понемногу стало проясняться. Джейн Харден даже понятия не имела, что она делает этими своими разговорами. Джейн даже понятия не имела, что сейчас чувствует Джефф Кэмпбелл. Джейн вообще не любила врать и всегда говорила правду, а теперь просто так получилось, что она начала рассказывать о том, чем они раньше занимались с Меланктой Херберт. Джефф прекрасно понял, что Джейн говорит чистую правду. В голове у Джеффа Кэмпбелла понемногу стало проясняться. И на душе у него сделалось очень нехорошо. Теперь он знал, скольким вещам Меланкта еще не успела его научить. На душе у него стало совсем гадко, и на сердце тяжесть страшная, и Меланкта стала казаться ему просто мерзкой, и больше ничего. До Джеффа наконец дошло, что значит поддаться настоящим сильным чувствам. Он еще немного поухаживал за Джейн Харден, потом пошел к другим своим пациентам, а потом отправился домой, в свою комнату, сел, и там у него наконец получилось совсем ни о чем не думать. У него было гадко на душе и на сердце тяжесть страшная. Он очень устал, и мир казался ему безотрадным просто донельзя, и тут он понял, что наконец и он научился испытывать сильные чувства. Он это понял потому, как ему было больно. Он понял, на собственной шкуре, что начинает наконец-то разбираться в том, что к чему в этом мире. На следующий день он должен был отправиться вдвоем с Меланктой за город, в прекрасные, залитые ласковым солнцем поля, и провести там целый день, долгий и счастливый день вдвоем. Он написал Меланкте записку, сказал, что не сможет прийти, что у него тяжелый пациент и ему придется весь день просидеть у пациента дома. Потом три дня он вообще никак не давал ей о себе знать. Все эти три дня у него было гадко на душе и на сердце тяжесть страшная, и он прекрасно отдавал себе отчет в том, что понял, наконец, что такое испытывать сильные чувства.
Потом однажды ему пришло письмо от Меланкты. «Я просто не могу понять, что такое ты делаешь со мной, Джефф Кэмпбелл, — писала Меланкта Херберт. — Я просто не могу взять в толк, Джефф Кэмпбелл, почему все эти дни тебя не было рядом со мной, вот только сдается мне, что это очередной из странных твоих способов быть хорошим, когда ты внезапно раскаиваешься в том, что сделал. Я никак не могу сказать, Джефф Кэмпбелл, что я в восторге от тех способов, которыми ты пытаешься быть хорошим, Джефф Кэмпбелл. Извините меня, доктор Кэмпбелл, но, боюсь, я больше не смогу выносить всего того, что вы со мной делаете. Я больше не смогу выносить вашу манеру делать вид, как будто я всегда была паинькой и лучше меня на всем свете нет, а потом — как будто я плохая, и ничего кроме презрения вы ко мне не испытываете. Я очень боюсь, доктор Кэмпбелл, что больше я подобное выносить буду просто не в состоянии. Я просто не в состоянии выносить, как вы каждый раз меняетесь. Боюсь, доктор Кэмпбелл, что вы не мужчина — по крайней мере, не настолько, чтобы вы заслуживали человека, который был бы все время рядом с вами и о вас заботился. Боюсь, очень-очень боюсь, доктор Кэмпбелл, что я вообще не хочу вас больше видеть, никогда в жизни. Прощайте, доктор Кэмпбелл, и желаю вам в жизни счастья».
Джефф Кэмпбелл сидел в своей комнате, очень тихо и очень долго, после того, как прочел письмо. Он сидел неподвижно и поначалу был очень зол. Как будто и он, в свою очередь, понятия не имеет, что значит страдать, и глубоко страдать. Как будто в нем недоставало силы оставаться столько времени рядом с Меланктой, даже не понимая, чего она, собственно, хочет. Он знал, что имеет полное право на эту злость, он знал, что никакой он на самом деле не трус. Он знал, что Меланкта много чего делала в своей жизни такого, за что ему было бы очень трудно ее простить. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что все это время изо всех сил старался быть с ней добрым, и верить ей, и быть верным, а теперь — и тут ему вдруг вспомнилось, как отчаянно Меланкта страдала той ночью, и он всей душой почувствовал, какая она замечательная, и тут Джефф понял, что, по правде говоря, он всегда и все ей прощал, и что, по правде говоря, ему так стыдно за то, сколько боли он ей причинил, и ему захотелось прямо сейчас бежать к ней и хоть как-то ее утешить. Джефф Кэмпбелл прекрасно отдавал себе отчет, что все, о чем ему рассказала Джейн Харден про Меланкту и про все те дурные вещи, которые она делала в прошлом, правда, но при этом ему вдруг страшно захотелось, чтобы Меланкта сейчас была рядом с ним. Может быть, она и впрямь научит его понимать, что к чему в этом мире. Может быть, она научит его, как примирить всю эту правду с его правом верить в нее и доверять ей.
Джефф сел и начал писать ей ответное письмо. «Дорогая Меланкта, — написал ей Джефф. — Мне совсем не кажется, что все, что ты написала в письме, которое я только что прочитал, которое ты мне прислала, правда. Мне совсем не кажется, что ты права и что ты с пониманием отнеслась ко всему тому, что я пережил, чтобы продолжать несмотря ни на что доверять тебе и в тебя верить. Мне совсем не кажется, что ты правильно понимаешь, как трудно бывает мужчине, который думает так, как я всегда думал, не думать, что те вещи, которые ты делала так часто, что нет в них ничего дурного. Мне совсем не кажется, Меланкта, что я был так уж и неправ, когда очень-очень рассердился, получив от тебя это письмо. Я прекрасно отдаю себе отчет, Меланкта, в том, что с тобой я никогда не был трусом. Мне было очень трудно, а я никогда и не говорил, что мне это было не трудно, так вот мне было очень трудно с пониманием к тебе относиться и знать при этом, чего ты на самом деле хочешь, и что ты имеешь в виду под всем тем, что мне все время говоришь. Я никогда не говорил, что тебе не было со мной трудно, когда я не мог сразу перестроиться и идти за тобой туда, куда тебя ведет. Ты сама прекрасно знаешь, Меланкта, что мне самому очень больно, и до самой глубины души, когда мне приходится тебе делать больно, но мне всегда хотелось быть с тобой по-настоящему честным. Я по-другому просто не могу с тобой, и я прекрасно отдаю себе отчет в том, что и мне тоже больно, и даже очень, когда я не могу так быстро перестроиться, чтобы следовать за тобой, куда тебя ведет. Я совсем не хочу выглядеть трусом перед тобой, Меланкта, и не хочу говорить того, чего не думаю. И если ты не хочешь, чтобы я с тобой был честным, Меланкта, ну что ж, тогда о чем мне говорить с тобой, и тогда ты права, когда говоришь, мол, не приходи, я больше не хочу тебя видеть, но если ты по-настоящему отдаешь себе отчет в том, что я чувствовал с тобой, и если ты по-настоящему отдаешь себе отчет, Меланкта, в том, как сильно я старался думать и чувствовать как ты, вот тогда я буду рад прийти и повидаться с тобой, и начать с тобой все заново. Я не хочу ничего сейчас говорить, Меланкта, о том, как скверно я поступал всю эту неделю, которая прошла с тех пор, как мы виделись с тобой в последний раз, Меланкта. Такие вещи вообще лучше не обсуждать, потому что никакого от этого толку. Единственное, что я знаю наверняка, Меланкта, так это что я очень стараюсь, но я никогда на свете не буду никаким другим с тобой кроме как честным, и следовать за тобой, и учиться у тебя, что к чему в этом мире, я смогу, наверное, не очень быстро, а только так, как смогу. Так что, пожалуйста, не говори больше глупостей, Меланкта, насчет того, что я все время меняюсь. Я никогда не меняюсь, никогда-никогда, и всегда буду делать только то, что считаю правильным и честным, и никогда я не пытался убедить тебя в обратном, и ты сама всегда прекрасно знала, что другим я не стану. Если захочешь, чтобы я завтра пришел к тебе и чтобы мы с тобой пошли погуляли, я буду очень рад, Меланкта. Ответь мне поскорей, чего ты хочешь, Меланкта, чтобы я для тебя сделал.
