— С этого дня я хочу кормить моих голубей только просом и чистой пшеницей. Рассортируй это зерно на четыре сорта и сложи его в четыре кучи по четырем углам двора. Я уезжаю в Амафонт[67], чтобы немного развлечься, а к вечеру вернусь. Если к моему возвращению работа не будет выполнена и хоть одно зернышко окажется нерассортированным, я отдам тебя в руки слуг, исполняющих мои приговоры.
С этими словами Венера села в колесницу и умчалась, оставив Психею в полном отчаянии. В самом деле, заданная ей работа была по силам даже не Геркулесу, а разве что какому-нибудь демону.
Как только Амур узнал об этом, он послал за феей, которая с помощью курений, магических кругов и заклинаний созвала муравьев со всего мира — как из ближних краев, так и с самых концов света — и собрала их вокруг кучи. Некоторым из них пришлось пропутешествовать в этот день четыре тысячи лье. Любо было видеть, как все новые орды и караваны их подходили туда со всех сторон.
Они идут из стран, где царствует Аврора,
Где пенит Океан широкие просторы,
И в Индии уже не остается их,
И Гараманты[68] шлют из Африки своих.
Из Западных краев идут к Психее слуги.
Все муравейники на Севере, на Юге
Везде заброшены и опустошены.
Дороги и поля кишат, черным черны.
Из вековых дубов, дуплистых и огромных,
Широко хлынули струи потоков темных.
Из всех своих домов все муравьи ушли,
Последние ползут из самых недр земли.
Вот собрались они, разбились на отряды.
Чтоб каждый муравей работал так, как надо,
Следят их главари; неясный шум стоит;
А холм насыпанный как будто весь кипит.
Уже он не такой высокий и надменный.
Во всем господствует порядок неизменный,
И каждый трудится, но занят лишь своим:
Одним — сортировать, а уносить — другим.
И тает мощный холм, зато четыре новых
Встают поблизости — отдельных, образцовых:
Пшеница — дар небес, краса земных полей,
И просо — лакомство для нежных голубей,
Рожь кисловатая, ячмень, что северянам
В часы веселые вскипает пивом пьяным.
Так разбирается уже ненужный дом:
Тут — балки, там — кирпич, а здесь — железный лом.
И люди-муравьи усердствуют за делом,
Таща по кучам то, что прежде было целым.
Здесь будут сложены обломки плит простых,
Сюда пойдут куски капителей резных.
Муравьи не стали дожидаться благодарности и ушли так же быстро, как пришли.
— Будьте счастливы, — молвила им вдогонку Психея. — Желаю вам, чтобы кладовые ваши не пустели. Если хлопотать о мирских благах — удовольствие, хлопочите и будьте счастливы.
Когда Венера вернулась и увидела четыре груды зерна, она немало удивилась, но еще больше огорчилась. К ней никто не решался подступиться, на нее не осмеливались даже взглянуть. Амуры, Грации — все от нее убегали.
— Как! — воскликнула Венера. — Простая рабыня смеет мне сопротивляться! Я каждый день даю ей повод для триумфа! Кому теперь будет страшна Венера? Кто склонится перед ее могуществом? О красоте я уже не говорю: теперь богиня ее — Психея! О, Судьбы, что я вам сделала? Юнона покарала Ио и многих других; нет женщины, которая не мстила бы за себя; одна Киферея лишена этой светлой радости. Но я должна довести дело до конца. Последнее слово еще не сказано, Психея! Мой сын вредит тебе: чем более он упорствует, покровительствуя тебе, тем упорнее моя решимость погубить тебя.
Эта решимость не привела, однако, к тем последствиям, на какие рассчитывала Венера. Через два дня она снова призвала Психею и, скрывая свою досаду, сказала ей:
— Так как для тебя нет ничего невозможного, ты отправишься в царство Прозерпины. И не надейся ускользнуть от меня, покинув мои владения: на земле нет такого места, где бы я тебя не отыскала. Если, однако, ты захочешь остаться в Аиде, я буду этим очень довольна. Ты передашь мой поклон тамошней царице и скажешь ей, что я прошу дать мне коробочку ее румян; я в них нуждаюсь, как ты видишь, — из-за болезни сына я сама изменилась. Немедленно принеси мне, что тебе дадут, но сама этого трогать не смей.
Психея сразу двинулась в путь, ей даже не позволили ни с кем поговорить. Она разыскала фею, которую призвал ее муж. Эта фея находилась неподалеку, но никто об этом не знал. Во избежание подозрений она не вступила в долгие объяснения с нашей героиней, а только сказала ей:
— Видишь вон там старую башню? Иди прямехонько к ней, там ты узнаешь, что тебе надо делать. Не бойся колючек, скрывающих дверь: они сами перед тобой расступятся.
Психея поблагодарила фею и направилась к старой башне. Как только она вошла в нее, башня заговорила:
— Здравствуй, Психея, — сказала она. — Да будет твое путешествие счастливым. Для меня большая честь принимать тебя в своих стенах: здесь никогда не появлялось существо, равное тебе по красоте. Я знаю, какая причина привела тебя сюда. Много дорог ведут в Аид; не иди ни одною из тех, какие обычно избирают. Спустись прежде всего в погреб, который ты видишь здесь, но еще раньше вооружись тем, что лежит у твоих ног; возьми вот эту корзинку с ручками и сложи в нее все.
Психея сейчас же опустила глаза, и, так как крыша башни совсем прохудилась, разглядела на земле лампу, шесть восковых шариков, большой пучок веревок, корзинку и два грошика.
— Тебе понадобится все это, — продолжала башня. — Пусть глубина этого погреба тебя не пугает, хотя тебе придется спуститься почти на тысячу ступенек. Эта лампа тебе поможет. При свете ее ты различишь сводчатый ход в глубине, который выведет тебя на берег Стикса. Ты дашь Харону по грошику, когда он перевезет тебя — сначала туда, потом обратно. Харон — старик, не обращающий никакого внимания на красавиц. Он не пустит тебя в лодку, если ты не заплатишь того, что полагается. Перебравшись через реку, ты встретишь хромого осла, совсем расслабленного от старости, и нищего, который его погоняет. Он попросит тебя дать ему из жалости кусок веревки, если таковая найдется у тебя в корзинке, чтобы он мог увязать несколько свертков, навьюченных на его осла. Но ни за что не давай ему того, о чем он просит, — это ловушка, которую тебе подстроила Венера. Веревка понадобится тебе для другого: сразу же после встречи с нищим, ты попадешь в лабиринт, дороги которого очень легко удержать в памяти, когда входишь туда, но невозможно не перепутать, когда возвращаешься; веревка поможет тебе в них разобраться. У двери на ближнем конце лабиринта нет привратника, у двери же на дальнем конце есть и ужасный. Это пес с тремя пастями, огромный, как медведь. Он отличает мертвецов от живых по запаху, ибо попадать по делу в эти края случается не одной тебе, но и другим. Привратник дает пройти мертвым и душит живых, прежде чем они успеют сделать хоть шаг. Нужно заткнуть ему все три глотки, кинув в каждую по восковому шарику и столько же на обратном пути. Эти шарики хороши также тем, что усыпляют его. Как только ты выйдешь из лабиринта, перед тобой появятся два демона из Елисейских Полей, они проводят тебя до самого престола Прозерпины. Прощай, прелестная Психея. Да будет счастливо твое путешествие!
Психея поблагодарила башню, взяла корзинку со всеми принадлежностями и спустилась в погреб; для краткости скажу лишь, что она, живая и здравая, миновала лабиринт, несмотря на призраки, встававшие на ее пути.
Не лишнее будет заметить, что Психея видела на берегах Стикса людей всех сословий, прибывавших отовсюду. Когда красавица переправлялась, в ладье были еще царь, философ, полководец, множество воинов и несколько женщин. Царь плакал о том, что ему приходится навеки покинуть места, где было столько великолепия. Философ, напротив, восхвалял богов за то, что он покидает их, не встретив там предмета, способного его соблазнить и не подвергшись поэтому ужасной опасности. Воины оспаривали друг у друга место рядом с Психеей, не стесняясь царя и не боясь полководца. Дело едва не дошло до драки, и, чтобы утихомирить буянов, Харон вынужден был пригрозить им своим веслом. Женщины окружили Психею и утешились в своих утратах лишь при виде того, что она тоже лишилась многого, — она ведь никому не сказала, что принадлежит к миру живых. Ее одежды, однако, немало удивили всю компанию: на остальных были только саваны.
Как только Психея вышла из лабиринта, перед нею предстали два демона, показавшие ей диковинки этих мест. Они до того необычайны, что описать их вам я смогу лишь совсем особым стилем.
Полифил помолчал немного и затем продолжал несколько менее непринужденным тоном:
До царства умерших — путей на свете много.
Но все они — одна знакомая дорога.
И Тисифоною, у адских ставшей врат,
Всем людям всех краев открыты входы в ад.
И голод, и нужда, и старость, и болезни
Всех гонят по пути к неотвратимой бездне,
А тем, кто кончил путь, чей потерялся след,
Прядут Судьбины ночь, конца которой нет.
Орфею одному, волшебнику-поэту,
Живому удалось увидеть бездну эту.
Психеи прелестью внезапно увлечен,
Охотно и ее к себе впустил Плутон,
Да и коробочку, боясь лишиться трона,
Венериной рабе вручила Персефона.[69]
Итак, она уже в обители теней,
И Стикса берега темнеют перед ней.
Все было сделано, чтоб яростное пламя
Сам Цербер, лютый пес, метал в нее очами,
Чтоб посвирепее, погаже, пострашней
Исчадья адские, грозя, являлись ей:
Все гидры, гарпии, все ужасы и муки,
И даже Герион[70] трехглавый, шестирукий —
Одно видение вставало за другим
И исчезало вмиг, растаяв словно дым.
Те страшные места, где мучится виновный,
Где вопль, и стон теней, и скрежет их зубовный,
Где обретает злой возмездие свое,
Священным ужасом наполнили ее.
Вот гордый Салмоней[71] на мост восходит медный:
Печальный вождь толпы истерзанной и бледной,
Прорваться хочет он к обителям иным,
Но пламя грозное клокочет перед ним.
Здесь к Стиксовой струе Тантал[72] напрасно гнется:
Как ни близка вода, он к ней не прикоснется,
И тщетно, весь в поту, все мышцы натрудив,
Остановить скалу старается Сизиф.[73]
Психеиных сестер там постигает кара:
В докучном зеркале всегда видна им пара
Супругов радостных, сияющий чертог,
И с их сестрой не зверь, не чудище, а бог.
И где бы гнусные ни ждали избавленья —
Навстречу зеркало и то же в нем виденье.
Психея рвется к ним сказать, что все — обман,
Но тени двух сестер исчезли, как туман.
Вот узнает она и Данаид[74] злосчастных,
Изнемогающих в усилиях напрасных,
Ей жалко стало их, и больно ей за весь
Бесплотный этот люд, терзающийся здесь,
Где мнится каждому — он мучим всех лютее.
Мечтает Иксион[75] о доле Прометея;
Чтоб жажду позабыть, Тантал гореть готов
На вечном пламени Плутоновых костров.
В Аиде горестном есть и для тех мученья,
Кто попирал права любовного влеченья,
Кто страсти оскорбил священной божество
И жертв не приносил на алтарях его.
Кокеткам, чересчур надменным и спесивым,
Приходится страдать, и сплетникам болтливым,
И тем — гнуснейший грех! — кто хвастаться посмел
Любовью женщины, которой не имел.
Терзает коршун грудь красавицы жестокой,
Обманщица — во льду замерзшего потока,
Бездушная — в огне и на глазах у тех,
Кто от нее страдал, — за свой казнятся грех.
Наперсников и слуг коварных за обиды
Тех, кто им вверился, бичуют Эвмениды.
Здесь те, кто сердца жар корыстно отдавал,
Кто к алтарю девиц насильно посылал,
Ханжи, а также те, кто в злобе иль из мести
Отравленным стишком коснулись женской чести.
Венера своими ласками вынудила Меркурия обратиться с мольбой ко всем силам ада так напугать ее противницу видом призраков и мучений, чтобы она умерла от страха, притом умерла окончательно и безвозвратно и от ее красоты не осталось даже легкой тени.
