– С удовольствием, – ответил Феликс. – Я буду смотреть умильно на тебя.
– Долго ли еще, – спросила секунду спустя Евгения, – ты думаешь оставаться в этом райском уголке?
Феликс изумленно на нее посмотрел.
– Ты хочешь ехать – уже?
– Твое «уже» прелестно. Я не столь счастлива, как ты.
Глядя на огонь, Феликс опустился в кресло.
– Понимаешь, я в самом деле счастлив, – сказал он своим звонким, беззаботным голосом.
– И ты думаешь до конца своих дней ухаживать за Гертрудой Уэнтуорт?
– Да, – ответил, смущенно улыбаясь, Феликс.
Баронесса смотрела на него без улыбки.
– Она так тебе нравится? – спросила она.
– А разве тебе – нет? – спросил он.
– Я отвечу словами джентльмена, которого раз спросили, нравится ли ему музыка: «Je ne la Grains pas!» [75]
– А она от тебя в восхищении.
– Мне это безразлично. Другие женщины не должны быть от меня в восхищении.
– Они, что ж, должны тебя недолюбливать?
– Ненавидеть! И если я не внушаю им подобных чувств, это лишь говорит о том, что я понапрасну теряю здесь время.
– Когда человек счастлив, ни о каком потерянном времени не может быть и речи, – изрек Феликс с жизнерадостной назидательностью, от которой в самом деле легко было прийти в раздражение.
– Особенно когда человек за это время, – подхватила с весьма язвительным смехом его сестра, – завладел сердцем молодой леди с приданым.
– Сердцем Гертруды я завладел, – подтвердил вполне серьезно и искренне Феликс. – А вот насчет приданого я далеко не уверен. Еще неизвестно, будет приданое или нет.
– Но может статься, что будет. То-то и оно.
– Все зависит от ее отца. Он смотрит на наш союз не слишком благосклонно. Как тебе известно, он хочет, чтобы она вышла замуж за мистера Брэнда.
– Мне ничего об этом неизвестно! – воскликнула баронесса. – Подложи, пожалуйста, в камин полено. – Феликс исполнил ее просьбу и теперь сидел, глядя на оживившийся огонь. – И ты, что ж, задумал бежать с этой барышней? – добавила секунду спустя его сестра.
– Ни в коем случае. Я не хочу причинить мистеру Уэнтуорту ни малейшего огорчения. Он был так добр к нам.
– Но тебе придется рано или поздно решать, кому ты хочешь угодить: ему или себе.
– Я хочу угодить всем! – воскликнул радостным тоном Феликс. – Совесть моя чиста. Я с самого начала запретил себе ухаживать за Гертрудой.
– И тогда, чтобы упростить дело, она взяла все на себя?
Феликс посмотрел на сестру с неожиданной серьезностью.
– Ты сказала, что не боишься ее, – проговорил он. – А знаешь, быть может, тебе и следовало бы… чуть-чуть. Она очень умна.
– Теперь я это вижу! – вскричала баронесса. Феликс, ничего ей не возразив, откинулся на спинку кресла; воцарилось долгое молчание. Наконец, уже другим тоном, мадам Мюнстер сказала: – Как бы то ни было, ты думаешь на ней жениться?
– Если мне это не удастся, я буду глубоко разочарован.
– Если ты будешь раз-другой разочарован, тебе это только пойдет на пользу! Ну и затем, ты намерен, очевидно, стать американцем?
– Мне кажется, я и так уже в достаточной степени американец. Но мы поедем в Европу. Гертруда мечтает увидеть мир.
– Совсем как я, когда сюда приехала.
– Нет, не как ты, – возразил Феликс, глядя с какой-то ласковой серьезностью на сестру, которая поднялась в это время со своего кресла. Поднялся следом за ней и он. – Гертруда совсем другая, чем ты, – продолжал Феликс. – Но по-своему она почти так же умна. – Он секунду помолчал. У него было очень хорошо на душе, и он жаждал это излить. Перед его духовным взором сестра представала всегда в виде лунного диска, когда он не весь, а только частично освещен. Тень на этой блестящей поверхности то сжималась, то разрасталась, но, каково бы ни было соотношение света и тени, Феликс неизменно ценил лунный свет. Он взглянул на сестру и поцеловал ее. – Я страшно влюблен в Гертруду, – сказал он. Евгения отвернулась и принялась ходить по комнате. – Она так интересна, – продолжал Феликс, – так не похожа на то, чем кажется. У нее пока еще не было случая проявить себя. Она совершенно обворожительна. Мы поедем в Европу и примемся там развлекаться.
Баронесса подошла к окну и посмотрела в сад. День стал еще более пасмурным; казалось, дождю не будет конца.
– Да, – сказала она наконец, – для того чтобы развлекаться, надо, вне всякого сомнения, ехать в Европу. – Она повернулась и посмотрела на брата, потом, облокотившись на спинку стоявшего поблизости стула, спросила: – Ты не находишь, что с моей стороны чрезвычайно любезно приехать с тобой в такую даль только ради того, чтобы ты мог здесь честь честью жениться правда, неизвестно еще, будет ли это честь честью?
– Ну конечно же будет! – вскричал с беззаботным воодушевлением Феликс.
Баронесса усмехнулась.
– Ты занят только собой, ты так и не ответил на мой вопрос. А что прикажешь делать мне, пока ты будешь развлекаться со своей обворожительной Гертрудой?
– Vous serez de la partie! [76] – воскликнул Феликс.
– Благодарю покорно; я вам все испорчу. – Баронесса на несколько мгновений опустила глаза. – Ты, что ж, думаешь оставить меня здесь? – спросила она.
Феликс ей улыбнулся.
– Когда речь идет о тебе, моя дорогая сестра, я не думаю, а выполняю распоряжения.
– По-моему, – сказала медленно Евгения, – нет более бессердечного человека, чем ты. Разве ты не видишь, что я расстроена?
– Я увидел, что ты не очень весела, и поспешил сообщить тебе приятную новость.
– Ну, в таком случае и я сообщу тебе одну новость. Вероятно, сам ты никогда бы не догадался. Роберт Эктон хочет на мне жениться.
– Нет, об этом я не догадывался! Но я вполне его понимаю. Так отчего же ты несчастна?
– Оттого, что я не могу решить.
– Соглашайся, соглашайся! – вскричал радостным тоном Феликс. – Лучше человека, чем он, во всем мире не сыщется.
– Он ужасно в меня влюблен, – сказала баронесса.
– И у него огромное состояние, позволь и мне, в свою очередь, напомнить тебе об этом.
– О, я прекрасно это знаю, – сказала Евгения. – Пожалуй, это самый сильный довод в его пользу. Как видишь, я вполне с тобой откровенна.
Отойдя от окна, она приблизилась к брату и пристально на него посмотрела. Он перебирал в уме разного рода возможности; она думала о том, как он ее на самом деле понял. Понять ее можно было, как я уже намекнул, по-разному: можно было понять то, что она сказала, или то, что она подразумевала, и, наконец, можно было понять ее и вовсе на третий лад. Скорее всего она в конечном счете подразумевала, что Феликсу следует избавить ее от необходимости излагать обстоятельства дела более подробно, а засим почесть своим непременным долгом помогать ей всеми правдами выйти замуж за этого лучшего в мире человека. Но что из всего этого понял Феликс, мы так и не узнаем.
– Раз ты снова получаешь свободу, за чем же дело стало?
– Как тебе сказать… он не слишком мне нравится.
– А ты постарайся себя уговорить.
– Я и так стараюсь, – ответила баронесса. – Мне это лучше удалось бы, если бы он жил не здесь. Я никогда не смогу жить здесь.
– Так убеди его поехать в Европу, – предложил Феликс.
– Ты толкуешь о счастье, основанном на отчаянных усилиях, – возразила баронесса. – Это совсем не то, к чему я стремлюсь. Он никогда не согласится жить в Европе.
– С тобой он согласится жить хоть на краю света, – сказал галантно Феликс.
Сестра по-прежнему смотрела на него, пронзая его лучами своих прелестных глаз; потом она снова отвернулась.
– Во всяком случае, как видишь, – сказала она, – если кому-нибудь вздумалось бы говорить обо мне, что я приехала сюда искать счастья, то при этом следовало бы добавить, что я его нашла!
– Так не упусти его! – убеждал ее хоть и улыбаясь, но вполне серьезно Феликс.
– Я очень благодарна тебе за участие, – заявила она несколько секунд спустя. – Но ты должен обещать мне одну вещь: pas de zèle! [77] Если мистер Эктон станет просить тебя защищать его интересы, под любым предлогом откажись.
– У меня есть прекрасный для этого предлог, – сказал Феликс. – Необходимость защищать свои собственные.
– Если он примется говорить обо мне… лестно, – продолжала Евгения. – Охлади его пыл. Я не терплю, когда меня торопят. Предпочитаю решать такие вещи не спеша, взвесив все доводы за и против.
– Я буду крайне сдержан, обещаю, – сказал Феликс. – Но тебе я говорю, соглашайся во что бы то ни стало.
Она подошла уже к открытой двери и стояла там, глядя на брата.
– Я иду к себе переодеваться, – сказала она. – И обо всем подумаю.
Он слышал, как она медленно прошла в свои комнаты.
Дождь под вечер прекратился, и сразу вслед за тем занялся, замерцал, заструился закат. Феликс работал, сидя у себя в мастерской; наконец, когда и без того не слишком яркий свет стал заметно убывать. Феликс отложил кисти и вышел на маленькую веранду. Некоторое время он по ней прохаживался, глядя на роскошно пылавшую в небе полосу и повторяя себе в который раз, что это страна закатов. Чудесные глубины разгоравшегося пожара волновали его воображение, он всегда находил там, в этом небе, какие-то образы, какие-то добрые предзнаменования. Он думал о самых разных вещах: о том, как они с Гертрудой пустятся странствовать по свету: он словно бы видел их возможные приключения на пламеневшем между двумя грядами туч фризе; и еще он думал о том, что сказала ему сейчас Евгения. Он от всей души желал, чтобы мадам Мюнстер вступила в благополучный и благопристойный брак. Закат все сгущался и разрастался, и Феликсу вдруг пришла охота набросать эту ошеломляющую своими красками картину. Он пошел к себе в мастерскую, принес оттуда небольшую тонкую доску, палитру, кисти и, прислонив доску к подоконнику, принялся с немалым воодушевлением класть на нее краски. Прошло немного времени, и Феликс увидел, как вдали, из дома мистера Уэнтуорта выходит, прижимая к груди огромный сложенный зонт, мистер Брэнд. Он шел невеселый, задумчивый, не поднимая головы. Задержав в воздухе кисть, Феликс несколько секунд наблюдал за ним и, когда тот достаточно приблизился, словно движимый внезапным порывом, подошел к садовой калитке и стал ему махать, что, благодаря зажатому в руке пучку кистей и палитре, выглядело достаточно выразительно.
