— Это очень порядочно с вашей стороны, мистер Крум, но я жду другого. Клер изложила мне свою версию. Был бы рад услышать теперь вашу.
— Я люблю её, сэр, люблю с первой нашей встречи на пароходе. В Лондоне мы встречались — ходили в кино, театр, картинные галереи. Я был у неё на квартире три… нет, пять раз. Третьего февраля я поехал с ней в Беблок-хайт, чтобы показать ей, где буду работать. На обратном пути, — надеюсь, она упомянула об этом? — у меня отказали фары и мы застряли из-за темноты в лесу, в нескольких милях от Хенли. Тогда мы… мы решили, что лучше не рисковать и дождаться рассвета. Я ведь дважды съезжал с дороги. Было темно, хоть глаз выколи, фонарь я с собой не захватил. Словом, мы сидели в машине до половины седьмого утра, потом двинулись и около восьми были у неё на квартире.
Он сделал паузу, провёл языком по губам, опять расправил плечи и порывисто закончил:
— Хотите верьте, хотите нет, но клянусь вам, сэр, между нами ничего не было — ни в машине, ни вообще, кроме… кроме того, что она два-три раза позволила мне поцеловать её в щёку.
Генерал, ни на секунду не спускавший с него глаз, сказал:
— Мы слышали от неё примерно то же самое. Дальше?
— Вчера, получив извещение, я сразу же поехал в город и увиделся с ней. Разумеется, сэр, я сделаю всё, что она сочтёт нужным.
— И вы не сговаривались с ней о том, что будете здесь рассказывать?
Динни увидела, что молодой человек весь напрягся:
— Отнюдь нет, сэр.
— Итак, вы готовы подтвердить под присягой, что между вами ничего нет, и повторить это суду? Правильно я вас понял?
— Да, сэр, если только есть надежда, что нам поверят.
Генерал пожал плечами.
— Каковы ваши денежные обстоятельства?
— Четыреста фунтов оклада в год, — криво улыбнулся Крум. — Это всё, сэр.
— Знакомы вы с мужем моей дочери?
— Нет.
— И никогда с ним не встречались?
— Нет, сэр.
— Когда вы встретились с Клер?
— На второй день после отплытия в Англию.
— Чем вы занимались на Цейлоне?
— Служил на чайной плантации. Но потом её из экономии слили с другими.
— Понятно. Ваше образование?
— Веллингтон, затем Кембридж.
— Вы поступили на службу к Джеку Масхему?
— Да, сэр, он поручил мне присматривать за его арабскими матками. Они прибудут весной.
— Значит, вы разбираетесь в лошадях?
— Да. Я их обожаю.
Динни увидела, как прищуренный взгляд генерала оторвался от молодого человека и упал на неё.
— Вы как будто знакомы с моей дочерью Динни?
— Да.
— Поручаю вас ей. Я должен все обдумать.
Молодой человек слегка поклонился, повернулся к Динни, затем снова повернулся к генералу и с достоинством произнёс:
— Ужасно сожалею о случившемся, сэр, но не о том, что люблю Клер. Сказать, что жалею, — значило бы солгать. Я безумно люблю её.
Он направился к двери, но генерал остановил его:
— Минутку. Как вы понимаете слово «любовь»?
Динни безотчётно стиснула руки. Опасный вопрос! Молодой человек круто обернулся. Лицо у него было каменное.
— Понимаю, сэр, — ответил он сдавленным голосом. — Вы спрашиваете, что это — вожделение или нечто большее? Так вот — это нечто большее, иначе я не выдержал бы ночи в автомобиле.
Он опять повернулся к двери.
Динни подбежала, помогла ему открыть её и проводила его в холл, где он остановился, хмуря брови и тяжело дыша. Она взяла его под руку и подвела к камину, где горел огонь. Они постояли, глядя на пламя; затем она сказала:
— Боюсь, что получилось чересчур резко. Но вы же понимаете: военный человек любит ясность. Во всяком случае вы, что называется, произвели на моего отца хорошее впечатление.
— Я чувствовал себя форменным чурбаном. А где Клер? Здесь?
— Да.
— Могу я видеть её, мисс Черрел?
— Постарайтесь называть меня просто Динни. Вы можете её видеть, но, по-моему, вам лучше повидаться и с моей матерью. Идёмте в гостиную.
Он стиснул ей руку:
— Я всегда знал, что мы за вами, как за каменной стеной.
Динни поморщилась:
— Даже каменная стена не выдержит такого нажима.
— Ой, простите! Я всегда забываю, какая у меня хватка. Клер боится даже подавать мне руку. С ней все хорошо?
— Насколько это возможно в её положении.
Тони Крум схватился за голову:
— Да, со мной ведь творится то же самое, только мне ещё хуже. В таких переделках человеку просто необходимо знать, что впереди есть надежда. Вы думаете, она меня когда-нибудь полюбит?
— Надеюсь.
— А ваши родители не считают, что я гоняюсь за нею просто так, — вы меня понимаете? — ну, ради забавы?
— После того, что было сегодня, — конечно, нет. Вы ведь такой, какой была когда-то и я, — прозрачный.
— Вы? Никогда не могу угадать ваши мысли.
— Это было давным-давно. Идём.
Когда Крум скрылся за снежной завесой хмурого и ветреного дня, в Кондафорде воцарилось мрачное уныние. Клер ушла к себе, объявив, что у неё головная боль и она хочет лечь. Остальные три члена семьи сидели за неубранным чайным столом и — верный признак душевной тревоги — разговаривали только с собаками.
Наконец Динни встала:
— Ну, вот что, мои дорогие, горем делу не поможешь. Во всём надо находить хорошую сторону. Ведь Клер и он могли бы оказаться не белыми как снег, а багровыми от стыда.
Генерал, словно рассуждая вслух сам с собой, заметил:
— Они должны защищаться. Нельзя давать волю этому субъекту.
— Но, папа, если Клер выйдет из переделки свободной и с чистой совестью, это же будет просто замечательно, хотя и парадоксально, а шуму будет меньше.
— Дать возвести на себя такое обвинение?
— Даже если она оправдается, её имя будут трепать. Ночь в автомобиле с молодым человеком никому не сходит с рук. Правда, мама?
Леди Черрел слабо улыбнулась:
— Я согласна с отцом, Динни. По-моему, возмутительно, что Клер угрожает развод, хотя она не сделала ничего дурного, разве что была неосторожна. Кроме того, не защищаться — значило бы обмануть закон, не так ли?
— Вряд ли закону есть до этого дело, дорогая. Впрочем…
И Динни замолчала, вглядываясь в удручённые лица родителей и сознавая, что в отличие от неё они придают браку и разводу некое таинственное значение, которого не умалят никакие её слова.
— Этот юноша кажется мне порядочным человеком, — признался генерал. Нужно, чтобы он отправился к адвокатам вместе с нами.
— Папа, я, пожалуй, поеду с Клер и зайду попрошу дядю Лоренса устроить нам встречу с юристами днём в понедельник. С тобой и Тони Крумом я созвонюсь завтра утром.
Генерал кивнул и поднялся.
— Мерзкая погода! — сказал он и положил руку на плечо жене. — Не расстраивайся, Лиз. Пойми, у них один выход — говорить правду. Что ж, пойду в кабинет и посижу над планом нового свинарника. Зайди ко мне попозже, Динни…
В критические минуты жизни Динни чувствовала себя больше дома на Маунт-стрит, чем в Кондафорде. Сэр Лоренс все понимал гораздо лучше, чем её отец, а непоследовательность тёти Эм успокаивала и подбадривала девушку больше, чем тихое сочувствие её отзывчивой матери. Кондафорд был хорош до кризиса или после него, но слишком безмятежен для душевных бурь и крутых решений. По мере того как поместья прекращали своё существование, этот загородный дом казался все более старинным, потому что в нём жила единственная семья графства, которая насчитывала не три-четыре, а множество поколений предков, обитавших в той же местности. Поместье как бы стало учреждением, освящённым веками. Люди видели в «кондафордской усадьбе» и в «кондафордских Черрелах» своего рода достопримечательность. Они чувствовали, что Кондафорд живёт совсем не так, как большие загородные резиденции, куда приезжают провести конец недели или поохотиться. Владельцы более мелких поместий возводили деревенскую жизнь в своеобразный культ; они наперерыв устраивали теннис, бридж, различные сельские развлечения, то и дело стреляли дичь, затевали состязания в гольф, посещали собрания, охотились на лисиц и так далее. Черрелы, пустившие здесь гораздо более глубокие корни, бросались в глаза куда меньше. Конечно, если бы они исчезли, соседям их недоставало бы; однако подлинно серьёзное место они занимали только в жизни обитателей деревни.
Несмотря на то что Динни всегда находила себе в Кондафорде какое-нибудь дело, она часто чувствовала себя как человек, который проснулся глубокой ночью и пугается её тишины; поэтому в дни испытаний — истории с Хьюбертом три года назад, её личной трагедии позапрошлым летом и неприятностей у Клер теперь — её немедленно начинало тянуть поближе к потоку жизни.
Она отвезла Клер на Мьюз, дала шофёру такси новый адрес и к обеду поспела на Маунт-стрит.
Там уже были Майкл с Флёр, и разговор шёл исключительно о литературе и политике. Майкл придерживался мнения, что газеты слишком рано принялись гладить страну по голове: этак правительство может почить на лаврах. Сэр Лоренс слушал сына и радовался, что оно этого ещё не сделало.
