— Запишите, — сказал Мейтер констеблю и надел пальто. — Туман рассеивается.
— Неужели ты не понимаешь, что это правда? — сказала Энн. — Дай ему только время найти нужного человека — и войны не будет.
— Он тебе лапшу на уши вешал.
— Он говорил мне правду, но тебя-то, конечно, там не было, ты не мог его слышать. Тебе все представляется по-иному. Я думала, что спасаю... всех.
— Все, чего ты пока добилась, — бросил ей в лицо Мейтер, — так это помогла убить человека.
— Здесь все представляется совсем в ином свете. Поверить в это трудно. Но он-то верил. Может быть, — безнадежно сказала она, — он был сумасшедшим?
Мейтер открыл дверь. Она вдруг закричала ему вслед:
— Джимми, никакой он не сумасшедший! Ведь те же люди пытались убить и меня.
— Я прочитаю твое заявление, когда вернусь, — холодно сказал он и закрыл за собой дверь.
В больнице творилось что-то невообразимое. Со времени уличного сбора, когда похитили старого Пайкера, отвезли его к Уивилу и грозились окунуть в воду, если он не заплатит выкупа, ничего подобного не случалось. Всем заправлял Фергюссон, он же старина Бадди. Во дворе стояло три кареты «скорой помощи», и на одной из них, предназначенной для «мертвых», намалевали череп с костями. Кто-то крикнул, что Майк отсасывает бензин назальным шприцем, и все принялись бросать в него мукой, смешанной с сажей: этого добра наготовили несколько бачков. В соответствии с неофициальной частью программы предполагалось всех потерпевших, кроме «мертвых», которых подберет машина с адамовой головой, натирать упомянутой смесью. «Мертвых» должны были положить в подвал с холодильной установкой, где хранились трупы для анатомички.
Один из старших хирургов, испуганно озираясь, пробежал по краю двора. Ему предстояло сделать кесарево сечение, и он хотел избежать встречи со студентами, которые могли чем-нибудь обляпать его или окунуть в воду: не далее как пять лет назад вышел скандал и судебное разбирательство из-за того, что одна женщина умерла в день рэга[25]. Хирурга, который оперировал ее, похитили и, одев Гаем Фоксом, целый день таскали по городу. К счастью, она была одной из тех пациенток, которым нечем платить, и, хотя ее муж и закатил на следствии истерику, следователь решил, что к молодежи нужно относиться снисходительно. Следователь и сам когда-то был студентом и с удовольствием вспоминал тот день, когда они вымазали сажей вице-канцлера университета.
Старший хирург тоже был свидетелем этого происшествия. Оказавшись в безопасности застекленного коридора, он улыбнулся при этом воспоминании. Вице-канцлер не пользовался популярностью: он был классиком, и уже одно это как-то не очень вязалось с провинциальным университетом. Он перевел Pharsalia[26] Лукана каким-то сложным, им самим изобретенным размером. Старший хирург попытался вспомнить этот стихотворный размер, но так и не смог. Однако на всю жизнь осталось у него в памяти маленькое, высохшее лицо этого человека, корчившего из себя либерала. Когда разбилось его пенсне, он еще пытался улыбаться и делать вид, что он честный и порядочный человек. Но все-то знали, каков он на самом деле, и поэтому извозили его с ног до головы.
Старший хирург, оказавшись в полной безопасности, мягко улыбнулся и обвел взглядом толпу во дворе. Белые халаты от сажи стали уже черными. Кто-то размахивал желудочным зондом. Скоро они налетят на магазин на Хай-стрит и захватят свой талисман — чучело тигра, изрядно изъеденное молью. «Ах, молодость, молодость», — нежно улыбаясь, подумал он, и тут взгляд его упал на Колсона, казначея, торопливо и испуганно перебегавшего от двери к двери: может, заловят его?.. Нет, пропустили. Черт знает чего он там понаписал, в этой «Фарсалии» — «Грозное облако славы» и еще: «Словно ныряльщик младой, перевернулась трирема...»
Бадди был чертовски занят. Все стремглав бросались выполнять его приказания. Он был их заводилой. Они могли окунуть в воду или обмазать какой-нибудь дрянью кого угодно, стоит ему только заикнуться. Восхитительное чувство власти пьянило его, оно более чем возмещало неудовлетворение, вызванное результатами экзаменов и насмешками хирургов. Сегодня, если он даст приказание, никакому хирургу несдобровать. Сажа, замешанная с мукой на воде, — это его идея. Учебная химическая тревога вылилась бы в скучное и трезвое казенное мероприятие, не подумай он о том, чтобы превратить его в рэг; само это слово заключало в себе силу; оно полностью освобождает от контроля. Он созвал на совещание самые светлые головы и объяснил:
— Если кто-то находится на улице без противогаза, значит, он уклоняется от несения воинской повинности. Есть люди, которым хочется, чтобы учеба провалилась. И уж когда мы их сюда приволочем, они у нас попляшут.
Толпа так и бурлила вокруг него:
— Ай да Бадди!
— Осторожней с этим зондом.
— Что за ублюдок стянул мой стетоскоп?
— А как насчет тигра Тима?
Они, как море, волновались вокруг Бадди Фергюссона, ожидая приказаний, а он, в белом расстегнутом халате, сунув пальцы в карманы двубортного жилета, стоял фертом на подножке кареты «скорой помощи», возвышаясь над ними, и его приземистую фигуру так и распирало от самодовольства.
— Тигра Тима! Тигра Тима! Тигра Тима! — скандировала толпа.
— Граждане великого Рима! — произнес он, и все так и покатились со смеху — ай да старина Бадди! У Бадди всегда найдется нужное слово. Кого угодно рассмешит. Разве узнаешь, что у него на уме? — Дайте мне ваши... — Тут поднялся такой визг, что хоть уши зажимай. Ну дает старина Бадди!
Бадди Фергюссон чувствовал себя как здоровенный бугай, который поел в свое удовольствие сенца и теперь испытывает потребность размяться. Он пощупал бицепсы, он напрягся, приготовившись к действию. Слишком много экзаменов, слишком много лекций, Бадди же Фергюссону хотелось побольше двигаться. Вокруг него кишел народ, и он ощущал себя вождем. Когда начнется война, он бросит всю эту работу в Красном Кресте. Бадди Фергюссон — командир роты, Бадди Фергюссон — гроза неприятеля. Единственный экзамен, который он сдал успешно, — это экзамен в институтском учебном лагере для офицеров.
— Похоже, кое-кого из наших нет, — заметил он.
— Симмонса, Эйткина, Меллоуэза и Уотта. Проклятые уклонисты! Зубрят анатомию, в то время как мы служим отечеству. Ничего, захватим их в городе. Наш летучий эскадрон нагрянет к ним прямо на дом.
— А как насчет женщин, Бадди? — взвизгнул кто-то, и вся орава загоготала и принялась тузить друг друга, бороться и толкаться. Ведь Бадди пользовался успехом у женщин. Он надменно рассказывал друзьям даже о старшей барменше «Метрополя», называя ее Пышкой Джульеттой, намекая своим слушателям на фривольные сцены, которые разыгрывались у него дома за чаем.
Бадди Фергюссон раскорячился на подножке «скорой помощи».
— Тащите их ко мне. В военное время бабы должны рожать как можно больше новых солдат.
Бадди чувствовал себя сильным, грубым и полным энергии — эдаким племенным бугаем; он едва ли помнил сейчас, что он пока еще девственник, повинный разве только в позорно провалившемся поползновении на единственную ноттвичскую проститутку. Его спасала репутация — все воображали, что он побывал чуть ли не в каждой постели города. Он понимал психологию женщин и был реалистом.
— Ты смотри с ними покруче, — кричали ему, а он великолепно отпарировал:
— Это вы мне говорите? — заставляя себя не думать о будущем: жалкая должность провинциального врача, пациенты, сидящие в очереди вдоль стен в невзрачной приемной, суровая преданность давно надоевшей жене. — Противогазы готовы? — спросил он.
Разве так уж, черт возьми, важны экзамены, если сейчас ты на коне? Несколько молоденьких сестер глядят на него из окон. И маленькая брюнетка по имени Милли — тоже. В субботу он ждет ее на чай. Он почувствовал, как от гордости напрягаются его мускулы. «Сегодня меня ожидает нечто!» — сказал он себе, забывая неизбежную правду, известную только ему самому и каждой его новой знакомой: сначала они будут долго молчать за столом, он будет безуспешно пытаться завязать разговор о футболе, а прощаясь, пошлет ей воздушный поцелуй.
С туковой фабрики донесся нарастающий вой сирены, чем-то похожий на истерический визг болонки, и все вдруг приумолкли, ибо звук этот отдаленно напомнил о тишине, которая наступает в дни перемирия. Толпа разбилась на три шумные группы, все взобрались на крыши машин, надели противогазы и выехали на холодные безлюдные улицы Ноттвича. На каждом углу из машин выскакивало несколько человек. Небольшими группами они отправлялись бродить по улицам, напустив на себя хищный и разочарованный вид. Улицы были пустынны. Только несколько мальчишек-рассыльных проехали на велосипедах — в противогазах они казались похожими на цирковых медведей. Студенты то и дело перекликались, прислушиваясь к звучанию приглушенных масками голосов. Казалось, будто каждого из них закрыли в изолированной звуконепроницаемой телефонной будке. Все они жадно вглядывались сквозь большие слюдяные глазницы в двери магазинов, выискивая жертву. Небольшая группа собралась вокруг Бадди и подзуживала его схватить полицейского, который, находясь на посту, был без противогаза. Но Бадди не одобрил этого предложения. Он пояснил, что это не обычный рэг. Сейчас они ловят изменников, которые, забыв о долге перед отечеством, не соизволили надеть противогазы.
