Должно быть, Джули и миссис Фостер-Джонс тренировались не жалея сил, потому что с моего места, — а я сидел у самой сцены, — все выглядело так, словно миссис Фостер-Джонс оставалась за экраном ровно столько, сколько надо, чтобы взять и надеть шляпу, которая была у нее на голове, когда она вновь появилась из-за экрана. Джули, не поднимая глаз и закрыв шляпой почти все лицо, действительно была похожа на миссис Фостер-Джонс. Кроме того, не успела она сделать и шага, как с галерки раздался зычный голос: «Вот она! Похлопаем, ребята!» — и зал опять забурлил. Наверное, этот блистательно рассчитанный и прекрасно исполненный Томми Бимишем ход был лучшим штрихом во всем плане дяди Ника: ни у кого не было времени внимательно наблюдать и думать. Когда Джули спускалась по ступенькам со сцепы, председатель, которому тоже были даны инструкции, уже призывал к порядку и объявлял следующего оратора. Прежде чем Джули добралась до двери, я встал со своего места, но в проходе меня уже опередили полицейский и высокий человек в плаще. Джули успела открыть дверь и выйти, и тут они ее нагнали. Я пошел за полицейским и высоким человеком и очутился в коридоре, где Джули сердито вырывалась из рук здоровенного сержанта полиции.
— Вы что, спятили, приятель? — восклицала она. — Уберите свои грязные лапы!
— Ладно, миссис Фостер-Джонс, — сказал человек в плаще, беря руководство на себя. — Если вы не причините нам беспокойства, мы ответим вам тем же.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказала Джули. — Кто вы такие?
— Я инспектор сыскной полиции Вудс, и у меня есть приказ взять вас под стражу, миссис Фостер-Джонс.
— Что за чепуха! Я не миссис Фостер-Джонс. — Тут она заметила меня. — О, привет, Дик!
— Привет, Джули! Что тут случилось?
— Я не знаю… вот…
— Подождите. — Инспектор свирепо взглянул на меня. — Одно из двух: или вы уберетесь отсюда немедленно, или отправитесь со мной в участок.
— Что же, я пойду в участок. Хотя смысла в этом не вижу. — Я старался говорить смело и вызывающе, но думаю, что мой голос все-таки дрожал. — Я увидел, что мисс Блейн спускается со сцены. Она моя приятельница. Мы вместе выступаем в варьете. На этой неделе — в Лидсе, в театре «Эмпайр». На следующей неделе — в Шеффилде.
Джули сняла шляпу.
— Должна сказать, инспектор, вы не слишком-то любезны, если не замечаете разницы между мной и миссис Фостер-Джонс, она намного старше. Меня зовут Джули Блейн. Я актриса, сейчас играю в скетче вместе с комиком Томми Бимишем.
— Верно, черт побери, — сказал сержант. — Я сам вас видел. Вот она кто, сэр.
— Я вижу, что она не миссис Фостер-Джонс, — медленно начал инспектор. Потом его словно ударило. — А ну живей, вы двое, — заорал он. — Бегите, может, она еще здесь. Обыщите все комнаты. Посмотрите у задней двери. Пошевеливайтесь! — Когда они умчались по коридору, он подозрительно взглянул на Джули. — Ну хорошо, вы мисс Блейн. Миссис Фостер-Джонс заходит за экран, а вы выходите из-за него в ее пальто.
— Почему в ее пальто? Это мое пальто. Я купила его в четверг утром. Вот смотрите, у меня есть чек из магазина. — Пока инспектор рассматривал чек, она продолжала говорить. — Правда, у миссис Фостер-Джонс пальто почти такое же, только у нее высокий черный воротник и черные отвороты, вы не заметили? Я пришла на митинг и собиралась сесть на сцене, потому что ходили слухи, что будет выступать миссис Фостер-Джонс. Ну и, конечно, опоздала — я не опаздываю только в театр, — поднялась по лестнице, и очутилась за этим экраном, и тут услышала аплодисменты, и миссис Фостер-Джонс начала говорить, так что мне пришлось остаться на месте. Когда она кончила речь и пробежала мимо меня, я очень взволновалась — аплодисменты всегда выбивают меня из колеи — и не могла решить, занять ли мне место на сцене или уйти. Я сделала несколько шагов, и тут какой-то болван на галерке принял меня за миссис Фостер-Джонс, подумал, что она возвращается, и поднял крик, и остальные тоже начали кричать и хлопать, и я перепугалась и побежала к двери, где меня уже поджидал сержант. — Она жалобно улыбнулась инспектору. — Если я причинила вам неприятности, инспектор, я очень сожалею. Но чем же я виновата, что у нас с миссис Фостер-Джонс похожие пальто?
— Не знаю. Но вы должны быть готовы дать нам свои показания в письменном виде.
— Ну, разумеется, — сказала Джули, подняв брови и широко раскрыв глаза — сама невинность. — Почему же нет.
Инспектор глубоко вздохнул и с шумом выдохнул воздух.
— В следующий раз, когда вы приедете сюда, мисс Блейн, я посмотрю, как вы представляете на сцене, там вы будете на месте. Я все время имею дело с лжецами, но вы превзошли всех.
— Вы мне не верите?
Инспектор сыскной полиции Вудс погрозил ей пальцем:
— Вы сами знаете — и я знаю, — что тут нет ни слова правды. Но если вы ничего не скажете, я ничего не смогу поделать. А теперь отправляйтесь в Шеффилд… или хоть в Тимбукту. — И он размашисто зашагал по коридору.
Когда он скрылся, я обнял ее и сказал:
— Ты была великолепна, Джули. Ну просто безупречна. Если все будет благополучно, — а я в этом уверен, потому что сейчас миссис Фостер-Джонс уже далеко, — мы всем обязаны тебе.
Джули закрыла глаза.
— Поцелуй меня.
Мы поцеловались, но тут же отпрянули друг от друга, потому что услышали чьи-то шаги. И слава Богу, что услышали: это был Томми Бимиш, утонувший в шапке и огромном дорожном пальто. Он любил делать вид, что сам водит машину, в действительности же у него был шофер по фамилии Диксон, служивший одновременно и костюмером. (Когда нас принимали у сэра Алека в Абердине, этот шофер отдыхал после трудного дня.) По настоятельной просьбе дяди Ника Томми, который меня невзлюбил, возможно, потому, что я нравился Джули, и он это знал, неохотно согласился подвезти меня в Шеффилд. Наши вещи были уже в машине, и мы сразу же поехали; Томми и Джули сидели сзади, говорили о митинге и о том, как хорошо все удалось, ели сандвичи и пили виски, а я расположился на переднем сиденье рядом с Диксоном, человеком угрюмым и молчаливым. Но Джули, рискуя разозлить Томми, сказала, что ей столько не съесть, и протянула мне несколько сандвичей и полную металлическую крышечку от фляжки виски; фляжка была, видно, очень большая. Проделывая все это, она ухитрилась нежно провести рукой по моей щеке.
Когда мы въехали в Шеффилд, я назвал Диксону адрес, который мне дала Сисси, — мы снова должны были жить в одной берлоге, — и был поражен, когда он ответил, что туда и едет, потому что мистер Бимиш и мисс Блейн остановились там же.
Ее игра во время и после митинга, поцелуй и поведение в дороге привели к тому, что я думал только о ней и не мог решить, рад ли я или огорчен тем, что мы будем жить под одной крышей. Сисси мне ничего о них не говорила. Интересно, а Джули сама знала? А Томми Бимиш? Когда после долгих поисков, расспросов и остановок мы наконец подъехали к довольно большому угловому дому, я все еще не решил, радоваться мне или огорчаться, но предчувствовал, что меня ждет необычная неделя.
Дом, в котором мы остановились в Шеффилде, был безусловно необычный. Владелец его, Джордж Уолл, был хорошим литейщиком и проработал несколько лет в Санкт-Петербурге, где обзавелся русской женой. Вернувшись в Шеффилд, он получил — не по своей вине — тяжелую травму ноги и на деньги, уплаченные в виде компенсации за увечье, купил этот дом. Его сестра-актриса посоветовала превратить дом в театральную берлогу. Он сильно хромал, постоянно ходил в рубашке с закатанными рукавами, открывавшими его толстые мускулистые руки, курил дешевый черный табак в маленькой и тоже черной трубке и выглядел очень свирепо, хотя в действительности был человеком добродушным и любезным. Его жена Варвара была смуглая невысокая, сухопарая женщина с пронзительным голосом, энергией и неутомимостью напоминавшая какое-то суетливое насекомое вроде муравьиной королевы. Она вносила в атмосферу дома что-то неповторимо-своеобразное, не определимое словами, и несомненно русское. И пахло в этом доме так, как ни в одном доме Шеффилда. Едва перешагнув порог, вы оказывались где-то за тридевять земель — может быть, в Санкт-Петербурге. Варвара была хорошая кухарка и потчевала нас русскими яствами — щами, борщом, крошечными пирожками с мясом и рыбой, цыплятами по-киевски, которые нравились только нам с Джули. Помогала ей прислуга — молодая толстуха по имени Анни, родом из маленького шахтерского городка (наши комнаты находились рядом, и храп ее отчетливо доносился сквозь стену), и таинственная старая русская женщина в черном платке, которая всегда молчала, но поглядывала на нас так, словно все мы были круглыми дураками.
Здесь не было принято кормить каждого постояльца отдельно, даже когда мы возвращались после представления. Все ели за одним большим столом в столовой. Кроме нас пятерых было еще двое постоянных жильцов на пансионе: тихая пожилая вдова, которая давала уроки игры на фортепиано, и тоже пожилой, но совсем не тихий профессор Ланселот Байерс — он преподавал где-то риторику и выступал с публичным чтением Диккенса. Этот человек высказывал одни ходячие мнения и банальности, причем изрекал их с невероятным апломбом и выговаривал каждую гласную и согласную так отчетливо, точно зачитывал государственный документ. Джули, дядю Ника и меня он раздражал или усыплял, но Сисси слушала его с открытым ртом, а Томми Бимиш, озорно сверкая глазами, старался его раззадорить. Потом, когда мы уехали из Шеффилда, он изумительно спародировал профессора Байерса в своем скетче, сочинив длинный нелепейший монолог.
