Однажды, дней десять спустя после прибытия в Винницу, Януш дежурил с солдатом, которого прежде не замечал. Это был молодой парень, круглоголовый, с большими серыми глазами, очень живой. Он не завалился спать, а всю ночь помогал Янушу, умело привязывал недоуздки. Лошади стояли смирно, и теперь солдаты могли поболтать, сидя на маленькой скамеечке под фонарем посреди конюшни. Если вдруг начинал беспокоиться большой аргамак, стуча копытом в пол либо ударяя цепью о желоб, товарищ Януша оборачивался в сторону буяна и кричал деланным басом:
— Но-о! Стой, стой, брат!
И конь успокаивался.
Выяснилось, что молодого парня зовут Владек Собанский, что родом он из мелкопоместной шляхты, с небольшого хутора под Житомиром. Шляхта эта ничем не отличалась от крестьян, кроме фамилий да твердой приверженности к католической вере. В русской армии Владек не успел побывать, на войне не был, но, случайно находясь в Виннице, добровольно вступил в польский корпус. Опыта Владек еще не имел, однако оказался прирожденным солдатом. В военном деле он ориентировался лучше Януша, разбирался и в политике, а кроме того, знал много солдатских песен. В эту ночь он пел их Янушу слабым, но на редкость приятным голосом. Тут-то Януш в первый раз услышал песню, с которой потом долго не разлучался:
Эх, как весело в солдатах!
Если свалишься с коня ты…{30}
Януша, правда, немного удивила «философия» этой песни, но он поддался ее очарованию.
В конюшне было тепло, пахло навозом, конской мочой, от Владека несло специфическим запахом солдатского пота. Но эти резкие запахи Януша не раздражали. У Владека болел зуб, однако он не умолкал ни на минуту. Видно, и он почувствовал симпатию к Янушу, и ему захотелось высказать все, о чем солдату обычно приходится молчать.
Владек был почти ровесником Януша. С покоряющей наивностью он рассказывал ему о своем доме в родной Смоловке, о сестрах Анельке и Иоасе. Рассказывал и о том, как отец будил его по утрам на работу, как они выходили в лес, с трех сторон окружавший Смоловку, и даже о том, как пели птицы в этом лесу на заре. Януш, словно в забытьи — он очень устал, — слушал Владека, его голос и речь его, немного неправильную, полную устаревших слов и выражений, какие укоренились в захолустье вместе с давними обычаями.
— Знаешь, — Владек толкнул Януша в бок, — сейчас там глухари токуют. Вот это потеха!
Утро наступило незаметно. Вначале запели где-то петухи, потом вдалеке прогудел паровоз, и, наконец, заиграли побудку. Владек вышел из конюшни, держась за щеку. В это утро Келишек назначил какие-то учения для новичков, по Владек получил освобождение. Когда Януш к вечеру нашел его, Владек сидел в углу на нарах, щека у него распухла. Держась за нее рукой, он сказал Янушу:
— Надо что-то делать — сил больше нет…
— Позовем Густека, может, он что-нибудь придумает.
Пришел парикмахер, усадил Владека у печки и при свете, падавшем из открытой конфорки, осмотрел его челюсть. Оказалось, что под сгнившим зубом скопилось много гноя, десна покраснела, начиналось воспаление надкостницы. Густек покачал головой и вынул грязные пальцы изо рта Владека.
— Ничего не поделаешь, — заключил он, — этот зуб придется вырвать.
Януш испугался. Как, с гноем, с воспалением и рвать? Он слышал, что при воспалении рвать нельзя.
— Что же тут еще посоветуешь, — сказал Густек, — иначе будет мучиться с неделю. А так в минуту пройдет…
Януш нерешительно предложил:
— Может, к дантисту?
— Гляди, какой умник, — засмеялся Густек. — Где здесь найдешь дантиста и сколько он возьмет? Ну так что, рвать? — повернулся он к Собанскому.
Тот заколебался.
— А ты сумеешь?
— Постараюсь. Надо только достать подходящие щипцы. Есть там у кого немного спирта?
Спирт нашелся. Парикмахер раздобыл в казарменной кузнице небольшие клещи и принялся за работу. Владек просил Януша, чтобы тот крепко держал ему голову.
— Держи изо всей силы, — сказал Густек.
Обхватив руками остриженную голову Владека, Януш хотел было отвернуться, но подумал, что его могут посчитать трусом, и, стиснув зубы, стал смотреть на операцию. Густек спиртом облил щипцы, протер опухшие десны больного. Солдаты, сгрудившись у печи, наблюдали операцию. Один из них держал огарок свечи, освещая раскрытый рот Владека. Парикмахер засучил рукава, взял щипцы. Януш крепко держал голову Владека, упершись в нее подбородком, чувствуя жесткую щетину коротко остриженных волос. Густек довольно неловко ухватил зуб, щипцы дважды соскальзывали. Что-то треснуло. Густек рванул щипцы, сильно дернув голову Собанского, но Януш держал ее крепко.
— Ну, все, — сказал Густек, вынимая изо рта клещи вместе с зубом.
Изо рта парня брызнули гной и кровь. Януш все еще сжимал ему голову ладонями, чувствуя, как она покрылась потом, как сразу ослабел Владек. Перед глазами у Януша поплыли черные круги, он испугался, что упадет в обморок раньше, чем Владек.
— Ну, пусти, пусти, — вдруг взмолился измученный, с окровавленным ртом молодой солдат.
Януш отпустил руки, отошел. Владек вскочил с табуретки и вдруг зашатался.
— Тошнит меня, — сказал он и пошел к выходу.
Солдаты, смеясь, расступились, давая дорогу Собанскому. Януш машинально пошел за ним. Собанский свернул к уборным. Януш подумал, что его рвет. Но тот только выплевывал кровь и гной.
— Ну как ты? — спросил Януш, став рядом.
Но Владек не ответил. Потом вдруг повернулся к Янушу, обхватил его шею и спрятал лицо у него на груди. Януш с удивлением увидел, что Владек плачет, как ребенок. Рыдания сотрясали его тело. Януш обнял его и почувствовал, какой он худенький и тщедушный. Глубокая жалость охватила его.
— Ну тише, тише, — повторял он, гладя шершавую голову товарища. — Какой же из тебя вояка? На фронт собрался, а плачешь…
Владек поднял голову, и тут, в этой смердящей уборной, Януш увидел его большие, хорошие, истинно человеческие глаза.
— Ты никому не скажешь? Никому? — сквозь слезы спрашивал Владек.
Януш усмехнулся.
— Конечно, нет. Скажу, что вырвало тебя.
— А то еще засмеют, — добавил Владек.
Януш вернулся в казармы и улегся на свои нары рядом с Юзеком. Был уже вечер. Юзек лежал на нарах и думал — Януш знал это, — беспрерывно думал об Эльжбете.
— Посмотри, нет ли у тебя вшей, — вдруг проворчал Юзек. — Держал там этого типа за голову…
— Нет, он опрятный парень, — сказал Януш, удивившись.
— Что это тебе взбрело на ум разыгрывать сестру милосердия?
— Хотел ему помочь.
— Много ты помог… Что за варварство! Он ведь получит заражение крови. — Юзек пожал плечами.
— Ничего ему не сделается, — ответил Януш и вспомнил худую спину Владека.
— Еще бы, этакому хаму! — со злостью прошипел Юзек.
Януш промолчал, только повернулся к Юзеку спиной. Солдатам принесли кофе, затем они пошли спать, и Януш больше не говорил с Юзеком. А на другой день перенес свои вещи на свободное место возле Владека. Парень чувствовал себя отлично, зубная боль прекратилась. Но спать на новом месте Янушу не пришлось: под вечер объявили сбор и зачитали приказ о перемещении всей воинской части из Винницы в Гнивань.
Был прекрасный весенний вечер, когда Юзек и Януш уселись на зарядный ящик, чтобы тронуться в путь. К ним подошел Владек и тихо спросил:
— Можно с вами?
Януш поспешно кивнул. Когда пушки уже тронулись, к ним подсел еще один солдат, тоже молодой.
Всем им очень нравилась эта езда. Сидели они спиной к лошадям, которыми правили ездовые. Выехали за Винницу. Над ними открылось прозрачное высокое небо, усеянное звездами. Медленно опускался вечер. Они ехали не спеша, то и дело надолго останавливаясь. Владек всю дорогу пел негромким, приятным голосом сначала военные песни, потом обрядовые и свадебные деревенские песни свах и дружек. Одна была особенно тоскливая и волнующая — о прощании невесты с родительским домом. Глубокая грусть звучала в этой песне.
Доброй ночи, низкие пороги,
Где ходили мои белы ноги,
А когда меня не будет,
Кто тогда ходить здесь будет?
Доброй ночи! Доброй ночи!
Слушая эту песню, Януш вспомнил вечер перед отъездом Эльжуни, итальянские песни Вольфа, которые она пела, видно, на прощание, и вдруг его поразила мысль, какая большая полоса жизни отделяет его от того вечера. То, что ушло, было совсем иным и таким теперь далеким. Он подтянул вслед за Владеком печальный мотив, потом нагнулся к уху Юзека:
— Помнишь?
Юзек поднял голову, взглянул на звезды и ничего не сказал. Ящик то грохотал по ухабам, то, покачиваясь, проваливался в мягкий грунт дороги, ездовые кричали на лошадей, от орудий время от времени раздавался окрик: «Стой, дьявол, куда едешь?» А затем вдоль всего обоза неслось: «Стоять! Стоять!» Владек пел теперь песню сватов.
