Да, летняя страна обернулась страною осенней.
Но в продвижении тоблеровских дел не случилось ни нового поворота, ни перелома, ни даже отступления. Тревога и разочарования шагали вперед, как усталые, но привычные к дисциплине солдаты, не позволяя себе свернуть с дороги. Вместе с неудачами и безнадежностями они образовывали четко упорядоченную маршевую колонну, которая медленно, однако же неуклонно двигалась вперед, устремив взгляд в ближайшее будущее.
Тоблер теперь все чаще уезжал по делам, словно вид собственного прелестного дома был для него болезненным укором. Он купил себе трехмесячный абонемент на право проезда по всем железным дорогам страны, а раз купил, значит, нужно его в конце-то концов и использовать. Иначе где тут здравый смысл? Езда, судя по всему, вообще доставляла Тоблеру огромное удовольствие. Он был просто создан для этого. Ждать в «Паруснике» поезда, для первого раза, может, и пропустить оный, сесть на следующий, с солидной деловой папкою под мышкой, и ехать куда бог приведет, вступать в разговоры с попутчиками, угощать того или иного из них сигарой, дорогой или такой, что подешевле, наконец выйти из вагона в чужих краях, встречаться с бойкими, жизнерадостными людьми, допоздна вести в дорогих ресторанах переговоры и так далее — вот это было по нем, отвечало ему и его натуре, отвлекало от недостойных мыслей, помогало хоть немного ощутить себя самим собою, это было как костюм, который сидел на нем точно влитой.
Что проку сидеть дома, коль скоро у него есть помощник, которого он обязан «кормить»? Еще чего недоставало! Этак убьешь в себе последние остатки предприимчивости. А тогда еще немного — и можно окончательно «закрывать лавочку». Только этого и не хватало — торчать дома и выставлять себя на обозрение насмешникам бэренсвильцам! Нет, тогда лучше уж пулю в лоб. Ей-богу, лучше. Вот почему Тоблер и разъезжал.
А меж тем тревога о насущных будничных потребностях начала легонько стучаться в окна дома, приподнимать занавески, чтобы не спеша разглядеть внутренность тоблеровского жилища, стоять у двери, напоминая всякому проходящему о чувстве неуверенности. Теперь тревога проявляла чуть больше любопытства, чем летом. Пока она только зондировала почву, в остальном же держалась тихо. Довольствовалась тем, что люди порой ощущали ее присутствие, была учтива и осторожна. Дверной порог, подоконник, уголок на крыше или под столом — эти места ее как будто вполне устраивали. Она нисколько не важничала, правда, ее холодное дыхание временами обвевало сердце г-жи Тоблер, так что, бывало, та средь бела дня резко оборачивалась, словно кто-то стоял у нее за спиной, и в глазах у нее был вопрос: «Кто это там прячется?»
Небольшие деньги, что поступали в техническое бюро, хозяйка, по совету мужа, сразу же забирала в свои руки. Ведь хлеб, молоко и мясо оплачивать надо было ежедневно. Жили и питались как всегда, на подобных вещах не экономили. Лучше вовсе не жить, чем жить плохо. Паулина регулярно получала свое жалованье, а вот у помощника предполагалось достаточно понимания и такта, чтобы без лишних слов «войти в положение» и примириться с ним. Йозеф был мужчина, Паулина — дитя народа. От мужчины можно по праву ожидать самоотверженности, от дитяти из низших слоев населения — никогда, и помощник это понимал.
Мальчики снова ходили в школу, что было большим облегчением для матери: теперь она частенько могла выйти на веранду и посидеть там, покачиваясь в качалке, на мягком осеннем солнышке. Порой ее навещали грезы, навевали ей приятно-красочные образы: она-де аристократка, одна из свободнейших и лучших; и она хотя бы и на краткие четверть часа невольно покорялась этой дивной фантасмагории, которая наполняла душу глубокой тоскою.
Однажды она призвала помощника к себе на веранду, хотела кое о чем спросить его. Случилось это вскоре после обеда, Тоблер был в отъезде, девочки играли в гостиной.
— Какая опять дивная нынче погода, — заметил Йозеф, входя.
Хозяйка кивнула, но сказала, что размышляет совсем о другом.
— О чем же?
Да так. О разном. Во-первых, она уже который день упорно думает о том, не лучше ли продать дом и все прочее прямо сейчас и уехать по доброй воле, она ведь чувствует, что позор вынужденного отъезда подступает ближе и ближе. От начинаний ее мужа толку нет и не будет, она теперь в этом уверена.
— Как это — «теперь»?
Она жестом остановила помощника и попросила его честно, без утайки высказать свое мнение о часах-рекламе.
— Я твердо убежден, что с ними все налаживается. Нужно только еще немного потерпеть. Контакты с новыми и новыми капиталистами…
Ах, сказала она, лучше уж Йозефу помолчать. У него ведь на лице написано, что он притворяется и сам не верит в то, что говорит. Не слишком это красиво с его стороны. Почему он решил, будто ей не по силам смотреть в глаза суровой правде? Если он намерен лгать, выходит, нет в нем ни преданности, ни привязанности; в таком случае она считает, что удерживать подобного работника и впрямь бессмысленно. Ей надобно услышать, как и что он думает, и теперь она приказывает ему открыто высказать свое мнение. Прежде всего она хочет узнать, способен ли мужнин коммерческий помощник вообще мыслить самостоятельно. Пусть спокойно сидит и держит ответ, коли честь мужчины для него не вполне пустой звук.
Йозеф молчал.
Что же это такое? Она, кажется, пока еще вправе отдать ему приказ. А он? Дар речи потерял? С него станется. Надо же, просто неимоверная гордыня, а чести, видать, кот наплакал. Тоблеров костюм очень ему к лицу. Да-да. И пропади он пропадом куда угодно, только бы не видеть его больше.
Йозефа уже и след простыл. Он обошел вокруг дома, поговорил с овчаркой Лео, вернулся в контору и сел к столу. О курении он сперва забыл, но немного погодя вспомнил о прелестях сего времяпрепровождения и раскурил одну из этих дымных штуковин, которых здесь был неистощимый запас. Это странным образом успокоило его, и он смог работать.
Скоро в дверях появилась г-жа Тоблер и спокойно произнесла:
— Ваше поведение, Марти, раздосадовало меня, но вы правы. Забудьте это маленькое происшествие. И приходите пить кофе.
Она тихонько затворила дверь и ушла. Помощника била дрожь. Он был не в состоянии удержать в руке перо. Сама жизнь мельтешила у него перед глазами. Окна, столы и стулья словно ожили. Он надел шляпу и отправился купаться. «Успею до кофе», — думал он. И перед этой женщиной он намеревался выступить в защиту Сильви! Какая нелепость!
Даже счастье и здоровье не купаются в волнах жизни с большим удовольствием, чем он теперь купался в озере. Пар валил от гладкой, но уже студеной поверхности воды, с виду похожей на нефть, спокойной и плотной. Свежесть стихии заставила обнаженное тело двигаться энергичнее и живее. От купальни донесся громкий оклик сторожа:
— Эй, вы там! Не заплывайте так далеко! Эй! Вы что, не слышите?
Йозеф, однако, безмятежно плыл дальше, ничуть не боясь внезапной судороги. Широкие взмахи рук делили и резали прекрасную влажную ткань. Из глубин озера его обдавало ледяным холодом ключей — тем лучше! Он лег на спину, глядя в синее-синее небо. На обратном пути взгляд его скользил по хмельной от осенних красок суше, по кромке берега, по домам. Все пребывало как бы в восторженном дурмане красок и ароматов. Йозеф вышел из воды и оделся. У выхода перепуганный сторож начал выговаривать ему, что надо было слушаться первого же предупреждения и немедля возвращаться; ведь, случись беда, спросят с него, со сторожа. Йозеф расхохотался.
Г-жа Тоблер разыграла притворный ужас, когда он сказал, что не устоял перед соблазном и искупался, последний разок в этом году.
Они сидели в беседке. После купания темный напиток был Йозефу как никогда по вкусу.
— Что ж, действительно грех упустить оставшиеся теплые деньки, — сказала г-жа Тоблер и завела разговор о своем замужестве, о прежней квартире.
Собственный особняк, куда можно приходить и уходить когда угодно, все-таки штука прекрасная и спокойная. Вновь такое не скоро обретешь…
Йозеф перебил ее учтивым замечанием:
— Госпожа Тоблер, вы опять разволнуетесь. Отчего вы все время об этом думаете? Хочу обратить ваше внимание на то, что я — ваш покорный слуга. Так зачем же нам ссориться? Вот я встаю и прошу позволения сесть снова.
Он встал. Она сказала, чтобы он сел. Он так и сделал.
Оба помолчали, потом ей вдруг вздумалось покачаться на качелях, и она попросила помощника подтолкнуть ее и потянуть за канаты. То взлетая высоко вверх, то падая вниз, она кричала, что ей очень нравится и что «пока есть возможность, надо пользоваться садом». Ведь скоро наступит зима и властно скомандует: всем по домам!
Немного погодя Йозеф остановил качели, потому что у хозяйки закружилась голова. На миг ему пришлось обнять г-жу Тоблер за талию, и он невольно вдохнул аромат ее тела. Ее волосы коснулись его щеки. О эти полные длинные руки! Он приказывал себе уйти. Мысль поцеловать ее шею молнией пронзила его, но он сдержался. А минутой позже с содроганием думал об этой простой возможности и был до смерти рад, что не воспользовался ею.
