Ознакомительная версия.
— Наоборот. Чтобы полностью, беззаветно предаваться ему, я должна была позабыть раны, нанесенные мне другими мужчинами. Вы об этом?
— Для того чтобы истинная Энергия Любви могла пронизать вашу душу, душа должна быть чиста, как будто вы только что родились на свет. Почему люди несчастливы? Потому что хотят поработить эту энергию, что совершенно невозможно. А позабыть свое прошлое — значит очистить этот канал, сделать так, чтобы каждый день энергия проявлялась так, как ей хочется. Надо подчиниться ей, стать ее ведомым.
— Возвышенно, да неосуществимо. Эту энергию сковывает слишком многое — обязательства и обязанности, дети, положение в обществе...
— ...а по прошествии некоторого времени — еще и отчаяние, страх, одиночество, попытка контролировать неконтролируемое. Свод заповедей, именуемый Тенгри, учит: чтобы жить полной жизнью, надо находиться в постоянном движении, и только тогда один день будет непохож на другой. Когда мы, кочевники, проходили через города, то думали: «Сколь несчастны живущие на одном месте: для них все одинаково». Очень может быть, что горожане, глядя на нас, думали: «Сколь несчастны те, кто не может жить на одном месте». У кочевников прошлого нет, а есть только настоящее, и потому они были счастливы — пока коммунистические власти не заставили нас стать оседлыми, согнав в колхозы. С той поры мы начали верить в ту историю, которую общество считает верной. И утратили свою силу.
— В наши дни человек не может кочевать всю жизнь.
— Физически — нет, не может. А в смысле духовном — может. Может идти все дальше, уйти от личной истории, от того, какими нас принудили быть.
— А что надо сделать, чтобы отрешиться от этой истории, которую нам внушают?
— Несколько раз рассказать ее вслух, в полный голос, в мельчайших подробностях. И в ходе этого рассказа мы отрешимся от нас прежних и — сами увидите, если решитесь попробовать, — освободим место для нового неведомого мира. Повторяйте эту историю как можно чаще, до тех пор, пока она не утратит свою важность в ваших глазах.
— И все?
— Нет, еще не все. Чтобы не возникало чувство пустоты, освободившееся место надо без промедления заполнить чем-нибудь — пусть хоть на время.
— Но чем?
— Иными историями, чужим опытом, которым мы не решились или побоялись воспользоваться. Так мы изменимся. Так вырастим любовь. И сами вырастем с нею.
— Но ведь мы можем потерять и что-то важное?
— Не бойтесь, не потеряете. Важное останется и пребудет — а уйдет то, что лишь казалось важным, а на самом деле бесполезно. Как, например, ложное представление о том, что можно управлять Энергией Любви.
Тут старец говорит, что наше время истекло — он должен принять других посетителей. Он остается глух к моим просьбам и уговорам, но предлагает Эстер прийти еще раз.
***
Эстер проводит в Алма-Ате чуть больше недели и обещает вернуться. За это время я не раз рассказывал ей о себе, а она мне — о себе. Мы понимаем, что старик был прав: что-то выходит из нас, мы обрели некую легкость, хоть и не можем утверждать, будто стали счастливей.
Однако мы помним совет старика: как можно быстрее заполнить образовавшуюся пустоту. Перед отъездом Эстер спрашивает, не хочу ли я побывать во Франции — с тем, чтобы мы могли продолжить процесс забывания. Ей-то не с кем разделить его — с мужем она говорить об этом не может, сослуживцам она не доверяет, а потому нуждается в человеке со стороны, издалека, который бы до определенного момента не имел отношения к ее судьбе.
Я соглашаюсь и только в этот миг упоминаю о предсказании. Еще говорю, что не знаю французского, а опыт мой сводится к тому, что я пас овец и работал на бензоколонке.
Уже в аэропорту она просит меня пройти ускоренный и интенсивный курс французского. Спрашиваю, почему она приглашает меня. Она повторяет, что боится пустоты, которая образуется в душе после того, как забудется прежнее, и еще — что прошлое обрушится на нее с новой силой, и тогда она уже не сможет освободиться от него. Просит не беспокоиться о билете и визе — она сама обо всем позаботится. Прежде чем пройти паспортный контроль, она оборачивается ко мне с улыбкой и говорит, что ждала меня, хоть и не знала этого, а эти дни были самыми счастливыми в ее жизни за последние три года.
Теперь я работаю по ночам — охранником в стриптизклубе, — а днем усердно учу французский. Как ни странно, припадки теперь делаются реже, но и присутствие покидает меня. Рассказываю матери, что меня пригласили в Париж, а она смеется над моей наивностью и говорит, что эта женщина никогда больше не даст о себе знать.
Проходит год, и Эстер появляется в Алма-Ате: ожидаемая война уже началась, кто-то уже опубликовал репортаж о секретных военных базах американцев, но интервью со стариком имело большой успех, а теперь редакция заказывает ей большой репортаж об исчезновении кочевников. «Кроме того, — добавляет она, — я давно уже никому ничего не рассказываю и чувствую, что вновь впадаю в депрессию».
Я помогаю ей связаться с последними кочующими по стране племенами, сохраняющими традицию Тенгри, и с местными колдунами. Теперь я уже бегло говорю по-французски, а за ужином Эстер передает мне анкеты из консульства — их надо заполнить. Виза получена, билет куплен, и я лечу в Париж. И она, и я замечаем, что по мере того, как освобождались наши головы от груза прожитого и былого, открывалось новое пространство, осеняла нас таинственная радость, обострялась интуиция, прибывало отваги — мы не боялись рисковать, мы совершали поступки верные или ошибочные, однако совершали. Мы живем наполненно и осмысленно.
***
Оказавшись в Париже, спрашиваю, где же я буду работать, но у Эстер, оказывается, уже есть на этот счет свои планы. Она договорилась с хозяином одного бара о том, что раз в неделю я буду выступать там, и объяснила, что в моей стране существует такое вот необычное представление, на котором люди рассказывают о себе и освобождают свои головы.
Поначалу мне приходится трудно — немногочисленные посетители не хотят участвовать в игре, но на помощь приходят те, кто больше выпил. Обо мне начинают говорить в квартале. «Приходи, расскажи свою прежнюю историю — и обрети новую» — гласит написанный от руки плакат в витрине, и падкие до новизны парижане заполняют ресторанчик.
Однажды вечером я испытываю новое ощущение: на импровизированной сцене — уже не я, но присутствие. И вместо того, чтобы рассказывать легенды моей родины, а потом слушать истории посетителей, я лишь передаю то, что говорит мне Голос. И в конце один из посетителей начинает плакать и делиться сокровенными подробностями своей супружеской жизни с окружающими его незнакомыми людьми.
Нечто подобное происходит и через неделю: Голос говорит за меня, просит, чтобы зрители рассказывали теперь только о любви отвергнутой и несчастной, о нелюбви — и энергия, пронизывающая атмосферу, меняется так резко, что французы, обычно такие сдержанные, публично обсуждают свою частную жизнь. К этому времени я уже почти научился контролировать свои припадки: я вижу свет, я чувствую дуновение, но стою на сцене, я впадаю в транс и теряю сознание, но никто этого не замечает. Лишь в моменты сильного душевного напряжения у меня начинаются «приступы эпилепсии».
Со временем ко мне присоединяются другие: трое молодых людей моего возраста, которые занимаются исключительно тем, что странствуют по свету, — этакие западные кочевники; муж и жена — музыканты из Казахстана, прослышавшие про успех своего соотечественника и попросившие меня взять их в мое представление, поскольку никакой иной работы у них нет. Мы включили ударные инструменты. Бар не может вместить всех желающих, и мы снимаем ресторан — тот самый, где мы выступаем сейчас. Но и этот зал становится тесноват: дело в том, что люди, рассказывая свои истории, раскрепощаются, становятся раскованней и смелей. Они танцуют, соприкасаясь с энергией, печаль покидает их, они обретают вкус к приключению, и любовь, которой в теории угрожают подобные перемены, делается прочней и крепче. Они рекомендуют нас своим друзьям, а те — своим.
Эстер по-прежнему много ездит, собирая материал для своих статей, но, бывая в Париже, непременно приходит к нам. Однажды она говорит мне, что в ресторан приходят только те, у кого есть деньги, а нам надо работать с молодыми. А где они? — спрашиваю я. Ходят, бродят, одеваются как нищие или как персонажи научно-фантастических фильмов.
Еще она говорит, что личной истории нет у бродяг — так почему бы нам не поучиться у них? Так я встретился с вами.
Все это составляет суть моей жизни. Вы никогда не спрашивали, кто я, чем занимаюсь, потому что вас это не интересовало. Но сегодня среди нас оказался знаменитый писатель, и я решил рассказать вам об этом».
***
— Но ведь ты говоришь о своем прошлом, — замечает нищенка в шляпке, никак не подходящей к ее жакету. — Хотя старик-кочевник...
Ознакомительная версия.
