— Барышня Сиракава, поди, и не знает, что молодой господин идёт за ней следом?
— Что? — растерялась Рурико. Оглянувшись, она увидела Такао. Он щурился, словно свет слепил ему глаза.
— Ай-ай, как дурно, молодой господин, — захихикал Томосити. — Хорошо, что это ваша сестра, другая бы рассердилась! Как это можно — красться за красивой девушкой?
Похоже, Томосити крепко выпил в усадьбе: маленькие глазки на его лице с мелкими чертами подозрительно покраснели. Похоже, он ожидал, что молодому хозяину понравится шутка. Однако Такао угрюмо прошёл мимо, ничего не ответив, и Томосити обескуражено ретировался.
— Противный он… правда? — пробормотала Рурико с брезгливым выражением на лице. — Дедушка от него в восторге, а я его просто терпеть не могу. Знаешь, он вечно пристаёт на кухне к служанкам.
И в этом Рурико отличалась от своей матери, которая всегда была на дружеской ноге с приказчиками и обслугой.
Такао ничего не ответил и зашагал вверх по холму рядом с Рурико.
На вершине холма Кагурадзака две гейши-ученицы, одетые в кимоно с длинными рукавами, играли в волан. За ними присматривала гейша постарше, стоявшая рядом. На ней было вечернее многоцветное кимоно, хотя вечер ещё не наступил. Она изящным жестом приподнимала полы верхнего кимоно, нарочито выставляя напоказ изысканный рисунок нижнего одеяния. Для гейши из небогатого квартала и кимоно и оби были на удивление отменного качества, а большая ракетка с изображением актёра Кабуки — Китиэмона в его лучшей роли, стоила, должно быть, по меньшей мере, иен двадцать на ежегодной ярмарке в Ягэнбори.
В Европе вот уже несколько лет бушевала война, акции судостроительных фирм и компаний, производящих военное снаряжение и боеприпасы, взлетели до небес. Прибыли росли, как на дрожжах, и вместе с ними множились кварталы красных фонарей. Рассказывали, что некий новоиспечённый богач подарил гейше из Осаки парадное кимоно с длинными рукавами, изукрашенное огромными бриллиантами… Если даже гейши второразрядных и третьеразрядных домов позволяют себе такие наряды, что говорить о гейшах престижных кварталов? Томо прошла мимо, бросив косой взгляд на красивый профиль и идеально уложенные волосы гейши-наставницы. Ей невольно вспомнились лица девушек из Синбаси. Двадцать лет назад Юкитомо занимал высокий пост в токийской полицейской управе и любил приглашать гейш на официальные банкеты — развлекать гостей. С некоторыми из них он водил дружбу долгие годы, так что частенько какая-нибудь девица наносила Томо официальный дневной визит, облачившись в скромное полосатое кимоно, непременно с подарком — миленькой безделушкой. Их всегда сопровождала хозяйка или старшая горничная заведения. Девушки были одеты очень скромно, в кимоно унылых расцветок, даже без намёка на красный цвет, и казались Томо женщинами в возрасте. Но теперь она понимала, что всем им было едва за двадцать.
В те времена Суга и Юми укладывали волосы в девичьи причёски, а теперь им перевалило за сорок. А Такао с Кадзуя, которых тогда и на свете-то не было, уже ходят в университет… Даже Наоити, сын Юми от Ивамото, пошёл учиться в коммерческий колледж Хитоцубаси. После неожиданной смерти мужа, скончавшегося от тифа, Юми обучилась искусству икэбана и даже стала преподавать, хотя и поздновато. Благодаря Томо и Юкитомо она сумела дать сыну образование. Сейчас Томо как раз направлялась к Юми, жившей в маленьком домике в глухом переулке на Кагурадзака. Собственно, Томо шла не к Юми, которая сейчас была на занятиях икэбаной, поскольку новогодние праздники кончились, а к молодой женщине Каё, в данное время обитавшей у Юми в крошечной комнатке на втором этаже.
Подойдя к неказистому, полуразвалившемуся дому, она раздвинула створки плохо подогнанной двери. На её возглас из полутёмной гостиной вышла седовласая женщина с лучистыми глазами. Она на ходу потирала руки, словно только что мыла посуду. Узнав Томо, она тотчас же опустилась на колени в низком поклоне.
— Да это, никак, сама госпожа из Большого дома!.. Дети у нас всё болеют и болеют, просто конца нет этой простуде… Юми, поди, не успела поздравить вас с Новым годом… Хоть мне разрешите принести поздравления за неё! — Даже не дав Томо ответить, как полагается, старушка настойчиво потащила Томо в дом. Это была Син, старшая сестра Юми, тоже вдова. Слава Богу, у Юми есть Син — на неё можно оставить младшую дочь — ученицу начальной школы — и пойти на занятия, подумала Томо.
— Мы доставили вам столько хлопот, — сказала Томо, — но я рада, что роды прошли благополучно. Это уже облегченье.
— О да, мы так волновались! Можно подумать, Юми сама не рожала, совсем запамятовала, как это делается! Но роды были лёгкие. Такой прелестный, пухленький, крепкий малыш… Просто чудо! Я-то не знаю, конечно, но Юми твердит, что это вылитый Кадзуя-сан, ну просто две капли воды.
— Стыд какой… Ведь он ещё только студент! Правда, он вырос при мачехе… Похоже, они не слишком ладят.
— Да с молодыми людьми такой грех сплошь и рядом! Каё говорит, что раз уже родила, то может снова работать. По вот что делать с ребёнком…
— Да, это проблема… Малыша хочет взять одна почтенная пара. Наш земельный агент в Киёсиматё всё устроил… Муж — деловой человек, служит в солидной фирме. Но жена не может рожать. Они давно хотели ребёнка… Имя отца ребёнка им не сказали, но они знают, что это юноша из приличной семьи, и с радостью согласились. Явятся за малышом через месяц.
— Молодому господину так повезло с бабушкой… Она обо всём позаботилась! Счастливчик… Хоть и не старший сын, но всё же ваш внук. И у него такое блестящее будущее!..
Заваривая чай, Син очень внимательно рассматривала Томо. Ни Юми, ни Наонти как-то не придавали значения тому факту, что после смерти Ивамото именно Томо взяла на себя заботу о Юми и её детях. Она приходила и в летний зной, и в проливной дождь. Конечно, Ивамото доводился ей племянником, однако проявлять столь ревностную заботу о бывшей любовнице мужа… Поразительно! Син знала, что и дом Сиракава процветает не столько благодаря Юкитомо, сколько заботами Томо. Син подумала о равнодушии собственных родственников к тяготам Юми и Син, и печально вздохнула.
Каё, жившая на втором этаже, служила горничной на Цунамати. А отцом ребёночка был Кадзуя, студент экономического факультета университета Кэйо. Каё исполнилось всего восемнадцать, так что Томо постаралась уладить дело.
Держась за перила, Томо с трудом поднялась следом за Син на второй этаж по узкой крутой лестнице.
— Каё… — позвала Син, взявшись за створку раздвижной двери. — Госпожа из большого дома пришла тебя навестить!
Каё смущённо ахнула, когда створка отодвинулась, и приподнялась с постели. Рядом с ней лежал младенец.
— Лежи, лежи, не надо вставать, — сказала Томо, входя вслед за Син в комнату, но Каё уже запахнула поплотней на белой пышной груди кимоно и приняла почтительное выражение, словно прислуживала в доме на Цунамати.
— Во-первых, поздравляю с благополучным разрешением от бремени. Я давно хотела тебя навестить, но видишь ли, новогодние праздники…
— О да, все, конечно же, были так заняты… — подхватила Каё с мечтательным выражением на лице. Видно, вспомнилась прежняя жизнь на Цунамати и в Готэнъяме.
Округлые плечики и белые щёчки Каё с персиково-розоватым отливом всегда были очень милы. После родов Каё немного осунулась, и лицо с огромными глазами казалось почти измождённым, но это придавало её полудетскому облику обворожительную печаль.
— Благодарю вас… Я смогла родить, ни о чём не беспокоясь…
— В самом деле, какое счастье! — поддакнула Син. — Ведь мать у Каё не родная, было бы нелегко объяснить, как всё вышло. Да и госпожа в Цунамати — она ведь тоже чужая для Кадзуя-сан. Вот мы с Каё-сан и говорим, что они будут обязаны госпоже Сиракава до конца своих дней…
— А что наш малыш? Спит?
Томо, не поднимаясь на ноги, подползла на коленях к постели, где на краю спал младенец, закутанный в тёплое клетчатое кимоно.
— Я только что покормила его… — словно оправдываясь, проговорила Каё, отодвигая с подбородка младенца марлевую салфетку, чтобы Томо могла рассмотреть лицо.
— Тише, тише… — укоризненно прошептала Томо, — ты же его разбудишь. — Она осторожно склонилась, всматриваясь в его черты ребёнка. Малышу было двадцать дней от роду, и у него даже бровки толком не отросли. И вообще он казался таким невинным и хрупким, что казалось, стоит лишь надавить — и его не станет. Младенческие складочки, прорезавшие лобик и щёки, придавали ему неуловимое сходство с каким-то зверьком, и всё же в этом крошечном, почти бесформенном кусочке плоти отчётливо угадывались фамильные черты Сиракава. Надбровные дуги и форма носа — такие же как у Кадзуя. А вот двойные тяжёлые складочки век — как у Такао… Да, несомненно, в этом ребёнке течёт кровь их семьи! При этой мысли Томо даже вздрогнула. Будь ребёнок Каё не от Кадзуя, а от Такао, она ни за что не отдала бы его в чужие руки. Но слишком по-разному любила она своих внуков — Такао, которого вырастила сама, и Кадзуя — плод утробы Мии…
