Как-то раз ко мне пришла содержательница борделя, расположенного километрах в четырех-пяти от Маракаибо, в местечке под названием Ла-Кабеса-де-Торо. Звали ее Элеонора. Огромная толстуха с умными, красивыми глазами. В ее заведении работало около ста двадцати женщин.
— Есть у меня французские девочки, которые не хотят торчать в доме сутки напролет, — сказала она. — Не желают проводить все двадцать четыре часа в публичном доме. Хотят приходить и работать с девяти вечера до четырех утра, это пожалуйста. А спать хотят спокойно в удобных комнатах, где нет этого гвалта и шума.
Мы заключили сделку. Французские и итальянские девочки Элеоноры могут поселиться в нашем отеле. Оплата за номер была поднята до 10 боливаров, что их, впрочем, не смущало. Сначала их было шестеро, но примерно через месяц я, к своему удивлению, обнаружил, что их вдвое больше.
Все до одной были молоденькие и хорошенькие. Принимать в гостинице мужчин им строго-настрого запрещалось. Но наши опасения оказались напрасными — девушки вели себя, как настоящие леди, во всяком случае, внешне выглядели скромными, милыми и воспитанными. Вечером за ними приезжали такси, и они, превратившись в крикливо разодетых и вызывающе гримированных шлюх, тихо и незаметно выскальзывали из гостиницы и отправлялись в бордель, как они говорили, «на фабрику». Время от времени к ним являлся сутенер из Парижа или Каракаса. Его принимать разрешалось. Он собирал свою дань и так же незаметно, как появлялся, исчезал.
Не обходилось и без забавных происшествий. Как-то раз один сутенер, что приезжал к нам со своей дамой и останавливался на несколько дней, отозвал меня в сторонку и попросил переселить в другой номер. Соседом его был полнокровный, жизнерадостный итальянец. Каждую ночь он приводил к себе девушку и занимался с ней любовью. Сутенеру не было и сорока, а итальянцу — все пятьдесят пять, как минимум.
— Понимаешь, приятель, мне за ним не угнаться. Мы с моим цыпленком все слышим через стенку — все эти вопли, стоны, скрипы. А сам я если и трахну свою малышку раз в неделю, уже хорошо. Ну и, сам понимаешь, как я выгляжу в ее глазах. Она уже не верит в головную боль и прочие уловки. Она делает сравнения. Так что, уж будь другом, помоги мне.
С трудом подавляя смех, я согласился и переселил его в другой номер.
Работали мы много, но для шуток, смеха и развлечений время тоже находилось. Вечером, когда наши девочки отправлялись «на фабрику», мы занимались спиритизмом. Рассаживались вокруг стола, клали на него руки, и каждый вызывал себе духа, которому хотел задать вопрос. Сеансы эти начала проводить довольно красивая тридцатилетняя женщина-художница, кажется, венгерка по национальности. Каждый вечер она вызывала дух своего мужа. Я помогал мужу отвечать, постукивая каблуком под столом.
Вскоре она начала жаловаться, что муж изводит ее. Как почему? Она не объясняла. Но как-то раз вечером, когда он особенно сильно и громко ей угрожал, призналась: муж обвиняет ее в том, что у нее слишком круглые пятки. «Да, пятки — это серьезно! — единодушно соглашались мы — Еще, пожалуй, вздумает отомстить за это!» Тем более что она вовсе не отрицала, что пятки у нее действительно круглые. Что же делать? После долгого обсуждения был найден выход: ночью в полнолуние с новеньким мачете в руке она должна выйти в патио абсолютно голая, с распущенными волосами, без всякого грима и украшений, вымытая с ног до головы желтым мылом Когда луна поднимется ровно над головой и тело ее почти не будет отбрасывать тени, ей надо нанести мачете двадцать один удар по воздуху.
Она исполнила все в точности (мы, спрятавшись в доме за шторами, чуть со смеху не лопнули). Рита считала, что шутка зашла слишком далеко; на следующий день стол ответил, что отныне муж оставит венгерку в покое, только она должна обещать, что больше никогда не будет размахивать мачете при свете луны, поскольку его дух испытывает при этом страшную боль.
Был у нас еще один пудель, по кличке Мину, довольно крупный, подарок одного француза, останавливавшегося в Маракаибо. Всегда безупречно подстриженный и причесанный, с шапочкой густой черной шерсти на голове в форме фески Ноги бритые, в круглых шароварах, чаплинские усики, острая бородка. Венесуэльцы на улице прямо рот разевали при виде этого дива и часто спрашивали, что это за странное, неведомое им животное. Из-за этого самого Мину у нас едва не произошел серьезный конфликт с церковью. Дело в том, что «Веракрус» находилась на улице, ведущей к церкви, и по ней часто проходили различного рода процессии Мину обожал сидеть у дверей и глазеть на процессии. Он никогда не лаял, но тем не менее привлекал всеобщее внимание. И вот однажды священник и мальчики-певчие остались одни — все остальные участники шествия столпились перед отелем и глазели на странное создание Они забыли, куда идут. Отовсюду сыпались вопросы, одним хотелось подойти поближе, чтоб разглядеть Мину, другие утверждали, что это необычное животное, должно быть, душа какого-то раскаявшегося грешника, раз сидит и не убегает при виде священника и мальчиков в красном. Священник, обнаружив, что потерял сопровождение, вернулся, весь лиловый от ярости, и набросился на вероотступников, осмелившихся нарушить ход церемонии. Смущенные и испуганные, они тут же тронулись с места. Правда, я заметил, что те, на кого Мину произвел особенно сильное впечатление, пятятся задом наперед. С тех пор мы высматривали в местной газете объявления о предстоящих процессиях, чтобы успеть заблаговременно привязать Мину где-нибудь в патио.
Поглощенные своими делами, мы тем не менее старались держаться в курсе политической и экономической жизни страны. А в 1948 году она была насыщена событиями. С 1945 года Венесуэлой правили Бетанкур, потом Гальегос, и опять Бетанкур, пытавшиеся установить более демократический, чем прежний, режим. 13 ноября 1948 года, через три месяца после того, как я поселился у Риты, майор по имени Томас Мендоза предпринял попытку переворота. Она закончилась провалом.
24-го того же месяца переворот все же состоялся, власть захватили военные. К счастью, обошлось почти без жертв. Гальегос, президент республики и знаменитый писатель, был вынужден подать в отставку, Бетанкур же не сдался и попросил убежища в колумбийском посольстве.
Маракаибо довелось пережить несколько тревожных дней. Сперва по радио прозвучал страстный призыв «Рабочие, выходите на улицы! У вас хотят отнять свободу, закрыть ваши профсоюзы, установить военную диктатуру! Выходите на площади!» Затем последовал щелчок, и голос захлебнулся, видимо, из рук выступавшего вырвали микрофон. После паузы спокойный низкий голос произнес: «Граждане! Армия вырвала власть из рук людей, желавших употребить ее в своих недостойных целях. Не бойтесь, мы гарантируем безопасность, сохранение собственности и жизни каждому. Да здравствует армия! Да здравствует революция!»
Итак, как я уже говорил, революция прошла почти бескровно, и, проснувшись на следующее утро, мы узнали из газет состав нового правительства: президентом стал Делгадо-Шалбо, еще два полковника, Перес Хименес и Ловера Паес — его помощниками.
Сперва мы опасались, что новый режим отнимет права и свободы, предоставленные предыдущим. Однако ничего подобного не произошло. Жизнь текла по-прежнему, а единственным кардинальным изменением в жизни страны стало то, что все ключевые посты перешли в руки военных.
Через два года Делгадо-Шалбо был убит. Как и почему это произошло, никто толком не знал. Существовали две версии. Согласно первой вся троица должна была быть уничтожена, просто президент попал на мушку первым. Согласно второй сами полковники, бывшие сторонники, решили убрать его. Убийца был арестован, потом его пристрелили, якобы при попытке к бегству, когда перевозили из одной тюрьмы в другую. С этого дня на первое место в политической жизни страны выдвинулся Перес Хименес, официально ставший диктатором в 1952 году.
А наша жизнь шла своим чередом. Мы были поглощены созданием своего собственного дома, в котором смогли бы жить дальше счастливо и безбедно, в любви и согласии.
В этот дом предстояло вскоре переехать Клотильде, дочери Риты, которая должна была стать моей дочерью и внучкой моему отцу. В этот дом будут заходить мои друзья, здесь они всегда найдут самый радушный прием и надежный приют.
И вот, наконец, великий день настал, мы победили. В декабре 1950 года деньги за отель были полностью выплачены, и мы получили документ, удостоверяющий наше право на полное им владение.
Сегодня Рита отправляется в путь. Она едет во Францию искать моего отца. Она должна была найти то место, где он укрылся от позора и презрения окружающих.
— Положись на меня, Анри! Я найду его и привезу сюда.
Искать отца, моего отца… Школьного учителя из Ардеша, который двадцать лет назад, целых двадцать лет назад, так и не смог обнять на прощанье своего сына, приговоренного к пожизненной каторге, ведь в комнате для свиданий нас разделяла стальная решетка… Отца, которому Рита скажет: «Я пришла к вам как дочь, сказать, что сын ваш добился, наконец, свободы, завоевал ее сам и живет отныне честно и праведно в собственном доме, где не хватает только вас».
