«Конечно же! — Джоанна, смущенная и встревоженная, пришла в себя. — Кажется, я попыталась вызвать самых могущественных и неуправляемых духов прошлого? Лучше бы вместо этого я подумала о простых, земных заботах, об отце и о матери, которые умерли много лет назад».
Они умерли и оставили ее одну.
Совершенно одну в пустыне. Одну в этой похожей на тюрьму гостинице.
Где совершенно не о чем подумать, разве что только о себе.
Джоанна рывком поднялась с кровати. Нечего разлеживаться в постели, если все равно не можешь уснуть!
Ей уже была ненавистна эта комната с голыми стенами, с окнами, завешанными тюлевыми занавесками. Джоанне казалось, что вся обстановка сжимает ее как тисками, унижает, превращает в мелочь, в насекомое. Ей захотелось оказаться в большом, просторном, наполненном светом и воздухом зале, со светлыми, радующими глаз обоями из кретона и с длинными яркими шторами, и чтобы в камине, гудя и потрескивая, горел огонь, и чтобы вокруг нее были люди, спокойные и радостные, которые пришли повидаться с нею, и чтобы ей самой хотелось их видеть, касаться их рук и разговаривать с ними…
Ох, скорее бы пришел поезд, подумала она, или машина, или вообще что-нибудь…
— Я больше не могу сидеть здесь! — громко воскликнула Джоанна. — Я не могу оставаться здесь, среди этих голых стен!
Но тут же она поняла, что разговаривает сама с собой, причем вслух, и это показалось ей очень плохим признаком.
Она спустилась в столовую, выпила чашку чая и отправилась на воздух, Гулять ей не хотелось, но сидеть в помещении и думать невесть о чем она больше не могла.
Лучше всего, решила Джоанна, если она прогуляется около гостиницы и при этом совсем ни о чем не будет думать. Если она снова начнет размышлять, то наверняка опять расстроится! Посмотрите на этих людей, которые живут здесь, — индус, мальчишка-араб, повар. Скорее всего они просто живут и ни о чем не думают!
Иногда я сижу и мыслю,
А порою — просто сижу.
Откуда это? И что за восхитительный образчик жизни представлен в этих строках!
Не надо ни о чем думать, надо просто ходить. Но только не очень удаляться от гостиницы, как в прошлый раз, когда она чуть не заблудилась. В конце концов можно описывать вокруг гостиницы широкие круги. Круг за кругом. Как скотина на привязи. Нет, это унизительно. Но это так! Надо быть с собою осторожной, очень осторожной! Иначе…
Иначе что? Она не знала сама. Она понятия не имела, какая опасность грозит ей, но чувствовала ее.
Итак, ей нельзя думать о Родни, об Эверил, о Тони. Ей нельзя думать о Барбаре. Ей нельзя думать о Бланш Хаггард. Ей нельзя вспоминать об алых бутонах рододендрона. Да, об алых бутонах рододендрона ей нельзя вспоминать ни в коем случае! Ей нельзя вспоминать стихи…
Ей нельзя думать о самой себе, Джоанне Скудамор. Но это же она сама! Как она может не думать о себе?..
«Если тебе не о чем подумать, кроме как о себе, то что ты сможешь выдумать о себе нового?»
— Знать ничего не хочу! — громко сказала Джоанна.
Звук собственного голоса поразил ее. Интересно, о чем это она не хочет знать?
Это настоящая битва, подумала она. И я ее проигрываю!
Битва, но с кем? С чем?
«Собственно, это неважно, — подумала она. — Знать ничего не хочу, и все!»
Надо остановиться на этой мысли. Хорошая фраза: «Знать ничего не хочу!»
У Джоанны возникло странное чувство, словно кто-то идет за нею следом. Кто-то, кого она знала очень хорошо. И если она сейчас обернется…
Джоанна рывком обернулась, но никого не увидела. За спиной никого не было.
И все-таки Джоанну не оставляло чувство, что ее кто-то преследует. Это чувство напугало ее. Родни, Эверил, Тони, Барбара — никто из них не мог помочь ей, никто из них не хотел помочь ей. Никто о ней не думал.
Лучше ей вернуться в гостиницу и избавиться от того, кто шпионит за нею, кто бы это ни был.
У крыльца ее встретил индус, Джоанну чуть покачнуло, когда она проходила мимо. Индус внимательно посмотрел на нее.
— Что случилось? — тут же спросила она.
— У мэмсахиб нездоровый вид, — почтительно проговорил индус. — Может быть, у мэмсахиб температура?
Вот в чем дело! Конечно же, у нее просто высокая температура! Как она не подумала об этом раньше?
Джоанна поспешила в спальню. Надо немедленно измерить температуру и принять хинин. У нее где-то было с собой немножечко хинина для такого случая.
Она достала из сумки термометр и сунула под язык.
Высокая температура! Конечно же, у нее высокая температура. Рассеянность, беспочвенные опасения, нервное возбуждение, сердцебиение… Просто она заболела вот и все!
Бедный организм! Она так ослабела за время путешествия. По приезде домой она обязательно займется оздоровительной гимнастикой.
Джоанна вынула изо рта термометр и посмотрела на шкалу.
Тридцать шесть и пять. У нее не было высокой температуры, термометр показал даже чуть-чуть ниже нормальной.
Кое-как она провела этот вечер. Теперь она уже всерьез была обеспокоена собственным состоянием, Нет, причина заключалась не в солнечном ударе и не в повышенной температуре. Причину скорее всего надо искать в расстроенных нервах.
«Нервы шалят!» — обычно говорят люди. Да она и сама нередко говорила так о ком-нибудь. Но у нее-то ничего подобного никогда не ощущалось. Теперь же она знает, как это бывает на самом деле. Действительно, нервы шалят! Нервы, черт бы их побрал! Оказывается, ей просто нужен хороший доктор, добрый симпатичный доктор, а также домашняя обстановка и ласковая умелая сиделка, которая бы всегда была рядом и не отходила от нее ни на шаг. «Врач запретил оставлять миссис Скудамор одну!» А вместо этого она теперь сидит в четырёх стенах, в этой выбеленной тюрьме, посреди пустыни, вместе с полуграмотным индусом и дебильным мальчишкой-арабом, да еще с поваром, который из всей кулинарной науки знает лишь как варить рис, открывать консервные банки с лососем и бобами, да варить вкрутую куриные яйца. «Нет, это мне не подходит, — подумала Джоанна, — совершенно не подходит для моей болезни…»
После ужина она поднялась в спальню и достала пузырек с аспирином. В пузырьке оставалось всего шесть таблеток. Джоанна безрассудно вытряхнула все шесть таблеток на ладонь и проглотила. Конечно, разумнее было бы оставить хоть немного на завтра, но она чувствовала, что должна сделать что-то значительное. «Нет, теперь уже я никогда не отправлюсь в путешествие без достаточного запаса снотворного», — подумала она.
Она разделась и легла в постель, чувствуя легкий страх перед возможной бессонницей и перед неприятными мыслями.
Очень странно, но она уснула почти сразу.
В эту ночь ей снилось, что она оказалась в большой тюрьме с длинными запутанными коридорами. Она пыталась выбраться оттуда, но не могла найти дорогу, хотя все время знала, что выход отсюда ей хорошо знаком…
«Ты обязательно должна вспомнить, — повторяла она себе, — ты обязательно должна вспомнить».
Утром она проснулась совершенно спокойной, хотя и очень утомленной.
— Ты обязательно должна вспомнить, — сказала она себе.
Она встала с постели, оделась и отправилась завтракать.
Она чувствовала себя в полном порядке, хотя была немного рассеяна.
Наверное, скоро все начнется сначала, со вздохом подумала она. — Ох, ничего с этим не поделаешь!
Съев завтрак, она долго сидела за столом без движения, понимая, что надо встать и куда-нибудь идти, и все-таки не уходила.
Она старалась думать о чем-нибудь конкретном и старалась не думать. И то и другое утомляло ее.
Ей вспомнился офис адвокатской конторы «Олдерман, Скудамор и Уитни». Многочисленные шкафы, набитые папками с документами с белыми бирками. «Имение сэра Джаспера Фолкса, покойного». «Полковник Этчингам Уильямс…» Все это напоминало ей театральный реквизит.
В ее воображении встало лицо Питера Шерстона, строгое и сосредоточенное. Он сидит за столом и читает бумаги. Как он похож на свою мать! Нет, не совсем, у него глаза отца, Чарльза Шерстона. Быстрые, вороватые, черные глаза, в которых трудно увидеть его настоящие мысли. «На месте Родни я бы не очень доверяла этому молодому человеку», — подумала она.
Как забавно, что это пришло ей в голову именно сейчас!
После того, как умерла Лесли Шерстон, Чарльз совершенно опустился. Он быстро пристрастился к алкоголю и не раз напивался чуть ли не до потери сознания. Детей забрали к себе родственники. Третий ребенок, крохотная девочка, умерла, когда ей не исполнилось и шести месяцев.
Джон, старший сын, пошел работать лесником и уехал куда-то в глушь. Теперь он жил где-то в Бурме. Джоанне вспомнилась сама Лесли и ее ковры ручной работы. Если Джон пошел в мать, тогда он любит все, что растет на земле и теперь должен быть совершенно счастлив. Она слышала от кого-то, что дела у него идут хорошо.
